КРИТИКА И ИСТОРИЯ.
I.

Общий взгляд на историю; художник, горой, толпа. Труд критика, судя по предыдущим главам, представляется громадным; но результаты, к которым он ведет, служат его оправданием. Если предпринять подобный труд и пополнить его одинаково тщательно и относительно произведений искусства, и относительно художников, и относительно их почитателей, принадлежащих известной эпохе и известному народу, если разделить этот народ приблизительным образом на ряд интеллектуальных типов и соответственно этому на ряд общественных групп, свойства которых выражены в терминах научной психологии; если затем представить эти типы во всей их целости, облечь их в кровь и плоть, а эти группы сходных с ними лиц представить, как агрегаты лиц, живущих полной жизнью, имеющих определенное поведение, определенную религию, политику, интересы, планы, предприятия, отечество; если к этим группам—в том случае, когда история дает определенные указания — присоединить темную массу людей, не принимающих участия ни в искусстве, ни в политике, ни вообще в цивилизованной жизни, если наконец охватить одним общим взглядом все это множество составляющих народ элементов — то мы достигнем относительно данного народа и относительно данной эпохи столь совершенного знания, какое только можно получить при современном состоянии науки; мы проникнем в самые сокровенные тайны прошлых эпох человеческой жизни и потревожим легионы исчезнувших существований

Путем такого методического, все более и более широкого восстановления, мы можем воскресить из прошлого все то, что нашло себе выражение во всякого рода памятниках, оставленных им.

Рассмотренные нами приемы синтеза, в связи с тем отношением, какое благодаря пи может быть установлено между художником и его почитателями, в связи с той целью, которая заключается в том, чтобы восстановить народы и периоды по свойствам общественных групп, нашедших себе выразителя в каком-нибудь художнике, наводят на мысль о возможности установить новый взгляд на процесс истории, средний между теми, какие развивались в настоящем столетии.

Новейшие попытки изменить метод истории, согласуя его с недавними завоеваниями науки и особенно с демократическим направлением последнего времени, привели к совершенно особенному толкованию общественных событий. Известно то, что до начала настоящего столетия и летописцы, и историки, судя о фактах общественной жизни по первому впечатлению и объясняя их поверхностно, но относительно верно, пришли к тому, что центр тяжести всякого предприятия лежит в отдельной личности — в королях, в министрах, начальниках, в тех самых людах, с именем которых в обычном представлении связано предприятие. Стремясь улучшить и обновить взгляд на историю, поддавшись кроме этого либеральному течению, которому в начале настоящего столетия уступали выдающиеся люди, теоретики истории пришли к совсем противоположному и менее справедливому взгляду. Огюстен Тьерри в числе первых, исходя из той общей идеи, что всякое событие в числе своих причин имеет иные факторы помимо главного инициатора, и преувеличивая значение этих второстепенных факторов, присвоил громадную важность влиянию народных масс во всяком историческом событии. Впоследствии этот взгляд стал торжествующим взглядом и приобрел такое доверие, что совершенно стали умалять значение великих людей в общественных событиях, приписывая их исполнение исключительно массам, толпе, которая столь часто действует по принуждению и почти всегда несознательно. Обобщения английских экономистов и статистиков казались по ошибке легче приложимыми к народам, чем к индивидам — и в результате было то, что были признаны идеи Бокля, по которым война напр. идет без полководца, без стратегии, без дисциплины, без влияния на нее вооружения или тактики, так что главные элементы войны — это случай и общие инстинкты народных масс. Совершенно аналогичные рассуждения повели к тому, что представители новейшего романа, ослабляя значение высших человеческих способностей и высших человеческих натур, возвели в принцип бесполезность волевых усилий и стали описывать людей — умственно и нравственно вырождающихся.

Трудно подыскать легче принятое обществом и более ложное понятие, чем разделение двух соучаствующих элементов во всяком историческом событии — героев и толпы — и перевес последнего.

Случай, в котором великий писатель, обусловленный в своем появлении неизвестно какими причинами — почувствовав в себе совершенно новый мир и обращаясь с вызовом к определенным настроениям, чувствам и мыслям, нетронутым еще и как бы спящим, группирует вокруг себя своих братьев по духу в виде концентрических, все более и более растущих кругов, т.е. вырывает из смешанной человеческой массы и привлекает к себе целую группу существ с созвучною организацией: этот случай подобен тону, когда, не в области эмоций, а в области живого дела, великий человек, герой, замышляя великое предприятие, нося в себе заранее мысль об успехе, о славе, о счастье, нося в себе планы о средствах к его выполнению и пр. и пр., достигает, путем ли убеждения, непосредственного внушения или путем приказаний, того, что мысль об этом предприятии сначала слабо, в общем, а затем отчетливо проникает в сознание массы и увлекает тысячи людей — в числе которых вы найдете непосредственных помощников, армию, союзников; рабочих, инженеров, сотрудников, или общество, маклеров, банкиров, компаньонов; или наконец народ, избирателей, депутатов, министров. В обоих случаях возможность дела и успех его обусловлены сходством в душевной организации —инициатора и массы, героя и толпы. Сходство это может быть прочным, значительным — среди главных соучастников, или мимолетным, общим, и даже трудно уловимым — среди второстепенных и третьестепенных участников; во всяком случае оно — необходимо, и в нем — центр тяжести.

Всякий успех и всякого рода слава — литературная, артистическая. военная, промышленная; политическая и т.п. — предполагают непременно одни и те же элементы, одно и то же соответствие, созвучие высших умов с низшими;

всякое произведение, всякое предприятие есть прежде всего дело его автора и потому оно обусловлено, если всматриваться все глубже и глубже, свойством его природных и приобретенных способностей, составом его мозга, характером его общей организации и наконец всех тех влияний, мало еще уясненных; которые его сделали именно таким-то, а не другим; всякое произведение, всякое предприятие, являясь делом его автора, отвлекается от него и входит в сознание других людей — оно воспроизводится в этом сознании; входит в число его возбудителей и производит в нем позывы к действию или эмоции, аналогичные тому, что происходит в сознании автора. Это воспроизведение и степень его указывают на сходство, на созвучие двух душ — той, которая воспринимает, и той, которая творит, потому что у каждого индивида психические явления слагаются в одну связную цепь, потому что всякая мысль предпочитает совместную работу целого ряда одно другому подчиненных колёс или так называемых органов психической жизни и передача мысли во всем ее составе от одного человека другому говорит о сходстве этих органов. Будет ли это сходство той аналогией, какая существует между всеми животными в области первоначальных, эмпирических познаний; 6удет ли оно той аналогией, какая существует между всеми людьми в области элементарных понятий о нравственности: будет ли это то сходство, которое объединяет расу, нацию или группу людей, случайно связанных предметом общего поклонения или общностью предприятий — именно оно, это сходство, и будет тем, что между инициатором дела и его исполнителями, между автором произведения и его приверженцами создает определенную связь, которая заставляет обе стороны принять одинаковое участие в успехе дела: того, кто его начал, но не был в состоянии его исполнить сам, и тех, кто исполнил его, но не был, в состоянии его начать, — того, кто создал данное произведение, но не сумел бы насильно вложить его в сердца людей, и тех, кто его принял, признал, воспроизвел в своем уме, но не сумел бы ни задумать, ни выполнить его.

Слава художника и торжество героя — явления аналогичные и слагаются одинаково из двух элементов. Первый элемент — это личная инициатива, благодаря которой известная личность является воплощением того или иного типа душевных свойств; второй элемент — это элемент подражания, согласия, одобрения, восхищения, благодаря которому известный тип привлекает к себе толпу себе подобных лиц, приверженцев. Эти последние примыкают к первому благодари первичной и всеобщей силе притяжения, которая группирует около данного элемента элементы с ним сходные. Принцип личного творчества, инициативы выражается в том, что в данный момент, в известной общественной группе появляется выдающаяся личность — художник или деятель — одаренная особенно-своеобразными свойствами душевной и, вероятно, мозговой организации, которая и проявляется в делах, в произведениях, в речах. Принцип подражания или воспроизведения (repetition) выражается в том, что эта выдающаяся личность соответственным образом возбуждает людей, привлекает к себе, и соединяет в группу всех тех, душа кого в слабой или сильной степени сходна с душой его — художника или героя. Степень сходства обуславливает степень прочности установившейся связи. Художник и герой являются сразу причиной и типом вызываемого ими движения — они вызывают и направляют движение, они определяют его свойства; толпа ему способствует, производит его; художник и его приверженцы, герой и толпа участвуют совместно и одинаково необходимы для движения.

Оба принципа—принцип случайных уклонений (variation fortuite) и принцип воспроизведения (repetition), как известно, составляют основу теории так называемого естественного подбора, которая кроме того опирается на действие среды (milieu). Все наши рассуждения клонятся к тому, чтобы доказать, что действие этого третьего фактора все уменьшается и уменьшается до полного исчезновения по мере того, как общества прогрессируют — в силу того основного положения, что общество это — институт охраны личности и вида, направленной против разрушительного действия природы. Теория естественного подбора — для того, чтобы связать принцип уклонений с принципом воспроизведения случайно происшедших форм — пользуется законом наследственности, которая сводится в конце концов к установлению природного сходства двух существ. Точно также и в социологии, как это отлично показал Тард, нужно признать принцип изобретений, нововведений и принцип подражания, которое сводится в конце концов к идее сходства в потребностях и вкусах, какое существует между изобретателем, реформатором и его подражателями. Те же два принципа нужно допустить и в психологии — принцип личного творчества, благодаря которому возможно появление героев и художников, и принцип воспроизведения, которое сводится к идее сходства между героем, художником и толпой или приверженцами и выражается в том, что первый и увлекает, и объединяет последних, Теперь мы можем на почве Тардовского обобщения построить еще более смелое и широкое обобщение: ясно то, что все эти начала сходства — от наследственности до согласия — имеют в виду сходство активных проявлений, сходство силы, сходство вибрации душевных сил; тип всякого развития — это вибрация или звук и созвучие, из которых звук рождается, а созвучие повторяет и продолжает.

В конечном выводе мы приходим к тому, что нужно отделять силу от ее направления, хотение от постановки сознательной цели, разновидность от первообраза или первичного типа — нужно отличать армию от ее полководца, массу соучастников, сторонников данного предприятия от самого инициатора, народ от его управителей и руководителей, класс общества от энергичных представителей этого класса. При всякой совместности абсолютно необходимы и одинаково важны оба элемента; они составляют одно неразрывное целое, и если их разделить — они окажутся бессильными, Сила направляющая может существовать сама по себе — независимо от силы действующей, направляемой; последняя, напротив, никак не может быть представлена существующей независимо. Сила направляющая, тип, предприниматель, цель могут явиться и могут быть представлены сами по себе, в одиночку — тогда как этого совсем нельзя сказать о силе направляемой, о разновидности, о массе человеческих существ, о хотении и о готовности действовать. Отношение между этими двумя сторонами — то самое, какое существует между формой и субстанцией Аристотеля; отношение это выражается в пластичности, в формовании, в уподоблении, в подражании. Из двух рассмотренных нами факторов эволюции первый, т.е. случайное уклонение, личное творчество, в смысле, времени, играет первенствующую роль; как значение первой цифры преобладает над значением последующих цифр в числе и вместе с прибавлением их возрастает — подобно этому великий человек преобладает по значению над массой и вместе с увеличением массы растет его преобладание.

Всякое взаимодействие, всякое сотрудничество происходит на почве внушения (suggestion). Слава, богатство, власть. успех приобретаются только в том случае, когда человек сумеет в чуждых ему душах возбудить или усилить ряд образов, мыслей и чувств, которые могли бы воле данной группы лиц, их мышцам, их самочувствию дать желательное для него и полезное ему направление. Происходит ли подчинение одного человека другому насильственно, именем власти, под страхом наказаний или лишений, происходит ли оно полюбовно, по безотчетному и инстинктивному влечению одного человека к другому, или наконец — что наиболее неотразимо — оно происходит потому, что известная личность, герой или художник, является наиболее совершенным типом душевных свойств известного народа и подчиняет его именно благодаря идентичности свойств — во всех этих случаях мы можем с одинаковым успехом и правом допустить существование внушения.

Душа великого человека — это та душа, которая сумеет миллионом рук располагать, как своими; душа великого художника — это та душа, которая найдет себе созвучие в миллионе сердец, которая сумеет их и опечалить и обрадовать.

История данного народа, данной литературы — это история грандиозных жизненных течений, описанных в своем источнике, прослеженных в своем, направлении, раскрывающих своим распространением и своим числом, сколько в данном народе людей, проявивших свою самобытность, и сколько — ограничившихся подражанием.

II.

Практические следствия; художественное произведение. Будучи сходными, явления эстетической и героической агрегации способны заменяться одни другими. Бесполезно говорить о том, что появление литературных притяжений или соучастие в каком-нибудь общем деле совпадает всегда с ослаблением семейных, родовых и национальных связей; что разные искусства, подобно гуманитаризму, способствуют космополитическому течению и что таким образом связи по предмету поклонения или по общности предприятия являются в замену кровных уз. Но интересно то, что преданность герою и преданность книге редко существуют рядом, в одно и то же время; обыкновенно они стремятся заместить и исключить одна другую — в силу того, что оба этих акта приводят в действие один и тот же механизм; различны только достигаемые результаты.

Эмоция, какую сообщает книга о каком-нибудь происшествии, и та эмоция, которую могло бы сообщить само описанное происшествие, сходны одна с другой постольку, поскольку каждая из них является возбуждением. Простые люди плачут в театре, как будто видят настоящее несчастие; военные песни поднимают дух массы; и очень часто эта ложная, т.е. эстетическая эмоция удовлетворяет тех, кто её испытал, и отнимает у них желание испытать реальную эмоцию того же порядка. Увлечение литературой или искусствами в жизни народа, класса или индивида никогда не являлось накануне крайнего напряжения энергии или накануне периода важных практических мероприятий, накануне практического энтузиазма, потопу что праздное удовлетворение вкуса — несовместимо с практическим усилием. За веком искусства Афины оказалась истощенными, между тем как морские битвы обошлись им сравнительно не дорого; зато Спарта, не уделявшая искусству много времени, существовала гораздо дольше Афин. В Риме, утонченность нравов, наступившая после взятия Коринфа, обессилила римскую знать в борьбе с трибунами и диктатурой; дилетантизм высшего класса при Августе передал его во власть императоров. Время итальянского Возрождения предвещало конец республикам. Век Людовика XIV-го и следующий за ним подготовили легкую победу горсти революционеров над французской аристократией и высшей буржуазией. Пруссия, не имеющая литературы, спасла Германию Гете и Шиллера. Что ослабление предпринимательной способности обусловлено эстетическим развитием, а не любовью к роскоши — это доказывается лучше всего защитой Карфагена против Рима и примером Англии, которая несмотря на страшные богатства сохранила всю свою жизненность, потому что эстетические удовольствия и раньше, и теперь являются у англичан уделом самой незначительной части общества. Современная Германия не имеет художников. Испания времени конквистадоров также не имела их. В подтверждение того же можно указать еще на то, что жестокая преступность чрезвычайно редка среди людей свободных профессий и в сильной степени свирепствует в странах необразованных и бедных в литературном отношении.

Сущность всех этих фактов понятна и позволяет нам дополнить то определение произведений искусства, какое мы дали в начале. Эмоция, сообщенная художественным произведением, не способна выражаться в действиях непосредственно, немедленно — и в этом отношении эстетические чувствования резко разнятся от реальных. Но, служа сами себе целью, сами в себе находя оправдание и не выражаясь сразу практическим действием, эстетические эмоции — способны, накопляясь и повторяясь, привести к существенным практическим результатам. Эти результаты обусловлены и общим свойством эстетической эмоций и частными свойствами каждой из этих эмоций. Многократное упражнение какой-нибудь определенной группы чувств под влиянием вымысла, нереальных умонастроений и вообще причин, которые не могут вызвать действия, отучая человека от активных проявлений, несомненно ослабляет и общее свойство реальных эмоций — стремление их выразиться действием; так как эстетические чувствования лишены того, что называется элементом страдания, так как они приятны и могут быть вызваны по произволу — то человек, испытавший их, уже не хочет испытывать новых, реальных чувствований; грёза, мечта отвлекает от действия. Помимо этого, привычное искусственное возбуждение известной группы чувств — таких как жалость, презрение, восторг, греза — должно, как и всякое упражнение всякой способности, увеличить напряженность этой группы чувств, нарушить прежнее равновесие душевной жизни и видоизменить поведение личности в сторону одной из наиболее развившихся наклонностей. Так как искусство предпочитает играть на самых напряженных человеческих страстях, считающихся инстинктивными, первобытными, то очевидно, что оно способствует практике низших человеческих проявлений, служит поддержкой так называемого атавизма и в довольно значительной степени противодействует нравственному прогрессу личности, идеальному приспособлению личности к новым общественным порядкам.

В предыдущих строчках мы указали на вредоносную сторону искусства; но есть в искусстве и другие стороны, которые способствуют благоприятному изменению взаимных человеческих отношений. Счастие человека зависит в громадной степени от благорасположения к нему других людей, от добросовестности, от мягкости человеческих нравов, от чуткости людей к чужим страданиям, от помощи и от опоры, которую он может встретить в людях.

Очевидно, что всякий, кто желает побудить людей на добрые и правдивые отношения — выразит этим самым свое участие к человеческому страданию и вместе с тем желание ему противодействовать. Человек, который может совершенно спокойно присутствовать при мучениях своего врага, нисколько не способен испытывать чувства сострадания. Если подобные люди — из которых составлены все первобытные общества — постепенно будут приведены к тому, что станут находить наслаждение в искусстве — в какой-нибудь эпической поэме, в драме, в романе, в музыке; во всем том, что вызывает в сердце фиктивное горе, сострадание, удивление — то эти чувства разовьются в них и повлияют на их поведение. Сумма страдания, которое они способны наложить на других людей, будет постепенно уменьшаться на ту долю страдания, которую они способны разделить. Этим именно образом искусство и смягчает человеческие нравы, этим же образом оно ослабляет патриотическое чувство и национальную связь. Ибо смягчение характера, которое оно постепенно производит, делает людей сострадательными ко всякому другому человеку — кто бы он ни был — и смягчает ненависть к чужеземцам. Если ряд народов находится во взаимной борьбе, то литературный народ причинит другим народам меньше зла, чем народ первобытный или равнодушный к искусству. Таким образом привычка к эстетическим наслаждениям, благоприятствуя общечеловеческой солидарности, гибельно отзывается на отдельной нации; и в самом деле, страны наиболее просвещенные легче всего могут быть завоеваны.

Из предыдущего ясно, что искусство соприкасается и с общественной, и с личной моралью; если самая сущность искусства, общие свойства всего эстетического влияют на поведение индивидов и масс, то также и частные свойства эмоций и мыслей, сообщаемых каким-нибудь произведением его почитателям, влияют в хорошую или дурную сторону на общий тип их характера. Принцип “искусства для искусства”, справедливый и полезный, пока речь идет о свободе и достоинстве художника, — представляется ошибочным и опасным, как только мы вспомним, что книги, статуи, картины и музыка существуют не в пустом пространстве, а соприкасаются в своем влиянии с человеческим обществом. В самом деле, если верно то, что образы, впечатления, чувства, сообщаемые произведением, влагаются в сознание людей, поведение которых — добродетельное или преступное — может отразиться известным образом на ближних; если верно то, что эти образы и эти впечатления влияют на свойства и на крепость духа, — то трудно допустить, чтобы, в общественном смысле, художественное произведение было или безразлично, или невинно, чтобы так или иначе оно не отряжалось на благосостоянии и данного общества и дате данного племени. Для художественного критика, нет такого критериума, в силу которого из двух произведений, разных по силе впечатления и по совершенству формы, одно могло бы быть поставлено выше другого. Совсем иное дело — законодатель или антрополог; они сумеют отличить произведения, которые вызывают чувства, неблагоприятные здоровому развитию человека, государства или племени — от тех которые полезны, т.е. делают человека более здоровым, более веселым, жизнерадостным, более нравственным. Только этим путем и можно дойти до предпочтения — искусства греческого перед готическим, живописи Тициана и Анджело перед живописью многих других художников, музыки Моцарта перед музыкой Вагнера, натурализма иностранного перед французским. В художественном смысле эти произведения — равносильны; с общественной же точки зрения — можно сравнивать и ставить одно выше другого, пользуясь той разницей произведений, какая опирается не на принципы красоты, а на принципы добра, не на принципы вкуса, а на принципы нравственной гигиены.

Все эти соображения позволяют нам дать последнее определение произведений искусства, которое отчасти изменяет то, которое мы дали в начале книги. Произведение искусства — это совокупность эстетических знаков, направленных к тому, чтобы возбудить в людях эмоции, которые выражаются maximum'ом возбуждения, но minimum'ом удовольствия или страдания, которые являются сами себе целью и не выражаются непосредственно в действиях, т.е. бескорыстны; произведение искусства — это совокупность знаков, уясняющих душевную организацию автора; произведение искусства — это совокупность знаков, раскрывающих душу его почитателей, которых оно выражает, уподобляет автору, наклонности которых в некоторой степени оно способно видоизменить — и соответственно общей природе искусства и соответственно его частным особенностям. Эстопсихология — это наука, которая, пользуясь первым из данных нами определений, выводит из него второе, третье, четвертое;

которая, исходя из эстетических данных, приступает к анализу и затем к синтезу, к полному уяснению класса великих художников и к уяснению обширных общественных групп, собравшихся вокруг художника благодаря однородности свойств и общему обаянию.

III.

Критика. На основании всего, что нами сказано, всякий вынесет такое представление о критике, которое значительно разнится от обычного представления. Начавшись скромными и неудачными опытами Лагарпа, в лице С. Бёва критика вылилась в форму изящных, сжатых этюдов, не имевших большого значения. Благодаря работам Тэна она обратилась в важное орудие общественных изысканий и употреблялась в качестве такового самим Тэном, с неоспоримой научностью и талантливостью, в деле изучения Англии. Теперь, благодаря появлению целой серии новых взглядов, она — по нашему мнению — достигает одного из высших пунктов категории наук о жизни, которые сливаются в конце концов в одну обширную науку — антропологию.

Научная критика посредством указанных нами приемов анализа и синтеза освещает нам выдающихся представителей искусства, художников т.е. одну из двух категорий великих людей, которые, так сказать, резюмируют в себе все человечество, служат его выразителями. Если охватить общим взглядом ряд наук, которые — исследуя простейших представителей органического мира в ретортах химика или в морских глубинах — переходят затем постепенно от простого к сложному, к растениям, животным и наконец к человеку, которые анализируют последнего со всех сторон — в его костях, в его мышцах, в крови, которые анализируют строение принадлежащих ему нервов, центральной мозговой системы, переходя затем к интеллекту, к душе; если, оставив человека, как индивида, перейти к тому ряду наук, которые заняты изучением общественного организма — от этнографии до истории, то мы увидим, что оба эти класса знаний несомненно самых важных и безусловно для всякого интересных, приходят к одному общему пункту и в этом пункта сливаются. Под пунктом этого слияния мы разумеем изучение индивида в его общественных отношениях — оно должно повести к полному биологическому, физиологическому и психологическому знанию человека, достойного служить представителем общества, собравшего вокруг себя значительную группу почитателей из категории согласных с ним людей и подобных ему, послужившего источником эстетического волнения, крупных предприятий, общественных течений и установлений, которые могли способствовать образованно государств и объединению человечества. В эстопсихологии писателей и в жизнеописаниях героев эти люди подвергаются всестороннему анализу, раскрываются в с внутренней, и с внешней стороны, как главные руководителя общественных движений. Тому же подвергаются и их сторонники т.е. толпа. В результате получается ряд картин, которые, будучи построены на почве научного анализа, нуждающегося в помощи целого ряда биологических наук, и на почве научного синтеза, прибегающего к историческому и новейшему литературному методу — могут считаться лучшим, совершеннейшим слиянием антропологических знаний.

Эстопсихология т.е. наука об искусстве, как совокупности эстетических иероглифов, сопровождаемая синтезом — биографическим и историческим — дает нам полные портреты людей — людей среднего или высокого положения, действительно живших в обычной, всем известной обстановке, соприкасавшихся с другими, реально существовавшими людьми. Она дает нам человеческие образы — по выражению Шилокка — с глазами, руками, голосом, чувствами, страстями — и вообще со всем тем, что входит в понятие живого человека по примеру тех, каких мы постоянно видим перед собою. Наклонности, какие раскрывает в них анализ, чувства, которые они обнаруживают, действия, мысли, впечатления и пр. и пр. — все это факты столь же верные и определенные, как ряд их внешних черт — лицо, его цвет, жестикуляция, манера одеваться, есть и пр. Кто не поймет превосходства этих портретов даже перед самыми лучшими фигурами сочиненных лиц в романах, драмах и т.п.?

Если эстопсихологию сравнить с историей героев — то и то несомненно, что первая дает и более важное, и более точное знание. Между тем как история героев знакомит нас только с рядом внешних, грубо-очерченных проявлений, эстопсихология позволяет ознакомиться с механизмом мыслей и эмоций, свойственных данному человеку, во всей его сложности. История и относительно побуждений, и относительно слов людей, которыми она занята, дает мало надежные показания, основанные на свидетельствах всегда неполных, неточных, сознательно или бессознательно искажающих истину и представляющих в самом смутном виде самых выдающихся людей прошлого времени. Совсем иное дело — эстопсихология. Данные, на которых она основывается, отличаются той особенностью, что являются безусловно и, так сказать, автоматически-достоверными. Ни один художник не может не отразиться в своем произведении; ни один художник никогда не думал да и не мог бы наконец достичь того, чтобы подделать, фальсифицировать свойства своей личности, отразившейся в его произведении. Если художник горячо преследует свою задачу, стремясь затронуть новые, оригинальные стороны прекрасного и вызвать новые формы эмоций — то он никак не скроет величия и красоты общего типа своей души, воплощение которой в его произведении — стыдливое, сдержанное или даже нескромное — является существенным условием его влияния.

Нужно обратить внимание еще на то, что по мере того, как цивилизация становится все утонченнее и утонченнее, по мере того, как люди становятся все более и более мирными и добродетельными — действия, активные проявления поглощают все меньше и меньше человеческой энергии и что при утонченности цивилизации за рядом внешних проявлений скрывается сложная, запутанная сеть идей и эмоций, сущности которых никак нельзя определить, по внешним проявлениям. Простое жизнеописание, может быть, способно объяснить нам личность Алкивиада или Александра, Цезаря даже — хотя и с трудом; но оно не способно уяснить нам душу таких людей, как Фридрих Великий, Наполеон I или Бисмарк. Для этого нужна еще переписка и литературные произведения первого, дневник, бюллетень, письма и речи —.второго; переписка и парламентские речи германского канцлера. Все это средства, к которым обращается к своих изысканиях научная критика, которая таким образом, со всем ансамблем средств, какими она окружила себя, является и в данном случае лучшим и надлежащим оружием для уяснения целостной личности тех, кто оказался пережившим свою славу.

Наконец, изучая интеллект человека во всем его составе, анализируя его со всею точностью и аккуратностью, ставя наконец человека, путем кропотливого синтеза, в условия семьи, отечества, среды, — эстопсихология, после ряда частных изысканий, может послужить средством поверки наиболее важных теорий нашего времени, напр. о взаимной зависимости людей, относительно наследственности личных свойств (l'heredite individuelle), относительно влияния физи­ческой и общественной среды. Мы показали уже, что при современном состоянии знаний, и в том абсолютном значении, какое придается этим теориям, наследственность личных свойств и влияние среды не проявляются настолько правильно, чтобы можно было и положительно наблюдать их, и предугадывать следствия этих влияний. Тщательное изучение какой-нибудь сотни великих людей разного рода и разных стран доставит, вероятно, нашим критикам ряд точных положений и позволит с достаточным приближением определить действие этих факторов, которые без всякого сомнения имеют место, но с результатами, тем труднее различимыми, чем больше растет сложность об­щества - т.е. в отношении, обратно пропорциональном с ростом цивилизации.

IV.

Заключение. Итак эстопсихология - это наука. Она имеет свой объект для изучения, метод, задачи и выводы. Эстопспхологический анализ слагается из трех существенных отделов. Первый отдел - это анализ составных ча­стей произведения: того, что оно выражает; и способа выражения. Второй отдел - это психо-физиологическая гипотеза, уясняющая при посредстве данных, добытых в первом отделе, интеллект, выражением которого эти данные явля­ются. Наконец, в третьем отделе исследователь, устраняя теорию влияний расы и среды, которая имеет приложение только к первобытным периодам литературной и общест­венной жизни, рассматривая вместе с тем всякое произ­ведение, как выражение тех, кому оно нравится, и помня, что помимо этого оно является выражением автора, - делает заключения на основании свойств душевной организации автора о свойствах его почитателей.

Каждый из этих трех отделов приводит к определенным следствиям. Первый отдел, разлагая произведения искусства на составные элементы, изучая эмоции, которые произведения способны сообщить, и средства, помощью которых это достигается, - доставит ряд положительных данных эстетике и позволит в будущем этой науки строить свои положения на твердых основаниях. Ясно также то, что изучение эмоций даст указания по части психологии. Второй отдел научно-критического анализа имеет также отношение к общей психологии. Особенность его та, что он приводит не к знанию того, что представляет из себя обычный, средний человек, а больше всего к знанию высших человеческих натур. Наконец, третий отдел эстопсихологии должен способствовать обоснованию психологии народов - науки, существовавшей до сих пор только по имени. Мы можем перейти от книги к ее читателю, от симфонии к ее слушателям и определить в общих чертах, но с достаточною точностью, во-первых, душевную организацию почитателей или поклонников данного произведения, и, во-вторых, степень повторяемости этой организации в данном обществе. Даже, благодаря той зависимости, ка­кая существует между эмоцией эстетической и реальной, благодаря тому ослаблению активной силы, какое причиняет личности и обществу преобладание эстетических возбуждений над реальными - мы можем путем анализа определить и интенсивность, и общий характер волевых действий в дан­ной общественной группе. С этой точки зрения, эстопсихология соприкасается с этикой и разрешает вопрос об отношениях искусства и морали.

В общем выводе, эстопспхология, подобно психологии великих людей, является прикладной психологией - народов и личности. Она занимает место между эстетикой, психологией, социологией и этикой. Прибегая к приемам парафразы эстетических подробностей, к приемам биографии и монографии среды, - чего мы избегали при изложении приемов непосредственного изучения, - эстопсихология приходит к тому, что уясняет и произведение, и тех, выражением кого оно является, в их отношениях к внешнему миру. Рассматривая в частности отношение художника к группе его почитателей - мы признали, что его можно уподобить отношению великих людей к массе, увлеченной каким-нибудь практическим предприятием. Это отношение, по нашему мнению, обусловлено принципом подражания, которое является частным случаем воспроизведения и свойственно человеческому обществу в гораздо большей степени, чем наследственность. Затем мы пришли к тому, что при соединении приемов синтеза с приемами анализа эстопсихология является лучшим средством для восстановления отдельных личностей и общественных групп - и, значит, что она является наукой, от которой можно ожидать установления точных законов об отношении человека ко внешнему миру. Цель нашего сочинения будет достигнута, если оно показало воз­можность указанных нами трудов и если оно возбудит их.