Мы продолжаем публикацию бесед с учеными, популяризаторами науки и журналистами в рамках проекта "Книга. Знание". С кандидатом исторических наук, заведующим сектором Кавказа Института востоковедения РАН, профессором Школы российских исследований НИУ ВШЭ , участником проекта «Публичные лекции «Полит.ру» Владимиром Бобровниковым побеседовала Екатерина Синельщикова .

На каких нехудожественных книгах вы выросли?

Помню, что из области того, что называется historical fiction, я читал подростком Вальтер Скота, исторические романы Виктора Гюго, Александра Дюма. Почитывал популярное переложение греческих мифов у Куна и его дореволюционного предшественника Зелинского. Вместе с ними увлекался более современными советскими и европейскими авторами ХХ века, например Левандовским, писавшим о французском средневековье и новом времени, Милием Езерским и Александром Немировским, специализировавшимися на Древнем Риме. За исключением Скота, которого я до сих пор часто перечитываю, стараясь делать это в английском оригинале (хотя его язык для меня и сложен), почти всех остальных прочитанных в детстве и юности авторов, работавших в этом жанре, я уже давно позабыл. Как профессиональный историк теперь я хорошо вижу их ошибки и глупости, не говоря о художественной убогости их произведений. В школе я вообще читал много из того, чего бы сейчас ни за что бы не стал читать, например, французскую литературу второй трети CIC века, таких классических, старинных, чинных и скучных (для меня сейчас) авторов, как Бальзака и Золя. Из французов, но уже скорее беллетристики, хотя отчасти и исторической, я перечитываю в оригинале «Саламбо» и «Иродиаду» Флобера, но еще больше люблю Проспера Мериме, также отдавшего дань увлечения historical fiction. Пожалуй, став профессиональным историком, я поменял и литературные пристрастия.

Есть ли книга, которая в большой степени изменила вас?

В детстве на меня оказали большое влияние «Три мушкетера» Александра Дюма, хотя сейчас я отношусь к этому роману с юмором. Позднее, не помню точно когда, наверное, в конце школы или в первые годы в университете, из historical fiction я увлекался романами о классической Греции и эпохе Возрождения английского писателя Джефри Триза. Он был левых политических взглядов, ругал капитализм, и у нас его переводили и печатали. На мой взгляд, самая яркая его книга – это «Фиалковый венец» о демократических Афинах времен Перикла. Она рассказывает, как один подросток решил стать драматургом и пишет первую комедию. Причем это не условный придуманный автором персонаж, как по невинности, счел автор советского послесловия, а попытка воссоздать раннюю биографию создателя среднеаттической комедии Алексида, стоявшего между древнеаттической комедией Аристофаном и новоаттическим драматургом Менандром.

Совсем недавно я сам выступил в близком к historical fiction жанре, написав книжку об аварцах, одном из горских народов Дагестана, к которым я давно уже езжу как этнограф и востоковед, и стилизовал ее под дневник воображаемого путешествия. Книжка вышла относительно недавно, в 2011 году на французском языке. Однако я совсем не специалист в области historical f iction. Просто захотелось попробовать себя в новом жанре и осмыслить те впечатления и эмоции, которые не вошли в мои научные работы.

Как вы сами потребляете, как получаете научно-популярную информацию (электронные книги, журналы, публичные лекции, аудиокниги)?

Хороший вопрос, но не совсем ко мне. Ведь в любых, в том числе научных и научно-популярных книгах важно не только содержание, но и форма. Усвоение информации и идей авторов во многом зависит от последней. Но сам я сейчас практически не читаю научно-популярных книг. Не хватает времени и интереса. К тому же я осторожно отношусь к электронному формату. Все же я сформировался как человек CC века, а мы сейчас живем уже в следующем. Я не могу читать электронные книги, потому что у меня другое ощущение книги: люблю физически перелистывать страницы, бумагу, а не экран. Поэтому я всегда предпочитаю бумажную версию книги, хотя в частых поездках, чтобы не везти с собой библиотеку, приходится читать на нетбуке электронные издания научных книжек, в основном в форматах pdf и djvu. Конечно появившиеся недавно планшеты это почти чудо даже для ХХ века, у меня они вызывают ассоциацию с чудесной книжкой, содержание которой менялось по желанию владельца. Такое чудо оказалось в руках книгочея Тусмана, героя повести Гофмана «Выбор невесты». Но все это была книга, а не планшет. Планшеты, аудиокниги не для меня. Публичные лекции и журналы я просматриваю и читаю, но исключительно по темам своих научных интересов. Обычно это информация совсем не популярного характера и формата.

Читаете ли вы что-то из периодики?

С периодикой у меня более сложные отношения. Конечно, я читаю важные научные статьи по своей теме - историческому востоковедению, исламоведению, этнологии, источниковедению. Но предпочитаю, чтобы мои друзья сначала прочли их и подсказали, что обязательно стоит прочесть. Сейчас об исламе и мусульманах выходит столько работ, что их почти невозможно объять одному человеку. А обычные газеты и журналы я не читаю уже очень давно, где-то с начала 1980-х годов, хотя и обращаюсь периодически к современной, советской и колониальной периодике как к историческому источнику. Также, в 90-е годы я, как и многие в России, увлекался прежде запрещенной беллетристикой, которая стала открыто публиковаться в толстых литературных журналах вроде «Нового мира» и «Москвы», как до этого что-то почитывал из самиздата. Но позднее, уже в конце 90-х годов перестал читать и их.

Как вы оцениваете характер потребления научных и научно-популярных текстов в разных жанрах (передачи, лекции, книги, радиопрограммы и т.д.) в современной России и за рубежом?

Мне сложно сказать обо всем мире и даже обо всей России, так как чтобы дать такую оценку, надо этим заниматься и хотя бы читать научно-популярные тексты, скажем, на русском и английском языках. Я же в этой области не работаю. Из довольно отрывочных личных впечатлений многих поездок по миру и России я могу только предположить, что ситуация гораздо более мозаична, чем кажется. Она различается не столько в России и на Западе, не столько в Москве и «провинции», сколько в разных «провинциях», разных регионах России, Европы и Соединенных Штатов. В Соединенных Штатах есть очень большая разница между Нью-Йорком, Чикаго и Калифорнией, Сан-Франциско и Сан-Диего – сейчас я называю те места, в которых мне доводилось быть. На самом деле тот же Нью-Йорк очень разный. Одно дело, что любят почитать люди, которые преподают в университете, и что предпочитают эмигранты из Союза и России в Бруклине.

В целом, в мире люди все меньше читают, все больше слушают и смотрят. Компьютеризация всего и вся идет в направлении от буквы к картинке. Если хотите, это, как и в целом всеобщая грамотность современной эпохи означает не просвещение масс, а всеобщую деградацию. Вместе с тем, положение сильно различается в разных слоях общества и в разных регионах. Я уже более двадцати лет занимаюсь Дагестаном и Кавказом, куда регулярно езжу. Могу сказать, что отличие этого региона от Москвы и больших городов центральной России в том, что на Кавказе общество в целом очень неравнодушно к родной истории, как недавней, так и древней. В Дагестане это заметно и в периодических изданиях, которые совсем недавно публиковали настоящие подборки по событиям 1741-ого года, когда известный завоеватель Надир-шах из Ирана проходил горами Восточного Кавказа. В прошлом, 2011 году, в республике широко отмечалось 180-летие поражения Надира в битвах с кавказскими горцами. В Дагестане среди людей, очень далеких по роду занятий от истории, остается большой интерес к исторической, в том числе, даже научно-популярной исторической литературе. В Москве отношение к истории гораздо более равнодушное.

Говоря о современной научной и научно-популярной литературе надо иметь в виду, что где-то с последней трети ХХ века в гуманитарной области сильно изменился, усложнился и поскучнел сам язык научных изданий. раньше это случилось в Западной Европе и Штатах, позже и у нас. Читать сегодня научную книгу широкой публике людям гораздо сложнее, чем это делали в CIC веке, когда родилась яркая историческая научная литература. Тогда у французов, скажем, был античник Гастон Буассье и египтог Гастон Масперо, писавшие так живо и художественно, что сейчас тексты из их книг включают в хрестоматии классических произведений современного французского языка. А после таких влиятельных французов как философ Мишель Фуко и социолога Пьера Бурдье понятийный аппарат и стиль гуманитарного знания стали совсем не для широкой публики. Не знаю даже, как можно популяризировать таких авторов, хотя этим много занимаются у нас и во Франции. Передо мной проблемы популяризации знания не стояло я отнюдь не популяризатор, но, во всяком случае, я чувствую, что проблема языка и, если хотите, перевода знания научного в научно-популярное существует.

Кому лучше заниматься созданием научно-популярных текстов: практикующим ученым, преподавателям, научным журналистам и писателям или практикам?

Это очень индивидуально. Есть люди, у которых нам важнее их творчество, их идеи и подходы, а не доступность оного для широкой публики, например, тот же Бурдье. Но есть и хорошие популяризаторы знания среди профессиональных ученых. Одним из таких (редких сегодня) авторов был совсем не историк, а специалист по естественным наукам Александр Евгеньевич Ферсман, ставший классиком минералогии и геохимии еще при старом режиме, а после революции 1917 года принявший участие в инициированном Максимом Горьким проекте популяризации научных знаний. Он очень увлекательно писал о камнях. Книги его до сих пор переиздают у нас. Я уже упоминал английского писателя Джефри Триза, книги которого немало помогли популяризации античной и новой истории в Англии и Советском Союзе. Я могу ошибаться, но, наверное, в большинстве случаев науку популяризируют люди, которые специализируются не столько на той или иной науке, сколько на самой популяризации. Тот же Триз не был историком, просто он – хороший популяризатор.

Но к созданию научно-популярных текстов и произведений надо подходить с учетом конкретного исторического и общественного контекста. Современная эпоха пока не дала своих Ферсманов и Тризов. Последнего уже порядком забыли на его родине, где даже его простой язык считается слишком сложным. Там ему предпочитают современные опыты в духе fantasy в стиле Гарри Потера. Как я уже говорил, под влиянием постмодерна (и не только его) был сконструирован специальный язык исторического гуманитарного знания, как правило совершенно непонятный широкой публике из числа носителей того языка, на котором это все пишется. В этом языке много заимствований. Язык очень тяжеловесный и запутанный. Не могу говорить про всю историю, но как специалист в области того, что касается востоковедения, изучения мусульманских обществ на Кавказе, в России, могу сказать, что та грань, которая разделяла популярную литературу и литературу научную во времена Горького, сейчас стала больше. Может быть, сейчас с этим уже невозможно бороться. Надо не популяризировать, не адаптировать, а просто переписывать все, что пишется сегодня в этой области в серьезной академической науке.

Зачем переписывать? Тексты стали непонятными для современного человека?

Наверное, случилось именно это. В современной науке есть серьезная проблема чрезмерного наукообразия способа самовыражения. Но отсюда вытекает другая проблема: когда человек начинает писать на более понятном языке, научное сообщество начинает упрекать его в том, что он пишет ненаучно. Если, конечно, он достиг высот и признания в науке, то может делать что хочет, но так – нет. Конечно, есть авторы, живо пишущие не только на русском, но и на других языках. Могу привести Вам один пример. Это в прошлом советский, а теперь американский историк, Юрий Слезкин, который пишет в основном по-английски. Он – один из классиков современной этнологии и истории. У него есть очень живо и остроумно написанные научные книги, такие как классические « Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера», написанные на английском и вышедшие в авторизованном русском переводе в 2008 году, или совсем недавнее «Еврейское столетие» о ХХ веке, опубликованное у нас чуть ли не сразу после английского издания, в 2007 году под названием «Эра Меркурия: евреи в современном мире». Слезкину как живому классику многое позволено. Но он совсем не отходит от общих принципов стиля и языка научной гуманитарной литературы. Просто, ему удается более органично и естественно писать на нем, используя те же приемы, метафоры и игру слов, что и более непонятно и сложно пишущие ученые.

Как вы для себя структурируете поле научной и научно-популярной литературы? Воспринимаете ли в качестве одного жанра Якова Перельмана, Даниила Данина, Александра Маркова, Сергея Капицы, Натана Эйдельман?

Наверное, это поле для меня остается неструктурированным и единым как явно «чужое», хотя я подсознательно и сознаю, какие это разные авторы и тексты. Я уже говорил, что научно-популярная литература, особенно в области естествознания, меня не очень интересовала. Пока оно меня не особенно интересовало, хотя, возможно, в будущем я и не исключаю своего обращения к научно-популярной литературе вроде Эйдельмана, в которой меня начинает интересовать трансляция науки в изящную литературу для современного широкого читателя, а также восприятие широкой публикой научных посланий конца ХХ века.

Но все же гораздо увлекательнее для меня была и остается литература не для широкой публики, в том числе и с элементами популяризации научных знаний. Есть один такой незаслуженно забытый сегодня пример. В 1923 году классик российской и ранней советской этнографии народов Севера Владимир Германович Богораз опубликовал брошюру «Эйнштейн и религия». Но у него были другие цели – не популяризировать теорию относительности Эйнштейна, а, скорее наоборот, – отталкиваясь от популярного варианта этой концепции показать широкому читателю, что религиозное мировоззрение у народов, которые считались в его время стоявшими на первобытной стадии развития, не примитивнее, а более продвинутое, чем в системах монотеистических мировых религий более поздних эпох, и понять его лучше в свете последних открытий в физике и естествознании. Этот тезис он доказывал на материалах совместной российско-американской Джезуповской экспедиции 1901 года, в которой принимал участие, в частности, на рисунках на космогонические и фантастические темы, которые эскимосы и чукчи рисовали по просьбе Богораза.

Для меня лично популяризация науки не так важна, как для других. Я плохо разбираюсь в области достижений точных и естественных наук. Эйнштейн был и остался для меня менее понятным, чем для Богораза. В научном знании я скорее пытаюсь для себя открыть новые языки, поскольку иногда приходиться общаться с людьми на тех языках, которые я плохо знаю. Так что меня больше это интересует, но это уже другая область, ближе к социолингвистике, и довольно непопулярная среди широкой читающей публики.

Вы не собираетесь написать еще что-то научно-популярное?

Сейчас я как раз начинаю писать одну книгу, но она не будет научно-популярной, хотя я и пытаюсь изложить то, что меня волнует, на языке понятном не только кавказоведам и специалистам в области востоковедения и ислама, а более широкому, хотя и научному читателю. Это будет книга о том, как изучают ислам на Северном Кавказе, как я этим занимался, и что из этого вышло. Если получится, она выйдет не у нас, а в Западной Европе. Но об издании еще рано говорить. Сначала надо написать книгу. А что касается моих возможных научно-популярных книг в будущем - я пока об этом не думал. Может, это особенность темы и эпохи, которой я занимаюсь. Тема моей деятельности такова, что когда я пишу научную работу или когда я преподаю – и в том, и в другом случае научно-популярная литература мне нужна как вспомогательный источник. Она мне любопытна как материал для изучения и для препарирования при работе со студентами.

Впрочем, я приложил руку к популяризации востоковедения, в том числе к редактированию и изданию отдельных научно-популярных книжек, написанных в позднее советскую эпоху и переизданных уже в постсоветские годы. Лет десять-пятнадцать назад я участвовал в передачах об арабских и исламских древностях России и Кавказа на радио «Исламская волна». А совсем недавно, в 2010 году, был редактором второго издания очерков о средневековой арабской морской географии, которые выпустило в свет московское издательство Марджани, специализирующееся на литературе по исламоведению. Первое издание книжки вышло почти полвека назад, в 1964 году. Книга принадлежит перу Теодора Адамовича Шумовского, старейшего российского арабиста. Шумовский родился в 1913 году и скончался зимой 2012 года, он прожил долгую и сложную жизнь, много писал, долго сидел как политзаключенный в сталинских лагерях, а на закате жизни подготовил и издал русский перевод с арабского Корана. Это единственный опыт стихотворного перевода Корана, с принципами которого я не совсем согласен, но опыт этот интересный и поучительный.

Но имя в науке Шумовский сделал изучением средневековых арабских лоций XV-XVI веков. В первую очередь он автор переводов и работ, посвященных этой теме. Еще он известен тем, что был одним из последних учеников академика Игнатия Юлиановича Крачковского, известного востоковеда, который в свою очередь создал первый академический перевод Корана на русский язык с арабского. Перевод этот, кстати сказать, очень ценится, в том числе широкой мусульманской публикой, но по своему характеру (работа осталась незавершенной) и особенностям более темен и запутан для широкого читателя, чем арабский оригинал. В основу «Арабов и моря» положен рассказ о том, как сам Шумовский изучал рукописи в эпоху расцвета советской классической арабистики и сталинских политических репрессий. Написана книга очень живо. При этом сама тема ее провокативна, ведь арабов привыкли считать «сынами пустыни», а Шумовский показал, что в их прошлом было и мореплавание. Одну из лоций, которую он перевел на русский язык, составил арабский лоцман Васко да Гамы. Все это оказалось связано с эпохой великих географических открытий, с плаваниями вокруг Африки в Индию.

Книга Шумовского была написана в 60-е годы, но вопреки тому, что вы говорили про сложности с языком, она сейчас понятна и интересна широкому кругу современных читателей? Книга из такой узкой научной области?

Книга «Арабы и море» изначально писалась как научно-популярная. Тогда читательская аудитория была больше, поскольку 60-е годы ХХ века – это же книжный бум, в какой-то степени он начинался тогда. В эпоху пика книжного бума люди покупали самые поразительные книги. Даже сухие отчеты об археологических экспедициях в одну минуту расхватывали. Но не могу Вам сказать, насколько востребованной оказалась сегодня популярная книга Шумовского о средневековой арабской морской географии. Боюсь, что ее аудитория сегодня стала намного уже, чем полстолетия назад. И это беда не автора или издательства, а неизбежная особенность современной эпохи и современной научно-популярной продукции. Это пример того, что происходит в ориенталистике. Но редкий пример, поскольку в основном востоковеды пишут для своей узкой публики. Даже транскрипция арабских имен и названий кириллицей у них столь сложная, что широкому читателю просто непонятно, как это можно прочесть.

Кого вы видите потребителями научно-популярной литературы?

Они различны в зависимости от страны, региона и эпохи. Как я уже говорил, на постсоветском Кавказе и в частности в Дагестане научно-популярную литературу по родной истории читают чуть ли не все. Кроме того, здесь еще имеется и широкий пласт пропагандистской религиозной литературы (как в остальной России и в мире) с целью пропаганды той или иной религии, на Кавказе – преимущественно ислама. Этот жанр получил название исламского призыва. Его читают, прежде всего, увлекающиеся религией, а это во многом молодежь. И не только читают, но слушают и смотрят – ведь во многом это издания на электронных носителях, в том числе доступные в Интернете. Вокруг них есть много споров о том, каким должен быть настоящая религия, чистый и подлинный ислам, а не такой, каким его пропагандируют сторонники противного лагеря. По этому признаку верующие Северного Кавказа и других постсоветских мусульманских регионов делятся на традиционалистов и сторонников первоначального ислама времен пророка Мухаммеда. Но это лишь один из видов популярной околонаучной литературы. В целом с научно-популярной литературой и изданиями (в том числе на религиозные темы) положение более сложное. Оно может быть предметом отдельной беседы.

Вы написали уже одну научно-популярную книгу. Вы понимали, для кого ее пишите?

Конечно, да. Иначе бы книжка не получилась. Я писал «Путешествие к аварцам» для широкой франкоязычной публики, увлекающейся этнографическим туризмом или этнотуризмом. Это такое новое направление в туристическом бизнесе, основанное на продаже этнографической экзотики, освоении новых направлений туристических поездок в неизведанные, порой опасные и экзотичные места. Благодаря печально известным чеченским войнам конца ХХ века и другим недавним событиям Кавказ сейчас получил славу именно такого региона, в том числе и за рубежом. Этнотуризм здесь только начинает развиваться, но у него уже есть свои поклонники во всем мире. Я бы не сказал, что научно-популярные книги о Кавказе покупает много французов, во Франции это все же очень маргинальная тема. Но спрос на них есть, недаром французы так много переводили и издавали яркие журналистские репортажи Анны Политковской о современной Чечне и российском Кавказе. Я очень обязан моим редакторам, которые позволили мне написать на современном французском языке, но все же я больше пишу по-русски и по-английски, чем по-французски.

Как вы относились к написанию такой книги? Чем она была для вас?

Для меня это была возможность посмотреть на собранные материалы под новым углом зрения, а также рассказать о том, что в научной литературе, выходящей в регионе на русском языке, табуировано. К таким запретным сюжетам относится конструирование горских традиций и этносов в советское время, участие в этом профессиональных этнографов, комплекс исторических обид одних народов на других, потомков знати и простолюдинов, этнические анекдоты, проблемы профессиональной этики этнографа и многое другое. Этим темам в моей книге посвящены отдельные главы. Рассказать франкоязычному читателю, который интересуется этнологией, поскольку тема по этнологии, о небольшом горском народе.

Какими видите функции научно-популярной литературы?

Я думаю, они сильно меняются именно в последнее время. О просвещении массового читателя говорят, начиная с CVIII века, когда философы призывали ученых распространять научные знания в массах. Но просветительство это уже явление прошлого. Появление массовой попкультуры в ХХ веке показало, что результаты его оказываются не теми. Попкультура не столько открывает путь к знаниям, сколько помогает манипулировать знанием и массами. Точка зрения на задачи научно-популярной литературы менялась много раз. Одно дело как на это смотрели в XVIII веке, другое - в XIX, XX, XXI. Для меня как для человека, который занимается своей довольно узкой гуманитарной областью, научно-популярная литература ценна тем, что какие-то будущие поколения, прочтя ту или иную книгу, смогут прийти к моей области. Так что это функция передачи знания, но отличная от той, что была в XVIII столетии.

Есть старая известная максима, скорее утверждение, что история учит понимать будущее и настоящее. С моей точки зрения это сомнительно, но какому-то человеческому отношению, возможна, научно-популярная литература научить может. Иногда возникают вопросы научной этики и ответственности. Например, о том, что не стоит ради коммерческих прибылей разрушать и переделывать исторические памятники, как это у нас в Москве не раз случалось. Так, Манеж XIX века был совсем недавно у нас сожжен, но позже его заново отстроили, и это была финансовая афера, но желательно, чтобы с историческими памятниками так не поступали.

В «Полит.ру» было немало лекций на тему исторической политики – манипуляции с написанием истории (в том числе для широких масс) в каких-то политических целях. Политизация история древняя, как сам мир, но историческая политика появилась только в XXI веке на волне падения государственной научной цензуры и расширения информационного поля за счет Интернета. Поэтому «тот, кто знает прошлое, знает и будущее» - уже красивое изречение, но обычно когда люди как-то поступают, во всяком случае, в тех ситуациях, которые я изучал как историк, они не оглядывались на историю, а историю приплетали задним числом.

Что касается научно-популярной литературы, наверное, хочется, когда она уже утратила свою научную составляющую, поскольку это научно- популярная литература, чтобы она не утратила еще и некоторой свой художественной части. Часто и этого там нет. Вот у Джефри Триза какая-то художественная составляющая была. Его книги не Шекспир и даже не классика английской литературы CIC-CC веков, но вполне сносная литература. Раньше и в научной исторической литературе была художественная составляющая. Если брать современную научно-популярную литературу, то в гуманитарных областях, не говоря про точные науки, которые менее художественные по своему жанру, наверное, сейчас говорить про художественную составляющую можно только в исключительных случаях. Это уже какая-то редкая особенность формы у каких-то отдельных авторов. А так чаще все пишется не для широкой публики, а для узкой, поскольку сейчас государство это не поддерживает. Есть какие-то разные фонды. Фонды поддерживают определенный язык. Есть язык заявки, есть язык книги, и иногда они даже пересекались. Обычно это один и тот же язык с некоторыми особенностями, но это не научно-популярный язык.

Как бы вы сейчас оценили состояние учебников по истории России?

В советское время были разные школьные и университетские учебники – наверное, все же больше плохих, чем хороших. Сейчас положение совсем другое. Об этом я знаю не понаслышке. Я сам был автором одного из учебников для российской высшей школы. В 2007 году под моей редакцией вышел томик «Северный Кавказ в составе Российской империи». В целом сейчас, не смотря на разные тенденции в написании истории, как либеральные так и консервативные, патриотические и космополитические, есть какой-то выбор, хотя он часто ограниченный и в школах, и в вузах, поскольку на них давят вышестоящие инстанции. Есть удачные учебники, написанные профессиональными историками, специалисту это хорошо видно. Не только в Москве и Петербурге, но и в регионах. Например, в 2009 году издательство «Дрофа» выпустило очень удачный учебник по археологии, древней и средневековой истории Дагестана для 6-го класса школы. Его писали дагестанские археологи и востоковеды, такие известные в республике ученые как Амри Рзаевич Шихсаидов и Муртазали Серажутдинович Гаджиев.

В создании учебников для школы есть, конечно, еще большая конъюнктура, особенно, когда речь идет про школьные учебники, по которым государство рекомендует вести преподавание в большинстве школ. Тут еще прибавляется немалый финансовый интерес, о чем я уже рассказывал в недавней публичной лекции на Полит.ру. Тиражи там почти советские и авторские гонорары очень значительные. В области именно учебников по истории России это хорошо чувствуется. При этом работу нередко «гонят», редактура и содержание текста нередко оставляет желать много лучшего. Тексты очень сухие и скучные, и оживить их не могут отдельные анекдоты про тех или иных исторических лиц. В учебник по российской истории для 10 класса под редакцией бывшего директора Института российской истории Сахарова попали лишенные комментариев тексты колониальной эпохи, оскорбительные для потомков горцев, которых империя завоевывала в CIC веке. Они воспроизводят колониальный нарратив: что Россия завоевывала Кавказ для защиты от набегов диких горцев, это было необходимо в государственных интересах. А ведь здесь все не так однозначно. Набеги были, и государственные интересы учитывались, но некоторые такие тексты уже вызывали проблемы для авторов, и были преследования авторов не только школьных учебников, но и учебников для вузов.

Какие книги надо срочно написать или перевести на русский язык?

С переводами все зависит от аудитории. Есть очень важные научные книги, но они важны в первую очередь для специалистов, которые и так обязаны знать английский язык. Есть справочники, есть даже учебники, и по большому счету их хорошо бы перевести на русский язык. В первую очередь, с сугубо научных языков как немецкий, знание которого сейчас очень упало и среди ученых-гуманитариев. Как и со школьными учебниками сюда замешивается конъюнктура. Больше шансов быть переведенными у тех авторов, которые пишут о злободневном – например, о джихаде, войне за веру в его понимании современными мусульманами. Недаром французский политолог Жиль Кепель, написавший об этом феномене обзорную и простую работу, не раз переводился с французского и на русский, и на английский с немецким.

Из книг, которые сегодня пишут зарубежные историки России, мне кажется, интересно было бы перевести исследования востоковедов по истории регионов России. Опыт переиздания таких работ уже есть, причем не столько в Москве, сколько в регионах. Например, к широко отмечавшемуся в 1997 году на Северном Кавказе 200-летнему юбилею имама Шамиля была переведена классическая работа о государстве джихада, созданном при Шамиле. Ее автор – израильский востоковед Моше Гаммер. Книга получилась живой и не скучной. Но с ее изданием очень спешили, специалистам (и самому автору) перед изданием перевод не показали, и в него вкрались смешные ошибки. Например, Гаммер использует отличную от современной этническую номенклатуру CIC века. Переводчик не узнал в гази-кумухцах лакцев и сделал их кумыками… Не совсем верны оригиналам переводы американского исламоведа Аллена Франка и его немецкого коллеги Михаэля Кемпера, выпущенные несколько лет назад в Казани.

Не надо думать, что все хорошее и научное идет из-за рубежа. В последнее время в России появилось немало интересных книг отечественных ученых и популяризаторов науки. Немало интересного в области истории России печатается издательством НЛО, в исторических сериях которого представлены как российские историки, так и их зарубежные коллеги, переведенные с английского и немецкого. Некоторые наши историки уехали за рубеж и пишут на английском. Из таких книг был хороший пример авторизованного перевода «Арктических зеркал» Юрия Слезкина, о котором я уже говорил. Неплохо было бы перевести и издать в России классическую работу: «Исторический атлас Центральной Азии» Юрия Брегеля, опубликованный на английском в 2003 году. Из других российских историков, работающих ныне за рубежом, стоит упомянуть пишущего популярно о суфизме и в целом исламе Александра Кныша. У нас уже переводили в 2004 году его «Краткую историю мусульманского мистицизма». Интерес представляет опубликованный им же по-английски в 2011 году учебник об «Исламе в исторической перспективе», от пророка Мухаммеда до наших дней.

Всего, что выходит сегодня по истории России и мусульманского мира не перечислить. При издании переводов сказывается падение качества. Сейчас в значительной степени традиции уникальной советской школы перевода с европейских языков умерли. Иногда выходят даже чисто художественные книги с таким переводом, что понять, например, содержание книги О’Генри практически невозможно. Переводы фильмов тоже заказывают у плохих специалистов, чтобы им поменьше заплатить. Получаются такие переводы, которые желательно не слушать. Специалистам, как я уже говорил, переводы (особенно с английского) не очень нужны. Но вместе с тем нельзя думать только о Москве и Петербурге. В регионах есть очень хорошие историки и популяризаторы научного знания, например краеведы Поволжья и Северного Кавказа. А знание западных и вообще иностранных языков здесь не так распространено. Наверное, поэтому такие переводы, пусть даже с ошибками, допущенные в казанских изданиях Кемпера и Франка, все же делают важное и нужное дело. Такие работы нужно продолжать издавать.