Посиделки вокруг Атрибутора

Посиделки гендерные: Макс Фрай - кто он, мужчина или женщина?

(участвуют: О.В. Кукушкина, А.А. Смирнов, А.Н. Тимашев)

Атрибутор обошелся с текстами Макса Фрая на удивление уважительно и даже более того, дружелюбно, что, вообще говоря, достойно удивления. Известно, что как в жанре детектива, дамского романа, так и в жанре фэнтези, тем более под псевдонимом, часто пишут литературные поденщики, - иногда пишут колхозом, иногда сочиняют по очереди. Без псевдонимов - то же самое; тут, наверное, пишут те, кого со времен Дюма-нуара называют литературными неграми. По этой причине нам пришлось выкинуть из выборки, на которой мы натаскивали Атрибутора, немалую долю современной фантастики, едва ли не большую ее часть. Однако все романы Макса Фрая, а их мы обнаружили на сайте автора 9 штук, по дружелюбному утверждению Атрибутора, писал один автор с весьма однородным авторским стилем. Причем, надо сказать, с немного более, чем однородным стилем.

Такая консервативность письма в таком мужском (рыцари, мечи и прочее средневековье) и прогрессивном (или уже нет?) жанре наводит на мысль, что перед нами образец женской прозы. Женщины, как говорят, аккуратнее и “традиционнее” мужчин (понятия “мужчина” и “женщина” мы во избежание споров и путаницы оставим без определения), в том числе, это относится и к области литературной стилистики. Тому есть множество психологических подтверждений, которые в целом не противоречат такому житейскому впечатлению. Собственно говоря, именно эту - гендерную - гипотезу нам бы хотелось проверить и обсудить детальнее. Термин “гендерный” мы выбрали во избежание споров и обид, поскольку русск. “пол” в силу очевидных родственных связей со словами “половина” и “полный” уже содержит в себе определенную концепцию взаимной дополнительности и изолированной ущербности полов; понятно, что употребление слова “гендер”, русск. “род”, также подразумевает концепцию, причем альтернативную, предполагающую генетическую независимость полов, однако мы надеемся, что большинство читателей об этом еще не догадывается и воспримет термин “гендер” как очередную заимствованную из “иностранного” условную метку.

Предварительно, наверное, не лишним было бы остановиться на вопросе целесообразности таких исследований и допустимости раскрытия литературных псевдонимов вообще. Однако в данном случае вопрос с псевдонимом уже решился без нашего участия. Пока мы раздумывали о моральной ответственности и беспокоились, не испортим ли литературную игру, ее испортили без нас. В Интернете появилось интервью автора, где он сам раскрыл свое инкогнито по самой банальной причине - ссора с издателями, которые тоже начали претендовать на свое участие в псевдониме. Получается, что наше исследование не только не навредит, но, надеемся, пойдет автору на пользу. К тому же очень похоже, что оно выставит незадачливого издателя, кстати мужчину, в довольно смешном виде.

А.Н. Тимашев: Описание вычислительного эксперимента. Если говорить попроще и без численных иллюстраций, то вкратце вывод таков (разумеется, со всеми возможными оговорками об условности результатов сравнения текстов в рамках применяемой технологии):

результат численных исследований текстов М.Фрая и нескольких других отобранных из базы Атрибутора авторов показывает, что М. Фрай - заметно более "однородный" писатель (пишущий в одном стиле) по сравнению с остальными исследованными авторами. При этом его "однородность" сохраняется не только для отдельных его романов, но и при разбиении романов на главы, т.е. романы "однородны" между собой и сами романы "однородны" внутри себя).

Опишем теперь, в чем собственно состоял вычислительный эксперимент.

1. В качестве "элементной базы" для анализа текстов взяты все возможные сочетания 3-х подряд идущих в тексте букв, принадлежащих одному слову. Характеристикой текста, с которой и ведется дальнейшая работа, договорились считать некоторую нормированную кривую частот этих "элементов".
2. Для каждого исследуемого писателя создан "обобщенный портрет автора", т.е соответствующая частотная кривая, полученная при обработке сразу всех текстов данного автора (т.е. для данного писателя, условно говоря, определено произведение, написанное как бы в "среднем" стиле и называемое в дальнейшем "центром" данного писателя или "суммарным" автором).
3. Для каждого текста каждого писателя определена аналогичная частотная кривая ("портрет" данного текста) и путем сравнения (в определенной метрике) этой кривой с "центральной" получено отклонение этого текста от "центра" данного писателя и далее получено среднее отклонение всех его текстов от его же "центра", которое и взято в качестве "показателя неоднородности" данного писателя.
4. Для каждого романа М.Фрая дополнительно было определено среднее отклонение всех глав данного романа от текста самого романа в целом, которое взято в качестве "показателя неоднородности" данного романа.

Примечание. Далее в таблицах приводятся некоторые условные числа (см. выше п.3), каждое из которых представлет отклонение (расстояние) двух сравниваемых текстов друг от друга. На сами величины этих чисел можно не обращать внимания, т.к. они зависят от различных технических деталей, которые мы здесь описывать не будем. Существенным являются лишь изменения этих чисел при сравнении разных текстов, т.е. только отношения сравнения (больше, меньше, примерно равно).

Результаты. Численное исследование 9-ти романов М. Фрая. Вычисления проводились по двум категориям текстов:

1. Определение"однородности" каждого романа "внутри себя", т.е. определение среднего отклонения отдельных глав от текста всего романа в целом.
2. Определение отклонений каждого из 9-ти романов от "суммарного" Фрая (т.е. от объединенного текста всех 9-ти романов.

Примечание. Т.к. при авторском делении романа "Гнезда Химер" на главы объем одной главы (30 - 80 Кб ) в несколько раз меньше среднего объема главы в других романах Фрая (200 - 400 Кб), что видно уже из количества глав (14), то это, по-видимому, сказалось на статистической представительности каждой главы и, как следствие, на величинах отклонений глав от общего текста романа. Для иллюстрации в соответствующей позиции диаграммы приводится (желтым цветом) среднее отклонение фрагментов этого романа, представляющих объединение нескольких глав с целью доведения объема фрагмента до 200 - 300 Кб.

Таблица результатов по романам М. Фрая

Примечание. Из диаграммы следует, что "однородность" М.Фрая как по романам, так и по главам отдельных романов (кроме "Гнезд Химер") существенно не меняется и весьма высока в сравнении с другими авторами (см. следующую диаграмму).

Определение различных показателей неоднородности для каждого из нескольких авторов. Одним из таких показателей является среднее отклонение романов данного автора от "центра", т.е. от "суммарного" текста всех романов данного автора. Этот показатель в дальнейшем будем называть "радиусом" автора. Кроме этого, для каждого автора можно вычислить среднее отклонение "суммарного" текста данного автора от "суммарных" текстов других авторов, которое будем называть "удаленностью" автора. С точки зрения атрибуции текстов эти показатели по отдельности еще не определяют воможность уверенной атрибуции авторства. Автор может иметь маленький "радиус", но если "удаленность" от другого автора еще меньше "радиуса" - уверенная атрибуция авторства остается проблематичной. Отношение "радиуса" автора к его "удаленности" (от других авторов) очевидно в сильной степени определяет надежность определения авторства при исследовании его текстов - чем меньше это отношение, т.е. чем "дальше" все остальные авторы от текстов данного автора, тем легче определить авторство. Такое отношение договоримся в дальнейшем называть "размытостью" автора.

Таблица результатов по романам отобранных 19-ти авторов.

Из этой диаграммы видно, что М.Фрай - самый "однородный" (имеющий наименьший "радиус", т.е. наименьшее среднее отклонение по всем романам) из всех представленных авторов (разумеется, только в смысле описанной методики определения отклонений). Второй по "однородности" - Снегов и т.д. Оба этих автора являются также и наиболее "удаленными" по сравнению с остальными (но при этом "радиус" Фрая несколько меньше, чем у Снегова). Отсюда получается, что все множество текстов М.Фрая обладает наименьшей "размытостью" и, следовательно, при атрибуции его текстов авторство определить наиболее легко.

А.А. Смирнов: Переходя к объяснениям, не хочется усложнять аргументацию и затрагивать чувства нарождающегося отечественного феминизма, поэтому мы попробуем обойтись без услуг психологических моделей, останемся на уровне здравого смысла (житейской психологии) и попытаемся не выходить за границы традиционной лингвистики. И в первую очередь обратим внимание на такое интуитивно понятное явление, как точка зрения, - естественно, в ее языковом выражении.

Наверное, для большинства из тех, кто привык следить не только за содержанием речи, но и за ее формой, не так уж сложно различить четыре языковых точки зрения (или коммуникативных контекста):

• когда женщина говорит о женщине или обращается к женщине (Ж - Ж),
• когда женщина говорит о мужчине или к нему обращается (Ж - М),
• когда мужчина говорит о женщине или обращается к ней (М - Ж),
• когда мужчина говорит о мужчине или к нему обращается (М - М).

Заметим, что два из четырех коммуникативных контекстов (М - М и Ж - Ж) являются гендерно специализированными, они актуально знакомы (так или иначе использовались, - воспринимались и артикулировались) только одному из полов, противоположный пол знаком с ними пассивно, только за счет наблюдения со стороны. Вряд ли стоит ожидать от пишущего точности в воспроизведении гендерно незнакомых речевых стереотипов, именно здесь ошибки и невольные замены на более привычные модели вполне допустимы и естественны. Этими контекстами мы займемся в первую очередь.

В скобках ядовито заметим, что в литературе 19 века, когда женщин-литераторов было немного, наблюдался явный дефицит достоверного изображения женски-закрытых контекстов (Ж - Ж), отсюда “тургеневские женщины” и проч. психологическая и речевая экзотика. Литература 20 века, особенно его конца, во многом компенсировала эту гендерную диспропорцию за счет появления женского романа; количество женщин-писательниц в других жанрах может быть и не очень велико, но в той же журналистике паритет, похоже, не за горами. К сожалению, мы имеем дело все же с литературно-ограниченными контекстами, - они отражают живую речь образованных горожан, но не языковые точки зрения в полном (языковом) объеме. Знаменитая фраза начала перестройки о том, что у нас нет секса, означает кроме всего прочего, что интеллигентная публика утратила значительный сегмент языка, обеспечивающий коммуникацию в гендерно-отмеченных областях. Это вовсе не значит, что этот сегмент исчез из народной речи, там он благополучно существует, как существовал всегда, не только в обсценном, но и в стилистически нейтральном варианте; это означает, что он отсутствует в литературных текстах и стыдливо либо по незнанию изымается из словарей литературного языка, находя замену в немногочисленных кальках с английского (ср. хотя бы широчайшее и практически безальтернативное в последние годы распространение глагола “трахаться”). Это, конечно, сужает наши аналитические возможности, но все же, надеемся, окончательно не стирает интересующих нас гендерных различий.

Для анализа нам не потребуется и много текстового материала, поскольку мы уже убедились в его однородности. Поэтому в качестве объекта для детального лингвистического исследования были выбраны первые 100 страниц романа Макса Фрая под названием “Волонтеры вечности”. Изложение в романе построено от первого лица, от лица героя, Макса Фрая, который одновременно является и рассказчиком, и титульным автором книги. Во всех своих трех ипостасях он декларирован как мужчина. Соответственно, мы можем анализировать высказывания героя-рассказчика о себе (мужчины о мужчине), о других персонажах-мужчинах и других персонажах-женщинах. Прочие персонажи, как мужчины, так и женщины, живущие на страницах романа, также высказываются Как о своих гендерных оппозитах, так и о своих гендерных дубликатах, что позволяет нам подобрать материал, достаточный для анализа всех четырех интересующих нас языковых точек зрения.

Начнем с рассмотрения обращений, - это, пожалуй, один из наиболее конвенциональных и косных элементов оформления диалогической речи. В традиционных субкультурах, например, в модной сегодня уголовной среде, обращение жестко закреплено за статусными ролями говорящих, и любое нарушение этикета чревато конфликтной ситуацией (“За “козла” ответишь!”). Литературная речь более либеральна, она допускает переносные употребления обращений, тем не менее большинство из них все же закреплено за определенными возрастными, гендерными и статусными ролями. В принципе, по характеру обращения обычно можно сразу понять, кем являются собеседники и определить их отношения. Пока отношения не установлены или являются проблемными, обращения предпочитают опускать: отсутствие обращения считается все же лучше неадекватного обращения, последнее даже в “разночинной” культуре чревато обидами для адресата высказывания и неприятностями для говорящего. Часть обращений в гендерном отношении являются нейтральными, в частности не зависят от пола говорящего. Это большая часть обращений по имени, некоторые наиболее официальные классифицирующие обращения (“господин\госпожа, гражданин\гражданка, коллега, товарищ”). Экспрессивные обращения и переносное употребление нейтральных обращений чаще всего относятся к гендерно-зависимым.

У Макса Фрая мы рассмотрим значимый с интересующей нас гендерной точки зрения спектр обращений - обращения мужчин к мужчинам (к тому же именно они достаточно полно представлены). Значительная часть таких обращений гендерно нейтральна, но есть и достаточно показательное количество экспрессивных форм. Отметим, что это обращения персонажей, близких по возрасту и социальному статусу, что подразумевает коммуникативное равенство говорящих. Прямые и косвенные обращения мы различать не будем - для наших целей это не существенно. Итак, мужчины обращаются к мужчинам у Макса Фрая таким образом:

- Нет, дорогуша, в твоем дворце есть еще и гостиная, ты не забыл?
… какой смысл быть душкой, если все население Ехо все равно принимает тебя за какого-то запредельного монстра…
Ладно, чего ты хочешь, душа моя?
- Кто ты, радость моя?
- Нет, радость моя! - нежно возразил Джуффин.
… я с удивлением обнаружил, что это чудо природы уже восседает за моим столом и сумбурно переставляет чашки.
… - заверили меня эти симпатяги.
Потом вернешься к своим любимчикам…
… паренек все-таки выкопался из своей могилки…
- Расслабься, малыш!
- Готовишь криминальный репортаж, дружок?
Моим мальчикам нужна помощь, сами слышали!
- Рассказывай, милый! - виновато попросил я.
И этот милейший дядя держал в страхе всю свою половину Дома у Моста?
… сами видите, какой грозный дядя.
Замечательный дядька этот редактор!
С размахом дядя живет!

Сразу можно отметить, что все проиллюстрированные обращения не принадлежат к коммуникативно равноценным. Так, “дядя” и “дядька” предполагают обращение младшего к старшему; “малыш”, “мальчик”, “паренек” и “дружок”, напротив, - старшего к младшему. В переносном употреблении для равноценного по возрасту контекста (М - М) это либо коммуникативная провокация, либо оскорбление. Из равноценных контекстов остается контекст (Ж - М), в котором такие обращения допустимы как переносные, - когда женщина принимает на себя роль ребенка или переносит эту роль на мужчину; в обоих случаях это достаточно стандартный способ интимизации кросс-гендерного общения.

“Душка”, “милый”, “душа моя” и “радость моя” - принадлежат преимущественно женскому лексикону и могут быть обращены как к мужчине, так и к женщине. Это контексты (Ж - М) и (Ж - Ж). Получается, что экспрессивные обращения, употребленные Максом Фраем в равноценных контекстах (М - М) нужно либо признать гендерно перевернутыми, либо считать проявлением оскорбления и явной иронии.

Однако, роман написан в спокойной и дружелюбной тональности. Для того, чтобы прийти к этому выводу, не обязательно анализировать конкретные контексты, об этом говорит уже общее распределение по тексту позитивно и негативно маркированной лексики. Например, среди прилагательных с оценочным значением самое частотное - “хороший”, оно встречается 23 раза среди каждой сотни употребленных в романе прилагательных. За ним следуют “полный” (12 раз), “настоящий” (11 раз), “большой” (9), “милый” (6), “отличный” (5), “прекрасный” (4), “мудрый” (4), “лучший” (3), “добрый” (3). Прилагательное “плохой”, негативно маркированный антоним самого частотного прилагательного, появляется всего 2 раза среди каждой сотни, то есть реже него более, чем на порядок. Употребление негативно маркированных слов начинается в романе лишь с этого невысокого частотного порога: “дурной” (2 раза), “жалкий” (2), “отвратительный” (1), “неприятный” (1) и т.д., что напрочь исключает возможность каких-либо депрессивных тенденций в его речевой организации.

Из этого следует, что мы все же имеем дело с гендерными речевыми ошибками. Обращения, характерные для мужского контекста (М - М), подменяются у Макса Фрая на обращения из женских контекстов (Ж - М) или (Ж - Ж), причем эта подмена не несет какой-либо художественной нагрузки, а объясняется простым незнанием гендерно-незнакомых мужских контекстов.

Обратимся к гендерно-отмеченным эпитетам. Во всех языках и во всех культурах к мужчине и к женщине не только обращаются по-разному, но и употребляют по отношению к ним разные слова, особенно изобразительные и оценочные. Когда говорят о женщине, употребляют такие эпитеты, как “красивая”, “прекрасная”, “очаровательная”, “милая”, “симпатичная”, “привлекательная”, “кокетливая”, “капризная”, “беззащитная”, “сварливая”, “стервозная” и проч. О мужчине - “солидный”, “крупный”, “рослый”, “широкоплечий”, “сильный”, “сухопарый”, “лысый”, “плешивый”, “усатый”, “властный”, “самоуверенный”, “храбрый”, “трусливый” и проч. Это различие не относится к числу абсолютных, женщину тоже можно назвать усатой, а мужчину стервозным, однако такие эпитеты встречаются по отношению к ним не часто, в качестве исключений, обычно тогда, когда некоторому мужчине хотят приписать женские черты, а некоторой женщине - мужские. В норме, то есть в относительном большинстве случаев (за исключением нейтральных в гендерном отношении эпитетов, таких как “веселый”, “честный”, “хороший”, “глупый” и т.д.), мужчину и женщину оценивают и изображают разными словами.

Эти различия объясняются самыми обыденными причинами - очевидным несовпадением анатомического строения и внешнего облика мужчин и женщин, склонностью обоих полов по-разному одеваться и привычкой выполнять различные социальные роли (у женщин, так сказать, церковь, дети, кухня; у мужчин - карты, вино и псовая охота). Выберем самое показательное - посмотрим на эпитеты, которыми у Фрая мужчина наделяет мужчину:

А я ведь такой славный парень, милый и безобидный! Ну, не без причуд, конечно…
Знаешь, Макс, он ведь очень чувствительный парень в глубине души.
На заднем плане многочисленные бравые ребята побеждали каких-то несимпатичных господ…
Полицейские, все как на подбор здоровущие симпатичные парни…
Впрочем, под темным тюрбаном скрывалась весьма привлекательная физиономия.
Наш трогательный хозяин тем временем продолжил лекцию…
Впрочем, при всем своем шикарном росте и почти атлетическом сложении, парень все равно казался необязательным приложением к собственному непостижимому носу…
… я не испытывал… желания… выпендриваться со своей очаровательной скромностью…
И тут в дверях замаячил роскошный нос лейтенанта Шихолы.
Что я умею? Ронять на землю больших и красивых мужчин?
Эти гадкие злые полицейские забыли позвать меня на пикник.

Количество примеров можно увеличить, но тенденция, наверное, уже понятна. По-видимому, большинство русскоязычных читателей согласится, что выделенные шрифтом эпитеты употребляются в трех контекстах (Ж - Ж, М - Ж и Ж - М), но они не годятся для того единственного контекста (М - М), в котором они как раз и употреблены. Иными словами, эпитеты “роскошный”, “шикарный”, “симпатичный”, “очаровательный”, “чувствительный” регулярно употребляются по отношению к женщинам (и женщинами, и мужчинами) и не употребляются мужчинами по отношению к мужчинам. По отношению к мужчинам их иногда употребляют женщины, происходит вполне допустимая гендерная травестия или проекция; в тех редких случаях, когда так говорят мужчины о мужчинах, это всегда не прямое, а переносное употребление, причем аффективно выделенное, - снижающее, ироническое и т.д., чему доброжелательная тональность романа, как мы выше уже отмечали, противоречит.

Помимо этого статистического доказательства, которое говорит о тенденции, но не объясняет ее, обратим внимание на происхождение проиллюстрированных эпитетов. Часть из них называет чувства, которые вызывает объект (“симпатичный” - ‘вызывающий чувство симпатии'), либо так или иначе связаны с чувствами (“трогательный” - от ‘трогать чувства', “привлекательный” - от ‘привлекать к себе'), а чувства, как известно, доминируют именно в женском восприятии. Другие (“роскошный”, “шикарный”) имеют отношение к моде, здесь комментарии не требуются.

Особого рассмотрения заслуживает запрет на использование в контексте (М - М) эпитетов “большой” и “красивый”, описывающих объект по внешним признакам. По-видимому, это связано с разницей в способах оценки мужских и женских качеств. Исторически сложилось так, что ценные мужские качества не имеют очевидного внешнего проявления, мужчине приходится свои качества (особенно такие, как предприимчивость, ум, храбрость) демонстрировать, то есть отстаивать, защищать и подтверждать. В общении, в том числе и речевом, эти качества постоянно провоцируются и профанируются - собеседники так или иначе подначивают контрагента на их подтверждение. Ценные женские качества, напротив, проявляются внешне, они наглядны и видны, но, вообще говоря, “непроверяемы”. По отношению к женщине обычно подбирают, так сказать, политкорректные эпитеты, политкорректность которых заключается в отсутствии провоцирующей экспрессии; описание ценных женских свойств мало чем отличается от описания явлений природы, тех же цветов и растений, - они описываются по наблюдаемым внешним признакам.

По этой же причине гендерно сомнительными представляются имеющиеся у Макса Фрая случаи, когда мужчины делают друг другу комплименты, касающиеся внешности (“Отлично выглядишь, Макс! - весело заявил мой шеф”), гордятся ею, демонстрируют свою внешность другим мужчинам или обращают пристальное внимание на их внешность:

Он поочередно продемонстрировал мне брюзгливую складку у рта, высокомерный взгляд, гордый поворот головы и медальный профиль.
У тебя уже круги под глазами. Видеть тебя не могу…
Будем ужасаться его бледности…
Теперь была его очередь удивленно заморгать своими прекрасными миндалевидными глазами…
Какой я был красивый, правда? - кокетливо спросил я.

Все это характерно для женщин, как в разговорах между собой, так и по отношению к мужчинам. Когда женщины оценивают мужчин по внешним признакам (“красивый”, “милый”), мы наблюдаем своего рода гендерный эгоцентризм. Женщина приписывает мужчине качества, которые ценятся у женщин с точки зрения мужчины. То есть женщина не только оценивает себя глазами мужчины, но и переносит эту оценку на мужчин.

Контекстов (Ж - М) у Макса Фрая немного, контексты (Ж - Ж) практически отсутствуют. Наверное, это происходит потому, что их с лихвой заменяют псевдо-контексты (М - М). Есть некоторое количество контекстов (М - Ж), когда мужчины говорят о женщинах, особенно между собой, однако они не более адекватны ситуации, чем уже проиллюстрированные контексты (М - М). В них, как кажется, реализовано проективное представление, - идеальное (эгоцентрическое) представление женщин о том, как о них говорят мужчины:

… женушка Бубуты не была ни бой-бабой, ни тихим забитым существом.
… леди Бох оказалась милой, все еще красивой рыжеволосой дамой средних лет, приветливой и снисходительной одновременно.
… - встревоженно спросила эта чудесная женщина.
… у меня дома буйствует разгневанная женщина.

Последний пример на реальном (провокативном и профанирующем) языке М - М звучал бы примерно так: “Пуще прежнего старуха вздурилась… Избу просит сварливая баба”.

К этому стоит добавить, что в немногочисленных контекстах (Ж - М) мы наблюдаем - в обращениях и эпитетах - абсолютно ту же женскую языковую точку зрения, что и в проиллюстрированных выше контекстах (М - М):

- Просто чудо! …он …развлекал меня историями своих студенческих и придворных похождений… Он так мило картавит! Я бы погибла от тоски, если бы не твой сэр Андэ.

Иными словами, языковое выражение женской точки зрения доминирует в романе безраздельно. Она захватывает и гендерно-пограничные контексты (Ж - М) и (М - Ж), и гендерно-специализированный контекст (М - М), редуцируя их до специализированного женского контекста (Ж - Ж). По-видимому, мужчина-издатель, который, по словам автора, претендует на участие в псевдониме, либо не читал романов Макса Фрая, выходящих в его издательстве, либо начисто лишен языкового слуха.

Впрочем, вернемся к нашей лингвистике и перейдем к рассмотрению эмоциональных проявлений у персонажей Макса Фрая, преимущественно мужских. Передаются они как в авторской речи, так и в речи мужских героев, то есть описание эмоций построено с (задекларированной) мужской точки зрения:

Конечно, господа полицейские так распереживались, куда уж им домой!
А чего ты такой надутый, Макс?
… - смущенно начал Шихола.
… - мечтательно протянул Мелифаро.
… - с восхищением подумал я.
… к моему неописуемому восторгу.
Не лезь на линию огня, не пытайся повести за собой ряды восхищенных полицейских.
Шихола восторженно охнул.
Обожаю новые фокусы!
Я-то думал, что они будут смешными, а они такие зануды…
Спустившись вниз, я получил превосходную возможность еще раз немного поудивляться.

Последний пример, может быть не самый показательный, приведен нарочно. Дело в том, что смущение, восторги и легкое удивление рассыпаны по тексту и представляют собой не маргинальные явления, а проявления базовых эмоций у мужских персонажей и рассказчика, которые, кстати, не просто принадлежат к мужскому полу, но привержены ему, так сказать, в сильной степени. Являясь военными и полицейскими, - они принадлежат одному из гендерных полюсов по воле бравой должности. Однако, если быть точным, мы наблюдаем не просто женский эмоциональный спектр, но, скорее, отдельный его сегмент, связанный с легкой светской беседой. То же самое касается и эмоций, которые выражаются через жесты, позы и телодвижения:

Я уже начал хихикать, опять-таки больше от неожиданности.
… - прыснул я.
… - вздохнул лейтенант Шихола.
… - печально вздохнул я.
Генерал Бубута смущенно потупился…
А то ведь Мелифаро плакать будет весь день в приемной - что о нас люди подумают?

Кроме того, героические мужские герои Макса Фрая не только пугаются, но и вздрагивают от испуга (… зов Меламори настиг меня так неожиданно, что я вздрогнул), они заглядывают в глаза и от переживаний готовы упасть в обморок (После того, как я сообщил Шихоле, в котором часу мы выезжаем, он чуть в обморок не грохнулся) или вцепиться в руку соседа. Когда спят, они свертывются клубочком (… я уютно свернулся клубочком на заднем сиденье).

Мужчины у Макса Фрая вообще избегают жестов, предполагающих непосредственный контакт с партнером, они своего рода “недотроги”. В анализируемом фрагменте романа есть один действительно героический эпизод, - борьба героя с вурдалаками. При этом герой умудряется повергнуть своих многочисленных противников не касаеясь их ни рукой, ни мечом; враги со своей стороны до героя тоже не дотрагиваются, даже падая к его ногам и издыхая в муках. Враги повергаются дистанционно (крошечными шаровыми молниями) и традиционным женским способом:

Не слишком долго раздумывая, я плюнул в ужасное, изуродованное выстрелом из бабума лицо. <э…> На лбу несчастного появилась приличных размеров дырка.

Конечно, полное отсутствие физических контактов между героями было бы слишком неестественным, однако, если они изредка и происходят, то имеют гендерно-сомнительный характер, когда гендерная принадлежность контактеров затушевана (Я положил руку на круглое плечо своего героического “летописца”).

Надо заметить, что состояние чувств, настроение, по-видимому, является у Макса Фрая для мужских персонажей одной из главных ценностей. Не положение дел, не достижения и успехи, а именно связанные с этим эмоции. Не женщины, а мужчины живут здесь в тонком мире чувств, причем неясных, подвижных и беспричинных:

Признаться, я был немного не в духе, так, ни с того ни с сего, со мной это бывает.
Испортил он мне настроение, а почему - сам не знаю.
Мне почему-то было на редкость паршиво от созерцания результатов собственных подвигов. Я и сам не мог понять почему…

Мужчины, а не женщины беспокоятся (и рассказывают) о своем настроении:

… его жизнерадостное нахальство бальзамом пролилось на мое бедное сердце, основательно измученное перманентным священным трепетом рехнувшихся от страха горожан.
… я здорово перенервничал и прибежал сюда.
Мое хорошее настроение было несокрушимо.
Выше нос, сэр Макс! Мое настроение ты уже поднял, молодец, теперь принимайся за свое собственное. Скоро оно тебе понадобится.
Я ужасно разнервничался, потом быстро успокоился, потом загрустил … и обрадовался несказанно, потом еще немного подумал на эту тему и снова огорчился…

Интересно, что среди разнополых персонажей Макса Фрая действует не гендерное соперничество, а гендерная солидарность. Женских персонажей не раздражает изменчивость мужского настроения, напротив, они относятся к ней с пониманием и заботой (Тебе сейчас испортить настроение - раз плюнуть!). Вообще говоря, чувствительность у Макса Фрая не только женская, но и мужская черта:

Я чрезвычайно впечатлительный молодой человек, и мне лучше не слишком много нервничать и вообще хорошо думать о людях.
Если кто-то и не справится, то это я. Со своими нервами.

Мужчинами у Макса Фрая руководит не разум, а сердце:

Меня подобное отношение к жизни всегда подкупало, так что парень нашел кратчайший путь к моему сердцу…
Давно я не был таким покладистым парнем, честное слово! Околдовал он меня что ли?
Начинаю хандрить, болеть, скорбеть о своем разбитом сердце и загубленной молодости…

По традиционным представлениям, вроде бы мужчинам не присуще излишнее любопытство и особенно демонстрация этого сомнительного качества. У Макса Фрая мужские персонажи постоянно “секретничают”, “переглядываются”, и своего любопытства не скрывают (Не тяните, Шихола, я уже умираю от любопытства!). Считается, что мужчине, показана молчаливость, веская немногословность, тогда как для женщин болтливость и любовь посплетничать простительны, по крайней мере не запрещены. В этом отношении мужские персонажи Макса Фрая - полные антиподы мужских стереотипов. Их любимое занятие - сплетни и веселая болтовня:

Я… в течение часа развлекал своего шефа сагой о господине Андэ Пу. Кажется, Джуффин получил море удовольствия…
Насчет остальных я уже все выяснил, а вот сэр Кофа Йох до сих пор оставался белым пятном в моей “записной книжке сплетника”.
Одним словом, я пришел пересказать вам парочку слухов…
Со сплетнями - это ко мне, все правильно! И что же у вас за сплетни?
Я совсем растерялся от той чепухи, которая крутилась у меня на языке, и полез в карман за сигаретами.

К этому стоит добавить, что женские персонажи Макса Фрая реагируют на разговорчивость мужских персонажей с пониманием, как на женскую, и могут даже восхищаться их болтовней:

… я вкратце пересказал Меламори историю отпрыска местных корсаров. Это был воистину сокрушительный успех в области разговорного жанра: моя прекрасная леди хохотала как ненормальная.
… ты - самый замечательный парень во Вселенной! - с облегчением рассмеялась Меламори. - Особенно когда открываешь рот. Впрочем, это твое нормальное состояние… Ты ведь наверняка и во сне разговариваешь!..

Теоретически можно предположить, что эмоциональный мир мужчин у Макса Фрая изображен иронично, однако дело в том, что кроме этой легкой иронии ничего другого в романах нет. Помимо нейтрально-гендерного, это единственный способ описания эмоций у мужских персонажей, и поскольку он не контрастирует с собственно мужскими способами описания или мужскими поступками героев, приходится признать, что это ирония лишена своего объекта и поэтому иронией не является.

От эмоционального мира персонажей перейдем к событийному миру романа. Хотя он и насыщен событиями, однако эти события - не война, не драка на кулачках и не футбол. Собственно, на первых 100 страницах романа каких-либо “действенных” событий немного, в основном это легкие ироничные беседы. Достаточно подробно и, что важно, наиболее эмоционально изложено всего одно “действенное” событие - когда главный герой делает уборку в своей квартире. Предлагая набор цитат из этого эпизода, мы акцентируем внимание на том ассоциативном фоне, на котором этот бытовой процесс происходит:

… мне следовало ловить за хвост свою удачу: кто знает, когда у меня еще появится шанс привести в порядок собственную квартиру.
В общем, сегодня или никогда!
… мокрая тряпка в умелых руках - страшная сила!
… я не дрогнул, а взялся за дело. Через полчаса мой обеденный стол был чист…
… у меня недостало мужества просто закрыть глаза и выкинуть эту ерунду.., так что пришлось ее разбирать…
Моя битва за чистоту продолжалась!
Не было у меня сил.., ни на что у меня уже не было сил.

Если отвлечься от известного нам содержания события, способ его описания показывает, что речь идет о героическом подвиге, - бытовое событие гиперболизировано и его статус существенным образом повышен. Это вышучивание может, конечно, объясняться иронической тональностью рассказа, однако есть в описании уборки несколько деталей, отнюдь не пародийных и совсем не мужских.

Например, герой-рассказчик представляет себе, как он вызовет наемного уборщика:

Придет в мой дом какой-нибудь бедняга, будет ползать по гостиной с мокрой тряпкой, я буду им командовать, потом он перероет мои шкафы, выбросит нужные бумаги, разобьет пару безделушек, а остальные расставит не так, как надо… Кошмар!

Прокомментируем пример: наведение порядка в доме, как известно, традиционно женское дело и поэтому именно женщина (хозяйка) по праву считает, что должна командовать уборщиком (мужчина, скорее, пригласит уборщицу и не будет ей мешать). То же самое касается и бережного отношения к элементам интерьера, вроде безделушек. Впрочем, о безделушках и украшениях, которыми все же чаще увлекаются женщины, чем мужчины, не раз говорится и в других местах:

- А что это за украшения? - с любопытством спросил я. - Амулеты?
- Совершенно верно, сэр Макс. Охранные амулеты, изготовленные для нас, Королевских Гвардейцев…

Или:

… сэр Джуффин довольно бесцеремонно пытался освободить беднягу от роскошного пояса, жуткого ювелирного изделия сумасшедшего магистра Хроппера Моа.

Здесь важно отметить, что, если женскими игрушками, украшениями, у Макса Фрая увлекаются мужчины, то обратного не происходит - женщины (да и мужчины тоже) в грубые мужские игрушки играть не любят. Большие мужские игрушки, когда они по ходу дела все же появляются, например, оружие, герои-мужчины уменьшают и одомашнивают:

Эти несолидные, но грозные снарядики хранят в специальном кожаном мешочке, наполненном вязким жиром. Такая осторожность просто необходима, поскольку шарики вполне могут взорваться даже от трения, я уже не говорю об ударах.

Похожий пример:

… Элла <экотенок> меланхолично теребила краешек драгоценного кеттарийского ковра, который все еще стоял в углу бесполезным громоздким рулоном, к величайшему моему позору. <э…>
Я тяжело вздохнул и приступил к последнему акту увеселения: начал разворачивать тяжеленный кеттарийский ковер. Если уж у меня хватило дури привезти с собой эту махину, то так мне и надо!

Комментарий к нему: помимо того, что непорядок в доме - не такой уж позор для мужчины, это, как известно, позор для хозяйки, в эпизоде с ковром мы видим точку зрения физически слабого существа, для которого развернуть тяжелый ковер - большая проблема. Это точка зрения существа, для которого даже котята - уже где-то большие звери:

Я призывно загрохотал пустыми кошачьими мисками, с лестницы немедленно раздался тяжелый топот коротких лапок. Мои звери никогда не упускали возможности лишний раз заморить червячка.

Все это вряд ли уже имеет какое-то отношение к иронии, это скорее, привычный гендерно-специализированный взгляд на вещи. В описании событий мы видим одну и ту же тенденцию - слабые проявления преувеличиваются, сильные - преуменьшаются. Происходит своеобразное приведение к среднему, к некоторой приемлемой мере, и сглаживание крайних проявлений. Если вернуться к описанию эмоций, мы обнаружим то же самое. Степень проявления эмоций, так сказать, нормируется, то есть слабые чувства гиперболизируются:

… мне было чертовски приятно..
… к моему величайшему облегчению…
… горько вздохнул я.
… их диалог показался мне самым запредельным событием этого безумного дня.
… на губах блуждала какая-то запредельная улыбка.
Нет у меня никаких сил волноваться!
… возвращался я в невероятно благодушном настроении.

Тогда как сильные эмоции, напротив, преуменьшаются (степень интенсивности переживаний понижается) и гедонистически одомашниваются:

…следствием приятно прожигаемой жизни.
… печально восхитился Андэ.

В книгах по гендерной психологии, которые стали появляться в последние годы, можно найти психологическое и биологическое обоснование этой “умеренности”. Мы не будем на этом останавливаться, для нас важно, что такое обоснование существует, и мы можем отнести это явление к гендерно-отмеченным. Как и привычку женщин уважать чистоту, даже копируя мужские позы:

… я удобно устроился в кресле, вытянул ноги, аккуратно уложил их на сверкающую чистотой столешницу.

Возвращаясь к вопросу о гендерной принадлежности автора романов, подписанных псевдонимом Макс Фрай, надо заметить, что пока все явления, которые мы уже проиллюстрировали, логично объясняется только в рамках гипотезы о гендерной травестии (Ж - Ж вместо М - М), то есть только в том случае, если мужскими именами в романе названы женские - в языковом и поведенческом отношении - персонажи.

Внимательный читатель, наверное, уже обратил внимание на то, что проиллюстрированные показатели женского стиля в общем-то не имеют отношения к отмеченной Атрибутором стилистической однородности романов. Та умеренность, о которой мы только что говорили, в основном проявляется на лексическо-семантическом уровне и Атрибутором не фиксируется. Однако, было бы разумным поискать аналогичные явления среди более частотных языковых структур и обратиться для этого к характерному для стиля Макса Фрая строению фразы. Действительно, в приемах построения микротекста у него можно найти довольно много стереотипного. И, в первую очередь, это выраженная тавтологичность речи, например, регулярное дублирование значений в прямой и косвенной речи:

- Здорово! - восхитился Джуффин.
- А можно мне выйти здесь, Макс? - осторожно спросил Андэ.
- Получится! - уверенно сказал я.
- Не забудьте заткнуть ему рот! - напутствовал их я.

То же самое касается и описаний, в которых морфологический (суффиксальный) способ передачи значения дублируется аналитическим (словесным):

Комнатка была что надо, миниатюрный вариант Холоми…
Мы доставили Джуфу в маленькую тесную клетушку…
… незнакомец ухватился за крошечный колючий кустик…
… в меня полетел маленький опасный снарядик из бабума.

К этому можно добавить регулярное “зацепление” при построении диалогов, когда в ответе обязательно повторяется (нередко с вопросительной интонацией) часть вопроса:

- Это подрывает авторитет…
- Авторитет? - грозно переспросил я. - Да неужели?
- … мог не тащить за собой всех этих красавцев?
- Мог не тащить? А что я с ними должен был делать?
- Ну и что мне делать? - устало спросил я…
- Что тебе делать? Да хотя бы мои дыхательные упражнения…

Вообще говоря, любой смысловой элемент во фразе обычно повторяется, в среднем - три раза:

Я подмигнул Камши, и мы оба с облегчением рассмеялись. Гипотетическая кошка, пробежавшая между нами, благополучно сдохла!
Я?! Не хотел?! Тоже мне, нашел гуманиста!
… на юг, да? - На юг, на юг, это точно!
Пожалуй, для начала хватит, остальные… вряд ли могут иметь какое-то отношение к случившемуся, насколько я знаю…
Почему-то мне очень хочется, чтобы ты… - Мне тоже хочется… - Это хорошо, что тебе тоже хочется…

Приведенные примеры в лингвистическом смысле разнородны, но не стоит, наверное, тратить время на точное описание каждого из них, поскольку так или иначе, но они являются различными отображениями одной и той же тенденции.

Конечно, избыточные повторы можно интерпретировать по-всякому, особенно психологически. Однако в данном случае все же стоит рассматривать их как следствие избыточной приверженности нормам и правилам или боязни непонимания и речевых конфликтов. Косвенно это подтверждается тем, что, если по ходу диалога в тексте романа появляется отрицание или возражение, оно занимает третье место, после двойного согласия (Да, конечно. Но видишь ли, Макс…), то есть все споры и конфликты оформлены в настолько мягком карнегианском ключе, что они вроде бы уже и не споры, а сомнения. Недаром самый частотный жест у героев Макса Фрая - это пожимание плечами, а наиболее распространенные чувства - его вербальные соответствия - растерянность и удивление.

Стереотипность речи проявляется у Макса Фрая в ее избыточной синтаксической “правильности” и плавности, например, в том, что при каждом существительном у него обычно стоит (одно) прилагательное:

Городские улицы были забиты изумленными гражданами, которые с молчаливым ужасом уставились на скорбную профессию моих послушных покойничков из Махагонского леса.

Впрочем, на основании наблюдений над одним женским текстом нет, наверное, смысла делать даже предположение, что тавтологичность и стереотипность письма являются сущностными свойствами женского стиля; можно только заметить, что по этим расплывчатым параметрам женские тексты могут быть формальным образом отобраны, как это и сделал Атрибутор.

И без этого мы привели достаточно много аргументов в пользу того, что в романах Макса Фрая отображается женская точка зрения и, вроде бы, не отображается мужская точка зрения. Естественно, хотелось бы от этого “вроде бы” избавится и доказать, что мужской точки зрения в этих романах нет. Для этого в романах есть особый материал, - это предисловие к первому из романов серии, которое, кстати, подписано двумя именами, одно из которых - мужское (И.Степин), что подразумевает по крайней мере мужское соавторство. Однако именно предисловие, где это мужское участие в тексте декларировано явным образом, позволяет доказать его отсутствие.

Стилистически предисловие ничем не выделяется из общего романного стиля, можно повторить с примерами практически все, что было сказано о женском стиле выше, но это не прибавит к нашим доказательствам ничего нового. Новым доказательством может послужить рассмотрение содержания авторского, “мы” от лица которого ведется изложение, поскольку это “мы” в явном виде называет соположение двух точек зрения, женской и мужской, которые так или иначе должны быть в нем представлены.

Интересно, что вместо какой-либо конкуренции точек зрения мы наблюдаем их полное слияние, вплоть до грамматического:

…и речи не могло быть о том, чтобы ее <эпапку> выбросить: к тому времени мы уже успели уткнуться носом в содержимое папки.

И физиологического, когда член тела неясно кому из двух рассказчиков принадлежит:

… наше рассеянное внимание как-то само собой обратилось на крошечную, пожелтевшую от времени визитную карточку… Рука сама собой потянулась за визиткой…

Грамматическое слияние, конечно, не может не продолжиться стилистическим:

Мы были совершенно очарованы текстом, кроме того нам было смертельно жаль титанических усилий, потраченных при дешифровке его каракулей, а посему нам ничего не оставалось, кроме как попытаться опубликовать это очаровательное безобразие.

И, понятно, поведенческим:

Усевшись в дальнем углу, мы огляделись. … мы не слишком долго глазели на своего единственного сотрапезника: нам всегда есть о чем поболтать… Мы так увлеклись беседой, что голос незнакомца заставил нас подпрыгнуть на стульях.

Таким образом, мы наблюдаем полное слияние разнополых точек зрения в одну и, как явствует из примеров, - женскую. Такая поглощающая деперсонализация предполагает не только высокую степень близости субъектов, включенных в “мы”, но и коммуникативную позицию социально слабого члена микросоциума (так говорят жены - о себе и муже, дети - о себе и родителях), даже если фактически он держит сильного члена “под каблуком”. Коммуникативная позиция сильного члена микросоциума, - такова уж человеческая природа, - предполагает разделение точек зрения. Так что мужскую точку зрения в романах Макса Фрая нам придется все же исключить категорически.

В завершение надо сказать, что есть один момент в мелко-образной ткани романа, который нам не удалось однозначно интерпретировать, в том числе, и в гендерном отношении. Это навязчивое внимание к кишечно-желудочной деятельности. Собственно, необычным является не повышенный интерес героев к тому, чтобы покушать и выпить, а именно акцентированное внимание к последней, анально-выделительной фазе пищепроводного тракта. Именно она служит основной темой для шуток и анекдотов:

Сидят Бубута и Фуфлос в сортире в соседних кабинках, опорожняют свою утробу. Фуфлос закончил, глядь - а подтереться нечем. Ну он, бедняга, стучит к Бубуте: “Шеф, у вас нет лишней салфетки?” Тот говорит: “А у тебя что, скаба короткая?”

Или:

Приходит капитан Фуфлос к Бубуте и спрашивает: “Что такое дедуктивный метод?” <э…> Бубута надулся, побагровел, мыслит… Через полчаса говорит: “Объясняю для идиотов. Ты вчера обедал?” - “Да”. - “Ну, значит у тебя задница имеется!” - “Ой, шеф, а как вы догадались?” - “Объясняю еще раз, для полных идиотов. Если ты вчера обедал, значит, сегодня ходил в сортир. Если ходил в сортир, значит, у тебя и задница имеется… Вот это и есть дедуктивный метод”. Ну, Фуфлос, счастливый такой, идет по коридору и встречает лейтенанта Шихолу. Спрашивает: “Ты вчера обедал, Шихола?” Тот говорит: “Нет, не успел”. - “Ну, значит, у тебя и задницы нет!”

Или:

… на радостях мы немного перебрали, одним словом, обожрались. Вернулись утром в казарму, и Шарци засел в уборной, то есть успел занять ее раньше меня. А у нас ведь как было? Жили в казарме по четыре человека в одной спальне, и сортир, простите, один на всех… Терпел я, терпел… Полчаса, час, мерзавец не выходит! Потом говорил, что скрутило его, но, я думаю, это он нарочно устроил… В общем не утерпел я тогда! <э…>
И вот тогда я решил, - торжественным тоном закончил Бубута, - решил, что, если разбогатею, у меня в доме непременно будет дюжина этих чертовых сортиров!
Тут и я не выдержал. Мы с Мелифаро хохотали как сумасшедшие.

Или:

- Из вас такой начальник, как из меня директор космической электроклизмы…
- Сэр Макс, простите, но я так и не понял, что это за “космическая электроклизма”? - нерешительно спросил Шихола. - И как это у клизмы может быть директор? И зачем?..
- У космической электроклизмы непременно должен быть директор! - важно пояснил я. - Не обращайте внимания, ребята, просто еще одна из моих дурацких шуточек, понятных только мне самому!

В этом выделительном контексте получает своеобразный смысл сквозная для романов Макса Фрая поговорка “полный конец обеда!”. Получается, что вместо вагинального (ср. аналогичные эвфемизмы: “полный абзац”, “полный писец”) она предполагает скорее анально-кишечное понимание. Наверное, в таком же особом смысле нужно интерпретировать и другие встречающиеся в тексте эвфемизмы, например, выражение “до одного места” (… ребятам мое красноречие было до одного места), которое по происхождению тоже относится к вагинальным речениям (его мужской вариант имеет иное грамматическое оформление: по ‘мужской половой орган’). На идиолекте автора образное значение этого эвфемизма (расстояние от земли до полового органа) может означать 'расстояние от земли до анального отверстия’. Иными словами, по-видимому, автор в качестве прототипа выбирает женский вариант обсценной идиоматики и строит на его основе замещающее выражение, вкладывая в него дополнительные анальные коннотации.

Несколько иная, но похожая тенденция просматривается у Макса Фрая в авторском не-обсценном словообразовании - это тенденция заменять общеупотребительный “мужской” вариант на “женский” собственного изготовления. Например, вместо “врубиться” он придумывает “впилить” (Вы сами не впиливаете, как это было лихо!) - меняется и грамматический род подразумеваемого инструмента (“топор” мужского рода меняется на “пилу” женского рода), и присущий ему способ действия (с однократного, сильного и резкого на многократный, слабый и плавный). Однако на этом сходство заканчивается, ожидаемых псевдомужских неологизмов в романах, похоже, нет.

Как видно из примеров, изложение пищепроводных шуток и анекдотов выдержано в строгих рамках литературного языка и лишено каких-либо детско-эротических аллюзий. Все это похоже на литературно-обработанные публикации фольклорных текстов. Может быть, это женское представление о мужском (“солдатском”) юморе или некоторое специально женское, редуцированное до объема дома и квартиры, представление о круговороте вещества в природе (женский вариант Рабле или Гашека)? Возможно, это продуманная замена постельных эпизодов. Поскольку автору все же, наверное, трудно было писать их с малознакомой ему мужской точки зрения, он мог принять разумное решение, - воспользоваться приемом метонимического переноса, - и описать вместо постельных сцен тот процесс, который и у мужчин и у женщин протекает одинаково. Однако это ни в коей мере не намеренная депрессивная де-эстетизация картинки, поскольку общий тон изложения вполне добродушен, и в нем сквозит искреннее сочувствие кишечным страданиям.

Наверное, дать сколько-нибудь однозначную оценку таким дискурсам, которые непосредственно связаны с сюжетикой, можно только при укрупнении исследовательского угла зрения - обратившись к анализу романа Макса Фрая как целого. Это значит, что мне пришло время остановиться и передать слово Ольге Владимировне.

О.В. Кукушкина: Должна признать, что всегда полагала, что можно пытаться определить лишь сам гендерный тип личности автора, но не его пол. Однако в данном случае перед нами, очевидно, очень благодатный материал. Здесь очень много контекстов, требующих того, что Вы, Андрей Анатольевич, называете "обращениями". Являясь и рассказчиком и участником описываемых событий, Макс Фрай вынужден все время как-то называть других персонажей, при этом не повторяясь. Одними "он" здесь не обойдешься. А номинации лиц действительно достаточно противопоставлены у мужчин и женщин. Во всяком случае, регулярно повторяющиеся номинации "это чудо" (вместо "он"), "дорогуша" в речи персонажа-мужчины выглядит для русскоязычного читателя как нечто экстравагантное (ср. гендерно нейтральные "этот тип, придурок, мужик” и пр.). Что стоит за этой регулярной экстравагантностью, явно тяготеющей к женскому речевому типу поведения?

Я вижу здесь три возможности. Первая такова - автор-мужчина в силу каких-то особых соображений (трудно сказать каких) создает мужской персонаж, сознательно наделяя его женской речевой манерой поведения . Вторая заключается в том, что автор-женщина создает образ именно мужчины, но так, как она его понимает и каким, возможно, желает его видеть; при этом она совершает явные гендерные ошибки. И третья возможность - автор-женщина просто самовыражается, надев мужское "ролевое платье" и намеренно не меняя ничего ни в речевом поведении, ни в системе ценностей. Это как в компьютерных играх, где женщина может ходить по миру в виде любого героя, и учет его гендерных признаков здесь абсолютно не нужен. В этом случае автор просто не считает необходимым контролировать процент "женскости" в личности персонажа и усердно подгонять его под "мужской стандарт".

Обилие и, главное, регулярность "женских" номинаций заставляет считать, что первая возможность маловероятна. Тем более, что тексты Макса Фрая обладают очень высокой однородностью. Это сразу ощущается при переходе от одного произведения к другому, и эта же однородность отлично подтверждена Атрибутором. Такая однородность говорит о большой степени органичности главного персонажа для его автора. Макс Фрай - это достаточно постоянная в своем поведении, в том числе и речевом, мироощущении и оценках личность. Оставаться в этом образе, если он не органичен и для автора, на протяжении одного-двух произведений еще можно, но во всех произведениях....- это себе трудно представить.

Из оставшихся двух возможностей мне больше нравится последняя, но логичнее предположить, что здесь имела место эволюция - от попытки создать именно мужской образ в первых произведениях до игнорирования "гендерных" мелочей позже, когда Макс Фрай стал уже самоценным явлением. Это чисто теоретическое предположение. В этом отношении было бы полезно сравнить сравнить самые ранние и последующие произведения на предмет проявления отслеженных Андреем Анатольевичем гендерно значимых речевых особенностей.

Интересно было бы также попытаться с чисто речевого уровня гендерных особенностей подняться на уровень более высокий - смысловой и психологический. Я думаю, что и здесь можно обнаружить явные гендерные отклонения. Здесь важным может оказаться прежде всего характер испытываемых героем эмоций, оценок, им даваемых, и того, что представляет для него наибольшую ценность. Так, Андрей Анатольевич уже отмечал, что при описании персонажей Макс Фрай в первую очередь фиксирует цвет и форму одежды. Очень интересно отследить также мотивацию действий героя. В ней тоже явно просматриваются "женские" черты.

Это проявляется в первую очередь в том, каким конкретным содержанием наполняются традиционные мужские сказочные схемы. Так, в романе "Волонтеры вечности", состоящем из четырех самостоятельных сюжетных частей, эта схема такова: герой обладает чудесной силой - жизнь требует от него очередного подвига - он совершает подвиг и получает награду. Данная схема абсолютно точно внешне выдерживается.

Однако место кульминации, конкретные мотивы поступков и особенно характер получаемой награды нестандартны. Кульминацией, основным мотивом и наградой служит то, что можно назвать "комплиментом". Это положительная эмоциональная оценка, которую дает Максу Фраю не "спасенный народ", не "царь", не, наконец, любимая женщина, а узкий круг уважаемых друзей-сослуживцев. Ее суть можно выразить словами "Ну ты, брат, силен", форма ее достаточно изобретательно варьируется. Восхищенное удивление сослуживцы и начальники высказывают как бы походя, мимоходом. Сам Макс Фрай тоже охотно восхищается талантами друзей. Собственно говоря, именно комфортная дружеская атмосфера взаимного приятия и восхищения, царящая в отдельно взятом коллективе, и является основным объектом изображения, а отнюдь не более или менее эффектные приключения и подвиги. Несовпадение внешнего, событийного, и внутреннего, эмоционального ряда здесь налицо. Основным событием постоянно становятся получаемые Максом Фраем от друзей положительные эмоции.

Так, основной эмоциональный мотив в последней одноименной части "Волонтеров вечности" - это желание притащить из своего старого мира в теперешний, который не знаком с кино, видик с видеокассетами. Этот мотив совершенно "забивает" исходную цель возвращения в родной мир - необходимость достать святую воду. Предвкушение эффекта, который произведут мультики на друзей, настолько сильно, что эмоционально перевешивает все замысловатые рассказы о мистических путешествиях по городам и мирам. И главной наградой таки оказываются именно эмоции друзей, а не сам факт счастливого возвращения и обретения новых способностей, - это все как-то мимоходом, само собой.

Конечно, комфортность общения, жажда дружбы и взаимовосхищения - это мотив, важный как для мужчин, так и для женщин. Ср. окуджавское "Давайте говорить друг другу комплименты". Однако может ли этот мотив быть настолько сильным, чтобы постоянно перевешивать по значимости даже такие элементы сюжета, как сам факт победы над злом, и обесценивать, делать чисто формальными традиционные, вполне материальные виды "наград" - деньги, должности, ордена, любовь?

Мне представляется, что герой, которому ничего, кроме комплиментов друзей, в общем-то, и не нужно, это герой с женским или детским типом мотивации поведения. Поскольку о детском типе здесь говорить не приходится, можно говорить о женском.

Есть и гораздо более простые и явные черты, свидетельствующие психологической женскости Макса Фрая. Так, некоторые темы слишком "выпирают" на общем мужском фоне. Например, тема чистоты и уборки. Ср.:

Мокрая тряпка в умелых руках - страшная сила.
Я не дрогнул и взялся за дело. Через полчаса мой обеденный стол был чист, как небо над пустыней.
Когда вы планируете начать генеральную уборку Магахонского леса?
Я удобно устроился в кресле, вытянул ноги, аккуратно уложил их на сверкающую чистотой столешницу.

Еще одна тема - неуверенность в себе, нелогичность, нервность и неустойчивость настроений - тоже обращает на себя внимание из-за постоянного упоминания. Об этих своих чертах Макс Фрай все время рассказывает другим персонажам и читателю. Ср.:

Ну, во- первых, я регулярно делаю всякие глупости, объяснить которые не в силах никто…
Я никогда не бываю уверен в собственных силах.
Если кто-то и не справится, так это я со своими нервами.
Я ужасно разнервничался, потом быстро успокоился… потом загрустил...потом ... обрадовался несказанно, потом еще немного подумал на эту тему и снова огорчился... В общем, все как положено...

Еще Максю Фраю явно положено плакать. Плачет он все время, на полном серьезе, и это выходит у него очень органично. Ср.:

Мне очень хотелось заплакать..
По мое щеке поползла предательская слеза... Уже на лестнице я почувствовал мокрую гадость на второй щеке..
Наверное, я плакал, во всяком случае по щеке медленно ползла какая-то мокрая дрянь.
Я попытался улыбнуться, но вместо этого позорно шмыгнул носом, уже который раз за день, совсем распустился!
По сравнению со всем, что успело со мной случиться, это были сущие пустяки, тем не менее, именно сейчас я впервые готов был по-настоящему разреветься, как пятилетняя девчонка, честное слово!

Помимо того, что Фрай плачет, он еще кокетничает и сплетничает. Ср.:

Какой я был красивый, правда? - кокетливо спросил я.
Да какой из меня "красавчик!" - кокетливо отмахнулся я.
Со сплетнями - это ко мне... И что же у вас за сплетни? Не тяните, Шихола, я уже умираю от любопытства.

Основной орган, с помощью которого Макс Фрай воспринимает мир и принимает решения - достаточно женский. Это сердце. Не случайно в одном из своих приключений он зарабатывает себе второе сердце. Ср.:

Кажется, у меня взорвалось сердце! - Я нервно рассмеялся. - Стрессы на работе - ужасная штука, а я такой нежный!
Если вообще что-то имеет значение, так это существо, из сердца которого ты смотришь вовне.

После такой "установки" уже вполне естественно воспринимаются те излишне, казалось бы, теплые чувства, которые испытывает Макс Фрай к друзьям-сослуживцам. Это любовь и нежность, и притом в основном "щемящая", хотя никакие серьезные опасности никому не угрожают. Чувства эти выражаются при этом прямо и непосредственно. Ср.:

Ребята, - нежно сказал я, обводя глазами эту милую компанию, - если бы я мог умереть за вас, я бы ни за что не стал делать подобную глупость, потому что на том свете вас нет, я уже проверял... А без вас там слишком неуютно!
И даже моя щемящая нежность к людям, которых я там оставил, никуда от меня не делась.
Было только мое бесконечное одиночество и моя бесконечная нежность к этим .... персонажам ...
Если бы вы знали, как я вас люблю, ребята! - пробормотал я, засыпая.
Ох как это здорово, что вы есть, Джуффин!
...и бесконечную любовь к моим друзьям, это пронзительное ясное чувство...

Один из самых интересных, пожалуй моментов, это то, что психологическая дистанция между Максом Фраем и женщинами гораздо меньше, чем между ним и мужчинами. Если мужчинами он откровенно любуется, то с женщинами он напрямую себя сравнивает и они его тоже с собой сравнивают. Ср. например, описание одного из друзей-сослуживцев и внешнего вида одного из мужских персонажей:

Парень неторопливо вышагивал из угла в угол: бесстрастное выражение на невозмутимой физиономии, руки в огромных защитных рукавицах скрещены на груди, белоснежное лоохи струится до земли - в общем, красота да и только. Я с удовольствием покачал головой: Где ты пропадал...
Я невольно улыбнулся, поймав себя на мысли, что если бы сам умудрился родиться барышней, то… Все-таки этот Алотхо был изумительным произведением искусства!

О своей же любимой Теххи Макс Фрай пишет следующее:

А Теххи... Что ж, если разобраться, она была здорово похожа на меня самого. Не знаю уж, из какого ассоциативного погреба я извлек ее черные глаза и серебристые кудряшки, но манера выражаться у нее была моя собственная, даже интонации.

А вот еще:

…усмехнулась женщина. Ее голос тоже был каким-то знакомым, вернее, не голос, а интонации. Кажется, они здорово напоминали мои собственные.

Другой объект чувств Макса Фрая, леди Меламори, прямо кидает камешек в его огород:

Конечно, - вздохнула Меламори, - женщина - это большая проблема. Даже простая горожанка со страху такого может натворить, куда вашему брату! Впрочем, к тебе-то, сэр Макс, это не относится, ты еще похлеще будешь...

Кстати, в тексте есть прямая ошибка, указывающая на то, что в процессе написания автор мог отождествлять себя с женским персонажем, а именно - Меламори. Ср.:

Я вам его покажу при случае! - хмыкнул я. - ...Увидимся ночью, Меламори! Я за тобой заеду.
Хорошо,- кивнула я,- заезжай, только пораньше.

Мне кажется, что именно явная женская речевая и эмоциональная основа в значительной степени и делает образ Макса Фрая столь неординарным и популярным. Она создает привлекающий внимание контраст - внешняя роль и поведение героя - супер-мужские, но основные мотивы его действий, сам способ того, как он описывает и оценивает происходящее, - гораздо более "мягкие" и эмоциональные и резко отличаются от привычных "мужских" стандартов. Такой контраст при наличии автора-мужчины обычно свидетельствует о наличии каких-то внутренних конфликтов, дисгармонии и т.п. Он не может не оказывать влияние на событийный ряд, на жизнь героя. Однако Макс Фрай абсолютно благополучен, он не проявляет и не ощущает своей аномальности. И у читателя даже при длительном знакомстве с ним не возникает ощущения патологии, отклонения от нормы, никакой "голубизны". Для меня загадка Макса Фрая заключается именно в абсолютной нормальности и гармоничности мировосприятия и оценок этого во многих отношениях "ненормального" с гендерной точки зрения героя. Эта загадка находит разумное объяснение, если признать, что Макс Фрай - это воплощение абсолютно нормальной человеческой личности, а отступления от нормы связаны с тем, что эта личность не того пола, который заявлен.

http://www.textology.ru/web.htm

http://www.frei.ru/ и http://www.guelman.ru/frei/index.html

http://www.grani.ru/cults/articles/frei_interview/

М.-СПб., 2000; в дальнейшем все цитаты даются по этому изданию без указания номеров страниц. Все шрифтовые выделения сделаны нами.

В примерах использованы не только обращения, но и функционально близкие к ним номинации.

У семейной пары Степин-Мартынчик имеется феминизированный гендероним - “Мартынчики”.

Заметим, что не потерявший образного значения унисексуальный эвфемизм “до лампочки” строится по женской модели; соответствующий эвфемизм, построенный по мужской грамматической модели, “по фигу” более абстрактен - уже лишен пространственной локализации.

Впрочем, есть несколько случаев, когда анальная тематика подается в грубой форме. Это такие метафоры, как “дерьмо по собственной заднице размазывать”, “отскребать дерьмо от чужих задниц”; реже - эпитеты: “У таких хреновых колдунов, как мы с тобой, это дерьмово получается!”

© О.В. Кукушкина, А.А. Смирнов, А.Н. Тимашев 2002, 18.09.