VIII.

Качество древних переводов.

Первые деятели в области церковно-славянской литературы Кирилл и Мефодий, как известно, перевели с греческого главные богослужебные книги и в их числе евангелие, апостол, псалтырь, паремейник. Их перевод отличается правильностью и ясностью, чему впрочем много способствует простота изложения и содержания греческих оригиналов.

Из ближайших к первоучителям болгарских переводчиков IX — Х веков одни хорошо знали греческий литературный язык (который, кстати сказать, в то время значительно отличался от народного греческого языка) и были более образованы и развиты; другие, напротив, были мало сведущи в греческом лдтературном языке и заботились лишь о том, чтобы их церковно-славянский текст был как можно ближе к греческому прототипу. В то время, как у первых (из них мы знаем по имени Иоанна Экзарха Болгарского) перевод более или менее удобопонятен, в зависимости от изложения и содержания греческого текста, у вторых получилось нечто не только для нас, но и для их современников маловразумительное. “Перевод 13 слов Григория Богослова, говорит Будилович в своем исследовании об этом памятнике, давно уже поражал своею темнотою и неудобопонятностью... Переводчик взялся за дело, которое было ему не по силам. Нередко он не понимал того или другого слова и очень часто не понимал оборота... В словорасположении он слепо следует за оригиналом, отчего происходит темнота едва ли проницаемая для ума блогочестивых славянских читателей, даже современных переводу”. Впрочем сочинения Григория Богослова для самих Греков представляли затруднения и ученые люди у них писали к ним толкования. “Славянские переводчики, говорит Ягич о переводе служебных миней, старались перевести минеи, как богослужебные книги, с буквальною передачею греческих слов славянскими, не заботясь при этом нисколько о смысле подлинного текста и не задаваясь восстановлением его в переводе”. Они “предпочитали угодить форме греческого подлинника более, чем требованиям славянского словосочинения”. Должно иметь в виду, что церковные песнопения, входящая в состав миней, триодей, октоиха и т.д., в греческом подлиннике представляют собою стихотворения с поэтическим подбором слов и необычным словорасположением.

Убеждение, что надо переводить книги священного писания и святых отцов по возможности буквально, в IX — Х веках было сильно и уже Иоанн Экзарх должен был оправдывать себя в том, что он иногда употребил “не истый глогол” (не то славянское слово, которое буквально соответствует греческому), так как, по его мнению, нет надобности “прилежати к стухиям (элементам) и письменем (буквам) неразумным (не имеющим смысла) и складом (фразам) и глоголом (словам) неведомым”, которые “шумят” лишь “вне, о устнах и о слусех” (около губ и ушей), не проникая в ум.

Последующие переводчики, русские и южно-славянские, также любили буквальную передачу своих оригиналов, мало обращая внимания на темноту и неудобопонятность получавшихся текстов. Горский и Невоструев так характеризуют перевод творений Дионисия Ареопагита, сделанный в Македонии около 1371 года: он “отличается буквальною точностью, и от того маловразумителен, особенно при темноте самого подлинника”. О точных, но чересчур близких к подлинникам переводах Епифания Славинецкого и монаха Евфимия, второй половины ХVII в., можно сказать то же самое.

Понятность оригинал. трудов.

Авторы зачастую следовали за плохими переводчиками. Писать литературное произведение “простою речью”, “без украшения”, в течение всех Х — ХVII веков было не в моде; требовалась “высота словес”, “извитие словес”, т.е. мудреные слова и многословные и запутанно построенные периоды. Естественно, оригинальные славянские жития, поучения и т.п. иногда были не менее затруднительны для понимания современников, чем переводные; жития сербских святых XIII — XV веков и русских святых ХV — XVI веков уже получили некоторую известность в этом отношении.

Значение различия изводов.

Сверх того, необходимо помнить, что русский переписчик иногда имел в руках церковно-славянский, или средне-болгарский, или даже — что впрочем было редко — сербский оригинал, с чуждыми для него особенностями в буквах, звуках, формах, словах; что Болгарину и Сербу изредка приходилось имть дело с русским оригиналом, представлявшим для него много странного и неясного; что Москвичу попадался оригинал новгородского или галицко-волынского происхождения, и т.д. Мы не можем себе представить, как трудно было в таких случаях работать при переписке, и должны обратиться к свидетельствам самих добросовестных и по своему образованных тружеников.

В записи сербской Триоди Цветной (Норова), написанной в Синайском монастыре в 1374 году двумя Сербами с болгарского оригинала, писцы говорят, что они пользовались “изводом (ориглиалом) святогорским правым” на болгарском языке, и прибавляют: “Бог весть, велма ни (нам) е било (было) усилно (трудно) преставлети (переделывать) га (его, болгарский язык) на срьбскы езык”.

В записи сербского списка Бесед Иоанна Златоуста, в переводе Максима Грека, 1616 года, писец сообщает: “И паки да весть ваша светыня, отци и братиа, извод (текст), от кога (с которого) писах, велми бе тежак (труден), почто (потому что) 6еше русский рукопись, и аз невежда езыку тому, и велик труд подъех (принял)... Аще кто когда начнет преписовати и прочитати, да ванимает (уразумевает) добре и опасно (осторожно)” (из “Отчета” Сырку).

В записи сербского списка Толковой Палеи 1633 года, хранящегося в Хиландаре (на Афоне), мы читаем: “Простите, отци, Бога ради, чьтуще и преписующе, яко много се трудихмо (потрудились) и набедихмо (намучились), преписующе сию книгу... Исправляхмо (исправляли), елико могохмо (сколько могли): извод руски (текст русский), речи тврьди (слова твердые), не по езику (не согласно с нашим языком)”. Писцы рекомендуют переписчику, если он “может исправляти руские речи на свой езык, — добро и блого” (то хорошо), а если не может, — пусть ограничится простою перепискою их рукописи (из “Отчета” Истрина).

Запись русского списка Слов Григория Богослова 1497 года (Погодина) сообщает длинную историю оригинала, привезенного в Россию “из Сербские земли” монахом Касьяном Румянцевым. Много лет прошло, но никто из интересовавшихся книгою “не можаше преписати”. Наконец, двое монахов, “возложивши надежду на Бога и на Всенепорочную Его Матерь”, “вжелеша (решились) преписати сию книгу сербскаго письмени” и “неудобьразумное исправиша и изъясниша”.

Запись хранящегося в Арсеньевом монастыре (Вологодской губ.) Евангелия 1505 года говорит о том, что эта книга “писана бысть с стараго списка с Печенги, а добывал его князь Юрий Васильевич”. “И аще будет по грехом опись (описка) в ведении или неведении, прибавляет писец, исправите Бога ради, зане многи пословицы (слова с звуковыми особенностями) приходили новгородския”>.

Имея малопонятные оригиналы, даже лучшие переписчики приходили в недоумение; что же могли давать в своих списках писцы ремесленники, относившиеся к делу механически, исправлявшие, не углубляясь в смысл переписываемого, и не скупившиеся на ошибки и описки?

Между дошедшими до нас древнейшими текстами, XI века, есть уже не вполне удовлетворительные, с многочисленными искажениями; разумеется, тексты последующего времени, где к древним пропускам, ошибкам и опискам ряд переписчиков прибавил новые, в значительной части вовсе неудовлетворительны.

Неисправность текстов.

Исправления в книгах ХI — XIII веков, как южно-славянских, так и русских, совершенно незаметно; по-видимому, и переписчики не сверяли своих копий с теми оригиналами, с которых списывали, и читатели или не обращали внимания на погрешности, или даже их не замечали. Знаменитое Остромирово Евангелю, не смотря на тщательность работы, имеет порядочное количество описок, иногда самых ясных и несомненных, и ни одна из них не исправлена ни писцом, ни читателями. А между тем одно из правил Лаодикийского собора гласило: “ни не исправленых книг чтете, но тъкмо исправленыя” (Пандекты Никона Черногорца l296 г., л. 136)!

Исправление книг у южн. Слав.

Впервые сознание неисправности текстов (по преимуществу богослужебиых книг), а вместе и первые попытки исправления их по греческим оригиналам, явились в Болгарии в коице XIII века. Мы знаем об исправлении книг в Болгарии мало; но исправленные здсь в ХIII и XIV веках тексты до нас дошли в значительном числе; несомненно, дело исправления было поведено твердо и решительно, под руководством авторитетных людей. Мы знаем об орфографической реформе и о наказах (“изявлениях”) патриарха Евфимия пожалуй еще меньше; но факт существования Евфимиевской реформы и распространения Евфимиевской орфографии на лицо.

Сербия, вероятно, тотчас по исправлении книг в Болгарии, получила ее исправленные тексты; может быть, она и сама сделала кое-что по делу исправления. Тем не менее, Константин Философ (о нем на стр. 80) жалуется на состояние книжного дела в его время: “ни две книги от (из) всех обретаются едино (одно и то же), якоже подобает, но... елика суть разенства (сколько разности), толико варварства и развращения и хулы”; он обвиняет писцов, считая их заслуживающими жестокого наказания за плохую работу (“потреба бы или огнь, или ина кая казнь подобна сей внезапу найти на пишущих и писанная сжещи”); он негодует на своих современников, ведающих и не обличающих. Жалобы Константина Философа едва ли не преувеличены. Заботы об исправности текстов мы видим в Сербии даже в начале ХIV века. Сербский епископ Григорий, написав в 1305 г. своей рукой Кормчую (Рум. Муз.), сообщил о ней в записи: “несть ничтоже криво, нь (но) исправлено и преправлено, дващи (дважды) бо и трищи проидох и не оставих ни единого слова ни строкы”. И многие другие сербские книги ХIV — ХV веков отличаются исправностью текста.

Россия в XIV — XV вв. получила исправленные по греческим оригиналам книги уже в готовом виде, из Болгарии. Честь введения исправленных богослужебных книг в общее употребление в России приписывается современниками выходцу из Болгарии митрополиту Киприану. Церковь Божия, читаем мы в записи рукописи l403 года (Успенского собора), “исправлением книжным и учением его (Киприана) светлеется паче солнечных зарей и напаается яко от источника приснотекуща”. Впрочем, едва ли роль Киприана не ограничивается тем, что он взял под свое покровительство новые, перонесенные из Болгарии книги и этим поспособствовал их победе над бывшими ранее в употреблении искаженными уже текстами.

Исправление книг в России.

Со времен Киприана начинают встречаться русские книги с исправлениями писцов по своим оригиналам. За XIV и XV века их очень мало; они все почти на перечет; они все принадлежат северо-восточной Руси. Старшая рукопись, которая имеет в тексте поправки и вставки, свидетельствующая о сличении с оригиналом, но в которой, тем не менее, много ошибок и пропусков, — Апокалипсис Толковый XIV в. (Рум. Муз.). Другая близкая в ней рукопись – Сборник XIV в. Чудова монастыря № 22. Запись Триоди 1410 года (М. Арх. М. Ин. Дел) уже прямо говорит об “исправлении” списанного текста. Писец Сборника нач. XV в. (Троицк. Лавры № 145) требует: “кто почнеть правити сий стлъпець (столбец), да пройдеть (просмотрит) его трижды”. Писец Тактикона 1478 г. (Уваров.) в своей записи пишет: “Груба cиa книга, груба и всякого недоумениа полна, понеже с неисправлена списка писана, а писавый (писавший) - груб и неключимый убогый раб Федько”. Приблизительно то же повторяется в записи Минеи служебной 1501 г. (Троицк. Лавры): “Молю.., не поклените, понеже с неисправлена списка писана”. Нил Сорский, один из образованнейших русских людей конца ХV и начала XVI веков, составляя сборник житий святых, прибег к сличению нескольких списков, чтобы найти хорошие чтения: “с разных списков писах, говорит он, и обретох не согласующих к себе в исправлениях, и елико по возможному, еже есть согласно разуму и истине, то написах”. “Многи труды старец Нил показал о сих писаниях”, добавляет современник. Живший в одно время с Нилом Иосиф Волоцкий в своем наказе иноку говорит: “а увидит (инок), что в книзе погрешение, ино не переписати, ни вырезати, сказати настоятелю и с иные книги исправити” (Доп. к Акт. Ист., 1, № 211).

Только в XVI веке вопрос о книжном исправлении получает значение.

В первой половине этого столетия в северо-восточной Руси Максим Грек утверждает, что “боговдохновенныя книги различно растлены от преписующих я”, и делает попытку снстематического исправления богослужебных книг, как известно, неудачную.

Бывший в Москве в 1551 г. Стоглавый собор, в числе других вопросов церковной и гражданской жизни того времени, останавливается на вопросе о “книжных писцах”. “Которые писцы по градам книги (богослужебные) пишут, говорится в его постановлении, и вы (священники) бы им велели писать с добрых переводов (оригиналов), да написав правили, потом же бы продавали. А который писец, написав книгу, продаст, не исправив, и вы бы тем возбраняли с великим запрещением. А кто такую не исправленную книгу купит, потому же бы возбраняли им, чтобы впредь так не творили. А впредь только учнут тако творити продавцы и купцы (покупатели), и вы бы у них те книги имали даром, без всякого зазора; да ислравив, отдавайте в церковь, которые будут скудны книгами”.

Но это постановление, не смотря на угрозу, не имело последствий. В выходной летописи печатного московского Апостола 1564 г. рассказывается, что царь Иван Грозный “повеле святыя книги на торжищих куповати и в святых церквах полагати, псалтыри и евангелия и апостолы и прочая святыя книги, в нихъже мали (немногие) обретошася потребни (годны), прочия же вси растлени от преписующих, не наученых сущих и неискусных в разуме, ово же и неисправлением пишущих”.

Введение печатания книг более или менее сведующими людьми, по хорошим оригиналам, было одним из результатов неисправности рукописных текстов.

Через весь ХVП в. в северо-восточной Руси проходит вопрос о книжном исправлении, не разрешенный окончательно даже трудами Никона и расширением в Москве печатного дела.

Царская грамота 1616 г. свидетельствует, что “книга Потребник в нашем царствующем граде Moскве и во всей Русской земле, в градех и селех, в переводех (в списках) рознится и от неразумных писцов... во многих местех не исправлено” (А. А. Э. III).

В выходной летописи изданных в Mocкве в 1647 г. Слов Ефрема Сирина говорится, что царь Алексей Михайлович, “ведый многое неисправление в божественных книгах”, повелел исправить эти Слова.

В изданной в Москв в 1650 г. Кормчей мы находим такое восклицание: “Обрящеши ли где праве списанную, без всякого порока, в церквах святых книгу!”

Но и о Кормчей (второго московского издания 1653 г.) потом говорили: в ней “премножайшая прегрешения и paзума и речений оскудение” (Бычков, Описание рукописных сборников Публ. Библ., стр. 355).

В Слове на Никиту Пустосвята, около 1684 г., патриарх Иоаким говорит: “Егда не было... печати, и тогда книги писашася и от неискуса правописания и познания — речения многая изменишася, инии забвением, инии же мнением, яко бы лучше хощет написати, а разумом своим не может ради неискусства познати, — речения пременишася иная... А недописок речений и приписок есть безчисленно”.

Противник патриарха, известный расколоучитель протопоп Аввакум в главном с ним вполне соглашается относительно достоинства рукописных текстов. “Сегодня ли воруют (обманывают)? спрашивает он. Мы так и веруем, как церковныя книги (печатные) учат. А в письменных-тех всячину найдешь!”

В XVI — XVII вв. юго-западная (литовская) Русь также интересуется вопросом o6 книжном исправлении, но здесь, по местным обстоятельствам, он разрешается сравнительно легко и во всяком случае не получает острого характера.

Юго-западно-русские писцы по своим качествам едва ли чем отличались от северо-восточно-русских, и вот что, например, мы читаем в печатном киевском Служебнике 1629 г.: “Вся книги славенския от коликосот лет преписуются невеждами, токмо чернилом мажущими, ума же не имущими, языка не умеющими и силы словес не ведущими”.

Трудность исправления.

Конечно, при массе не исправленных текстов ХVI — XVII вв., написанных писцами-ремесленниками, мы находим некоторое число исправленных, но их по прежнему мало и записи их писцов показывают, как трудно было исправлять и как иногда ничтожны были результаты труда по исправлению.

“Сия Минея правлена с правленые Минеи, а не с тое, с которые писана. А правил старец Герасим... да старец Зиновий”. Это мы читаем в Минее служебной конца XVI в. Троицкой Лавры (№ 542).

“А писана (Слова Феодора Студита конца XVI в., вклад вологодского архиепископа Ионы 1593 г.) не с единаго списка, но с различных добрых переводов” (Синод. Арх.).

“А писана сия святая книга Апостол Толковый с добрых переводов (оригиналов) честных монастырей Каменскаго и Павловскаго и Корнилиевскаго; а трудов и потов много положено, как правили сию святую книгу”. Трудившийся над этим Апостолом (1603 г., Троицкой Лавры) ростовский митрополит Иона оценил ее в огромную по тому времени сумму — в 20 рублей.

“Писах же (Канонник 1616 г. Троицкой Лавры № 281) с разных списков, тщася обрести правая; и обретох в спискех онех многа не исправлена. Повидаю же и се, откуду изысках многиа списки. Бе бо в велицей обители сей (в Троицком монастыре) инок именем Антоний, православен, божественная писания чтый и мыслене потяся к разумению сих и по премногу тщателен к сих исправлению, емуже поручена служба — многостяжательная (богатая) божественных книг... книгохранительница (библиотека). Той же Богомудрый инок... хождаше в многобогатую божественных писаний книгохранительницу, овы убо мне книги многи в келью дая на исправление, овы же тамо многи, елико обретохом, люботрудне купно смотряхом, да обрящем правое и Богу угодное. И елика возможна моему худому разуму, сия исправлях; а яже невозможна, cиа оставлях, да имущие разум больше нас, тии исправят не исправленная и недостаточная наполнят”. Писец этой книги — Арсений Глухой.

Текст творений Дионисия Ареопагита, написанный в половине XVII в. в Соловецком монастыре (Рум. Муз.), весь испещрен поправками, заметками и т.п. Но, говорит переводчик, .переводы (оригиналы) промеж собою не сходятся, и сие не вемы, чего ради”. “Островской перевод, продолжает он, не правлен; а сей писец молод был, много разума (смысла) и речей (слов) растерял в точках и запятых”. “А еже недописи в переводах, поясняет он, и то бывает от неискусных каллиграфов: написав книгу, да не потщится справити ея, и от того многими леты растлеваются и добрые переводы”.

Другой список тех же творений, написанный в Ярославле в l617 г. (Моск. Дух. Ак.), имеет такую жалобу писца: “писал есмь с древняго и ветхаго переводу, справити было не се чего, книги такие (такой) в Ярославле не добыл”.

Как видно из приведенных выписок, исправление было делом трудным и лишь для немногих доступным. Большинству писцов приходилось довольствоваться отысканием “добраго” и авторитетного оригинала, что удавалось не всегда. “Зде в матери книге (оригинале) сия тетрадь потеряна”, отмчает писец Бесед Иоанна Златоуста на Евангелии, конца ХVI в. (Тр. Л,), не будучи в состоянии помочь беде. Отсюда в рукописях указания на xoрошие оригиналы, если таковые были: “перевод кирилловский” (Кириллова монастыря) “перевод Нилов” (Нила Сорского) и т.п.; отсюда же нередкое в XVII списывание с печатных книг.

Писцы работали, как умели и хотели, смотря по своим способностям и добросовестности. Руководства у них не было; они пользовались (и то едва ли все) лишь переходившею от старших к младшим традициею. Только изредка мы находим (по преимуществу у авторов) обращения к писцам, как они должны переписывать ту или другую книгу.

Наставления писцам.

В так называемом Служебнике митрополита Киприана XIV в. (это — копия с принадлежавшей Киприану рукописи) мы читаем такую просьбу, составленную едва ли не Киприаном: “Аще кто восхощет сия книгы преписывати, сматряй (смотри) не приложити (прибавить) или отложити (убавить) едино некое слово, или тычку (точку) едину, или крючькы, иже суть под строками в рядех, ниже пременити слогню некоторую, или приложити от обычных, их же (к которым) первее (прежде) привык.., но с великим вниманием... преписывати” (Син. Библ.).

Зиновий Отенский, ученик Максима Грека и автор сочинения: “Истины показание”, обращается к писцу с таким предисловием: “Иже аще волит (желает) кто коея ради потребы преписати что от книжиц сих, молю не пременяти в них простых речей (слов) на краснейшаа пословици (слова), но преписовати тако, якоже лежат зде, речи и точки занятыя”.

Автор Жития преп. Геннадия Костромского, живший в конце ХVI в., просит о том же: “вы же, братия, тщитеся, наше писание прелагайте на новые скрижали (переписывайте). Кто начнет писати, и он бы ся тщал на прямыя (верные) точки и запятыя, да не погрешил бы ся разум (смысл) писанию.

Посмотрим на погрешности переписчнков.

Они настолько часты в рукописях, что чем бы мы ни интересовались в тексте, нам необходимо помнить об их существовании и иметь их в виду.

Писцы, переписывая тексты, старались передавать их в том виде, в каком находили в своих оригиналах. Но с одной стороны, они заботились о том, чтобы их труды были удобочитаемы и потому намеренно изменяли буквы, формы, слова, обороты; с другой стороны, при малом внимании к работе, они делали механическая ошибки и пропуски.

Подновление языка при переписке.

Всего чаще мы встречаемся в рукописях с подновлением языка. Писец, положим, работал в XIV в., а его оригинал увидел свет в XI в. За три столетия язык успел сильно измениться, и для писца и его читателей в памятнике XI в. было уже много устарелого или непонятного. Отсюда прежде всего опущение ъ и ь в середине слов, или замена их через о и е. Писец нашел, например, в своем оригинале кр пъко, вьсе, славьно, съвъдтль, с лишними, на его взгляд, ъ и ь, и в своем списке опустил их, т.е. написал: крпко, все, славно, свдтель; или, он встретил сънъ, вьсь, съ мъною, с ъ и ь там, где он произносил о и е, и в своем списке заменил ъ через о, ь через е, т.е. написал: сонъ, весь, со мною. Отсюда же другие разнообразные замены старых особенностей языка позднейшими, обычными для писца. Обыкновенно, писцы справлялись с ними удовлетворительно, и искажения смысла от них мы не замечаем; но бывали и исключения. Так, в Евангелиях 1393 г. и 1397 г., на месте древнего: сь (этот) лежить, мы читаем: слежить; в Несторовой летописи (во всех списках), из первоначального: б Якунъ сь лпъ (= был Якун этот красив), писцами сделано: б Якунъ слпъ (другой и неподходящий для данного места смысл; но так понимали эти слова уже в XII — XIII в.; см. Печерский Патерик); в очень многих текстах ХIV — XV вв. древние формы сь (этот) и тъ (тот) превращены писцами в дающие мало смысла формы се и то.

Умышленные изменения в рукописях принадлежат писцам чересчур усердным и внимательным.

Умышленные изменения слов.

Афонский моыах Серб, переписавший в 1408 г. Хронограф Зонары, так говорит о ceбе “навыкох не прежде преписовати, дондеже прочитанием разумети в книге лежащая”.

Им приходилось догадываться, что значат непонятные для них слова и фразы оригинала, и заменять их другими, сходными и, по их мнению, более подходящими. Так, в Евангелиях 1339 г. и 1393 г. мы ваходим: зерну горошну (вместо: горушну); в Евангелии 1358 г.: услыша пенья и клики (вм.: лики); в Кормчей ок. 1282 г.: четвероскудную ризу (вм. скутную = угольную); в Мстижском Евангелии XIV в.: протешеть и поломаеть (вм. полотьма = пополам); в Евангелии 1393 г.: дондеже въздаси последнюю часть (вм. чату, цату = монету); в Паисиевом Сборнике нач. XV в. (в слове Григория Богослова): пелепелово (от пелепел = перепел) темное мясо (вм. Пелопово — Пелоп, Пелопс, лицо греческой мифологии — темное мясотворение); в разных списках похвалы апостолам Петру и Павлу Иоанна Златоуста: радость (вм. реть = спор); в целом ряде рукописей XIV и XV вв.: сгда = когда (вм. еда, вопросит. частица). Иногда писцы решались поставить вместо ненонятного другое слово. Так, в Евангелии 1393 г. известное рака евангельского текста, понятое писцом как рака = гроб, было заменено синонимом последнего: иже бо речеть брату своему кърсто (ф. зват. пад. от корста = гроб); в том же Евангелии в известной фразе: довлееть дни злоба его, странное на первый взгляд злоба заменено нисколько близким к нему по звукам утроба и т.п.

Если эти усердные писцы не могли догадаться о значении неясного слова или места, они не переписывали его в свой текст, а оставляли для него в последнем пустое место, имея в виду справиться у сведущих людей или в другом списке. Так, например, поступали писцы Ипатского списка летописи. Следующие писцы обыкновенно уже писали все подряд и пропуск делался незаметным.

Неумышленные, механические ошибки и пропуски (описки) в рукописях принадлежат писцам небрежным и невнимательным. Таких работников было много. Паремейник 1271 г. написан двумя писцами, отцом и сыном. Отец в своей записи просит “отцов и братию” не проклинать, “чи (если) где детина помял (напутал)”. И действительно, “детина” не написал без погрешности почти ни одной строки.

Описки.

Но механические ошибки и пропуски довольно однообразны и их легко узнавать.

Один из обычнейших видов описок заключается в повторении, вместо нужной буквы, одной из соседних букв. Так, в Остромировом Евангелии мы читаем: убодобися (вм. уподобися), видятя вм. видять; в Пандектах Антиоха ХI в.: отъ хрха; в Стихираре 1157 г.: Глга: в Добриловом Евангелии 1164 г.: источникъ воды чреплющю въ животъ; в Златоструе XII в.: коко (= како), обоче ( обаче), не достоить съблажняти блата, послушая Повьла; в Патерике Синайском XII в.: быхъ цý ловолъ, и т.п. В виду этого необходимо очень осторожно относиться к таким особенностям языка и орфографии, которые могут быть легко обяснены как описки, как например, ниции (= нции), исцили (= исцли) в Святославовом Сборнике 1073 г., нци (= нции) в Юрьевском Евангелии XII в., хлбы изиде (= изде, съел) в Евангелии 1393 г., до Днпр в Новгородской летописи ХIV в.

Другой обычный вид описок — пропуск 1) одной из двух рядом стоящих тожественных букв, 2) одной из двух тожественных групп букв и 3) одной из двух сходных групп букв. Например, 1) в Рязанской Кормчей 1284 г.: жити своими женами (вм.: с своими); в Лаврентьевском списке летописи: своего стрыя рослава (вм. стрыя Ярослава); в Ипатском списке лет.: иде Володимерь (вм в Вол—), халъ бяше угры (вм. у Угры); во второй духовной в. кн. Ивана Ивановича: дадуть к святй Богородици Володимерь (вм. в Вол—): 2) в Остромировом Евангелии: тъкъ молитвою (вм. тъкмо мо—); в средне-болгарском Слепченском Апостоле XII в.: поклонитьс въс колно (вм. вско колно); в русском Бучацком Евангелии XIII в.: власть имамъ пусти тя (вм. пустити тя); в Чудовском Евангелии ХIV в. № 2: зане покаяшася (вм. зане не—); в Лаврентьевском списке летописи: по летьское (вм. поле летьское); в Коломенской Палее 1406 г.: пшьствовати (вм. пешьшь—), скородишася (вм. скоро родишася); в Новгородской летописи ХIV в.: ведома има (вм. ведомома); 3) в Остромировом Евангелии: въ и мое (вм. имя м—), въ вьсе мир (вм. въ вьсемь мир ) нъ здрадуется (вм. нъ въздр—), пострати (вм. пострадати); в ср.-болг. Орбелльской Триоди ХII в.: и положи своемь (вм. положи на ложи—); в Бучацком Евангелии: речеши бра твоему, на торжихъ (вм. брату тв—, на торжищихъ); в Лаврентьевском списке летописи: што ся удяло та си (вм. удяло в лта си).

К числу менее обычных описок принадлежат те, которые произошли 1) от недописания второй части сложной буквы (у, ы), 2) от опущения знака сокращения (титла), 3) от смешения сходных букв в собственных именах и в редких словах. Вот примеры: 1) в Остромировом Евангелии: одаршя (= уд—), не въ ли (= вы ли), ръбы (= рыбы); в Златоструе XII в.: свща многъ (= многы); в Ипатском списке летописи: у Добна (вм. Дубна); 2) в Словах Григория Богослова XIV в.: елико во ха крестистеся; в Тактиконе 1397 г.: о двахъ нкых (= двахъ); 3) в Хронографе Амартола XV в.: пвая (вм. пъв-, уповая), Капафа (вм. Каи—), монастырь Фаора (вм. Фл—).

Наконец, есть погрешности, имеющие своею причиною выноску почему-нибудь части текста на поле одним писцом и внесение ее в текст другим не на то место, куда нужно. Так, в Ипатском списке летописи мы читаем: заграбиша да Игорева и Святославля ста в лс (вместо: заграбиша стада — в лс ); в русской Повести об Акире XV в.: ослу голову возложили на злато блюдо и свалися (вм. на голову возложили злато блюдо); в сербском Сборнике Хлудова XIV в. № 195: не инь яже вь слехь лежа (вм. не инь же вь яслехъ).

Ошибки в цифрах.

Не излишне упомянуть, что писцы особенно легко ошибались в цифрах, где смысл не давал им указаний. Иосиф Волоцкий в своем “Просветятеле” объясняет некоторые из цифровых ошибок. “Если едина чертица сотрется, говорит он, то несть (нельзя) разумети, твердо (т) ли есть было, или покой (п): и егда покой (п), верхняя ея черта сотрется, такоже не ведети, покой (п) ли есть, или иже (и). Да тем в трисотном числе 80 мнится, и в осмьдесятном 8 мнится”. Особенно часты ошибки в крупных цифрах, но они не редкость и в мелких. Если мы возьмем, например, Начальную летопись под 852 годом, то мы увидим значительное разноречие в цифровых показаниях ее списков. Лаврентьевский список говорит об индикте 15-м, а Академический — об индикте 8-м. Лаврентьевский список считает между Александром Македонским и Рождеством Христовым 313 лет, а Академический — 333: в Лаврентьевском сп. время княжения Игоря определяется в 13 лет, в Ипатском — в 33, в Академическом — в 83 года.

Критика текста.

Рассмотрением погрешностей и восстановлением подлинных (первоначальных) чтений занимается критика, текста. Если памятник дошел до нас в нескольких списках, то дело критики текста — или выбрать из некольких вариантов один, имеющий право на подлинность, или составить на основании всех наличных вариантов новый вариант, также имеющий право на подлинность; только при полной неудовлетворительности всех вариантов критика текста может прибегнуть к конъектуре, к составлению нового варианта на основании каких-нибудь данных языка или содержания. Если же памятник дошел лишь в одном списке (как у нас Слово о полку Игореве, Поучение Мономаха и др.), критика текста может исправлять в нем испорченные места исключительно при помощи конъектуры. Таким образом критика текста является или палеографическою, дающею вообще ценные результаты, или конъектуральною, выводы которой лишь изредка бывают счастливы.

А.И. Соболевский
Славяно-русская палеография
[Глава IX]