| [ГЛАВНАЯ] [ПОЛНАЯ БИБЛИОГРАФИЯ] [ПЕРСОНАЛИИ] [БИЗНЕС] |
|
|
А. М. Камчатнов
Кайка есть, да воротьки нет
Русская пословица
Всякое вероучение имеет набор фундаментальных понятий, понимание которых определяет не только сознание, но практическое поведение носителя данного учения. Так, для христианства такими ключевыми понятиями, без сомнения, являются понятия творения, греха, спасения, искупления, покаяния, добродетели, причастия и некоторые другие. Однако это не только понятия; грех, спасение, покаяние - это еще и слова определенного, славяно-русского языка; слова же - это не внешняя звуковая одежда понятий, а способ их понимания, в слове понятие истолковывается, понимается национально-специфическим образом. В таком случае язык в целом есть система миропонимания, а перевод с языка на язык всегда представляет собой переинтерпретацию смысла; следовательно, теоретически говоря, характер перевода ключевых слов вероучения должен каким-то образом влиять на сознание и поведение, то есть на характер благочестия народа.
Для начала - "картинка с выставки". Летом 1999 года на радиостанции "Радонеж" шла передача об убийстве государя императора Николая II, в устах ее автора прозвучала фраза о том, что русскому народу необходимо покаяние в грехе цареубийства. Через несколько минут на радио позвонила некая дама и наполовину с раздражением, наполовину с иронией сказала, что не понимает, почему она должна каяться в этом злодеянии, ибо ее тогда и на свете не было, и как это сделать практически: неужели на исповеди нужно сказать, что виновата, мол, батюшка, в грехе цареубийства?
В этом сюжете важно зафиксировать, что в обыденном сознании русского православного человека существует жесткая связь между покаянием и исповедью: покаяться значит исповедовать грехи. Фундаментальный характер концепта покаяния свидетельствуется прежде всего св. Писанием. Проповедь Иоанна Предтечи есть проповедь покаяния: "В те дни приходит Иоанн Креститель и проповедует в пустыне Иудейской и говорит: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное" (Мф. 3: 1-2). Миссия Иисуса Христа также есть проповедь покаяния: "Иисус же, услышав это, сказал им: не здоровые имеют нужду во враче, но больные, пойдите, научитесь, что значит: милости хочу, а не жертвы? Ибо Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию" (Мф. 9: 12-13).
Такова же проповедь апостолов: "Итак, покайтесь и обратитесь, чтобы загладились грехи ваши" (Деян. 3:19). О покаявшемся радуются небеса: "Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии" (Лк. 15:7); напротив, нераскаянность влечет к вечной погибели: "Иисус сказал им на это: думаете ли вы, что эти Галилеяне были грешнее всех Галилеян, что так пострадали? Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все так же погибнете" (Лк. 13: 2-3).
Из приведенных слов видно, что понятие покаяния теснейшим образом связано с понятием греха: грех, и прежде всего прародительский, отделил человека от Бога - источника всякой жизни и отдал его во власть смерти. Бог призывает людей вступить в новое общение с Ним, но, чтобы ответить на Божий призыв, от человека "требуется, в самой исходной точке, обращение и затем, в течение всей жизни, покаянное самосознание. Вот почему обращение и покаяние занимают значительное место в библейском откровении" (СББ, 813).
Терминологически понятие покаяния в Ветхом Завете выражалось др.-евр. словом шуб: "...глагол шуб передает представление о перемене пути, возвращении, повороте назад. В религиозном контексте оно означает, что человек отвращается от зла и обращается к Богу. Этим определяется сущность о[бращения], неразрывно связанного с переменой поведения, с принятием нового направления во всем образе жизни" (СББ, 813).
Понимание идеи покаяния как возвратного движения задало определенный способ развития этой идей в Ветхом Завете. Первоначально покаяние достигалось путем совершения неких обрядов, то есть понималось религиозно-магически. Древние евреи, чтобы покаяться, постились: "Тогда все сыны Израилевы и весь народ пошли и пришли в дом Божий и, сидя там, плакали пред Господом, и постились в тот день до вечера, и вознесли всесожжения и мирные жертвы пред Господом" (Суд. 20:26); раздирали одежды: "Когда услышал это царь Езекия, то разодрал одежды свои и покрылся вретищем, и пошел в дом Господень" (4 Цар. 19:1); ложились на землю: "И молился Давид Богу о младенце, и постился Давид, и, уединившись провел ночь, лежа на земле" (2 Цар. 12:16); приносили жертвы: "И явился Господь Соломону ночью и сказал ему: Я услышал молитву твою и избрал Себе место сие в дом жертвоприношения. Если Я заключу небо и не будет дождя, и если повелю саранче поядать землю, или пошлю моровую язву на народ Мой, и смирится народ Мой, который именуется именем Моим, и будут молиться, и взыщут лица Моего, и обратятся от худых путей своих, то Я услышу с неба и прощу грехи их и исцелю землю их" (2 Пар. 7: 12-14); совершали между прочим и общую исповедь в грехе: "И возопили сыны Израилевы к Господу, и говорили: согрешили мы пред Тобою, потому что оставили Бога нашего и служили Ваалам" (Суд. 10:10), а также стенали и плакали, образцы уставного покаянного плача дошли до нас в Псалтири ("Удалитесь от меня все, делающие беззаконие, ибо услышал Господь голос плача моего" - Пс. 6:9) и Плаче Иеремии ("Господь стал как неприятель, истребил Израиля, разорил все чертоги его, разрушил укрепления его и распространил у дщери Иудиной сетование и плач" - Плач 2:5).
Обрядовое покаяние зачастую становилось поверхностным, когда человек не участвовал в нем всем сердцем, ограничиваясь внешней обрядностью. "Этому искушению - ограничиться поверхностной обрядностью - пророки противопоставляют свой призыв к обращению" (СББ, 814). Так, для пророка Амоса обращение к Богу означало искание добра и правосудия: "Ищите добра, а не зла, чтобы вам остаться в живых, - и тогда Господь Бог Саваоф будет с вами, как вы говорите. Возненавидьте зло и возлюбите добро, и восстановите у ворот правосудие; может быть, Господь Бог Саваоф помилует остаток Иосифов" (Амос 5: 14-15). То же мы видим и у других пророков, и с особой силой - у Исайи и Иеремии.
Итак, содержание идеи покаяния в Ветхом Завете развивалось от обрядово-магического к духовно-нравственному, однако хочется заметить и подчеркнуть, что такое развитие было возможным благодаря тому, что в еврейском языке эта идея была понята как движение - возвращение, перемена пути.
На почве греческого языка при переводе Ветхого Завета, а затем и в Новом Завете использовались глагол 
, "в котором содержится мысль о возвращении к Богу, обуславливающем перемену практического поведения" (СББ, 813), и существительное 
, 'перемена ума', то есть "имеется в виду внутренний переворот" (СББ, 813). При этом следует иметь в виду, что в греческом языке и греческой философии 
- ум - это не просто ментальная способность человека; надо понимать как принцип жизни - и человеческой, и космической, и даже сверхкосмической, ноуменальной. Отсюда следует, что покаяние, понятое как , означает не только перемену сознания, но и перемену всего образа жизни, перемену пути жизни. В этом свете становятся понятными евангельские слова сотворите же достойный плод покаяния - 
(Мф. 3:8), не очень ясные для русского языкового сознания: достойный плод перемены ума - это отвращение от зла и обращение к добру.
На почве латинского языка в переводах св. Писания использовался термин poenitentia, образованный от слова poena 'наказание, кара', заимствованного из греческого языка: 
'возмездие, кара, наказание' < и.-е. 
'наказывать', 'возмещать', 'платить цену', 'мстить'. Идея покаяния понята в латинском языке как кара, наказание, расплата; покаяться значит заплатить штраф. Причиной такого правового понимания было культурное влияние Рима. "Христианство с самых первых своих исторических шагов столкнулось с Римом и должно было считаться с римским духом и римским способом или складом мышления, древний же Рим, по справедливости, считается носителем и выразителем права, закона. Право (jus) было основной стихией, в которой вращались все его понятия и представления: jus было основой его личной жизни, оно же определяло и все его семейные, общественные и государственные отношения. Религия не составляла исключения, - она была тоже одним из применений права. Становясь христианином, римлянин и христианство старался понять именно с этой стороны, - он и в нем искал прежде всего состоятельности правовой". Правовое понимание отношения Бога и человека вообще и покаяния в частности и влечет латинскую богословскую мысль совсем по другим путям, нежели еврейскую и греческую. Уже много было сказано о юридизме католицизма, о бездушном, формальном характере покаяния с бухгалтерской расценкой воздаяния за грехи и добрые дела, но, кажется, никто не отметил языковой природы этих особенностей католического учения о воздаянии.
В самом деле, кара, судебное наказание имеет размеры, откуда вытекает возможность арифметического приравнивания греха и наказания: покаяться значит уплатить штраф в виде епитимьи. "Постепенно становится все более обычным, а потом необходимым акт исповеди священнику; "дела же покаяния" с давних времен налагаются церковью и определяются ею в соответствии с величиной и характером греха". Но этого мало. Если грех и покаяние есть некоторые величины, поддающаяся измерению, то может случиться так, что дел покаяния (епитимии) "хватит" на погашение только одного греха. "С согрешившим может, по оплошности духовника, приключиться большая неприятность. Допустим, что он покаялся и отбыл епитимью. Но по небрежности или невежеству священника епитимья оказывается недостаточной. В таком случае после смерти согрешивший отправляется в чистилище доплачивать долг. Бог, знающий меру согрешений и кар, придает кару, достаточную по ее величине для искупления греха полностью" . Таким образом, чистилище подобно долговой яме, где пребывает грешник до тех пор, пока не уплатит сполна за свои прегрешения. Представление о чистилище возникло в первые века христианства на латинском Западе. "Бл. Августин высказал предположение, что души могут подвергнуться очищающему огню не при конце мира, а в промежутке между смертью и днем Страшного суда. Цезарий из Арля принял это предположение как догмат, а папа Григорий Великий распространил такое учение во всей Западной церкви. Подробно оно было разработано и развито Фомой Аквинским, окончательно принято Флорентийским собором 1439 и подтверждено Тридентским собором".
Но и на этом не заканчивается развитие идеи покаяния. Есть люди, чьи добрые дела намного превосходят их грехи, они имеют сверхдолжные заслуги перед Богом; это святые. Их сверхдолжные заслуги образуют нечто вроде обменной кассы, где за деньги можно купить часть заслуг и ими расплатиться за свои грехи; так рождается практика отпущения грехов по индульгенциям. Как ни относиться к идее чистилища и практике индульгенций, нельзя не заметить, что они целиком вырастают из языкового понимания идеи покаяния как наказания, уплаты штрафа, являются его прямым логическим следствием. Теперь перенесемся на святую Русь.
Корень нашего термина покаяние восходит к тому же и.-е корню , что и греч. ==> poena ==> пеня. Следовательно, и на славянской почве идея покаяния понята как уплата штрафа . Трудно с абсолютной уверенностью утверждать, что внутренняя форма слова покаяние была живо сознаваемой тогда, когда свв. Кирилл и Мефодий выбирали термин для перевода греч. и . Тем не менее по косвенным данным можно утверждать, что это было именно так. До сих пор в некоторых славянских диалектах, преимущественно русских, глагол каять значит 'бить', 'ругать, бранить, проклинать' (ЭССЯ. 9, 116). Стоит обратить внимание на жестикуляцию, сопровождающую раскаяние: кающийся человек бьет себя в грудь, а словесное выражение бить себя в грудь метафорически означает раскаяние. Итак, идея покаяния в термине покаяние была понята как наказание, кара, уплата штрафа. Возможно, св. Кирилл не создавал этого слова, а воспользовался готовым термином, возникшим в моравской христианской общине под немецко-латинским влиянием.
Русская средневековая богословская мысль, в силу ее общей неразвитости и зависимости от греческих отцов, не сделала, слава Богу, всех выводов из такого понимания покаяния, как это было на латинском Западе. Однако такое понимание не могло не оказать и действительно оказало влияние как на практику покаяния, так и на обыденное религиозное сознание.
Практически покаяние выражалось и выражается в исповедании грехов; психологически очень трудная, исповедь явилась основной русской формой наказания и платы за грехи. В Русской Православной Церкви сложилась традиция обязательной исповеди перед причастием: если причастие есть реальное, а не условно-символическое вхождение человека уже здесь, на земле, в Царствие Небесное, то единственным условием этого вхождения является оставление грехов; освобождение от грехов есть покаяние, а покаяние, понятое как уплата, совершается путем исповеди. Таким образом, исповедь до некоторой степени утрачивает значение особого таинства, и в быту нередко происходит подмена понятий, когда таинство исповеди называют таинством покаяния. Можно сказать, что исповедь у нас явилась неким подобием католического чистилища, в котором душа ценой признания и стыда уплачивает за совершенные греховные деяния. Заметим, что в практике Элладской Православной Церкви нет обязательной исповеди перед причастием, там исповедь сохраняет значение самостоятельного таинства.
Что касается обыденного покаянного сознания, то нельзя не заметить, что у русских оно невольно до некоторой степени окрашивается в фарисейские, ханжеские тона. Именно у русских сложилась циничная пословица Не согрешишь - не покаешься, не покаешься - не спасешься. Вспоминается также, как якут, погонщик собак, в замечательной повести Н. С. Лескова "На краю света" объяснял русскому архиерею, почему нельзя иметь дело с христианином:
- Нельзя, бачка, крещеному верить, - никто не верит.
- Что ты, дикий глупец, врешь! Отчего нельзя крещеному верить? Разве крещеный вас, идолопоклонников, хуже?
- Отчего, бачка, хуже? - один человек.
- Вот видишь, и сам согласен, что не хуже?
- Не знаю, бачка, - ты говоришь, что не хуже, и я говорю; а верить нельзя.
- Почему же ему нельзя верить?
- Потому, бачка, что ему поп грех прощает.
- Ну так что же тут худого? неужто же лучше без прощения оставаться?
- Как можно, бачка, без прощения оставаться! Это нельзя, бачка. Надо прощенье просить.
- Ну так я же тебя не понимаю; о чем ты толкуешь?
- Так, бачка, говорю: крещеный сворует, попу скажет, а поп его, бачка, простит; он и неверный, бачка, через это у людей станет.
- Ишь ты какой вздор несешь! А по-твоему это небось не годится?
- Этак, бачка, не годится у нас, не годится.
- А по-вашему как бы надо?
- Так, бачка: у кого украл, тому назад принеси и простить проси; человек простит, и Бог простит,
- Да ведь и поп человек: отчего же он не может простить?
- Отчего же, бачка, не может простить? - и поп может. Кто у попа украл, того, бачка, и поп может простить.
- А если у другого украл, так он не может простить?
- Как же, бачка? - нельзя, бачка: неправда, бачка, будет; неверный человек, бачка, везде пойдет.
Впрочем, к чести русского человека, надо сказать, что и в этом грехе фарисейства он тоже кается, свидетельством чего служат пословицы вроде той, что выбрана в качестве эпиграфа: кайка, то есть покаяние, есть, а вот воротьки, то есть этого нет. Заметим кстати, как чуткое русское ухо уловило возможность противопоставления покаяния и возвращения, обращения к Богу; в греческом языке такое противопоставление немыслимо (то есть противопоставление - ).
Таким образом, даме, звонившей на "Радонеж", можно бы сказать, что покаяться в грехе цареубийства значит переменить свой политический ум, отвернуться от народовластия и обратиться к Боговластию.
ПРИМЕЧАНИЯ
|
|
| [ГЛАВНАЯ] [ПОЛНАЯ БИБЛИОГРАФИЯ] [ПЕРСОНАЛИИ] [ФОРУМ] [В НАЧАЛО] |