Ушаков Д.Н.
Вопрос о реформе правописания в последнее десятилетие.
(Д.Н.Ушаков. Русское правописание. Очерк его происхождения, отношения его к языку и вопроса о его реформе. М., 1911 г.)
I.
Я имею здесь в виду историю только той попытки, которая десять лет тому назад была предпринята московским педагогическим обществом (теперь уже не существующим), и не буду касаться более ранних, коллективных и единоличных, возникавших неоднократно, начиная с XVIII века. Это именно та самая реформа, завершения которой нетерпеливо ждут в учительской среде. Считаю полезным вкратце изложить ход дела и сущность предполагавшихся изменсний особенно в виду того, что в обществе вообще и в учительской среде в частности распространено много недоразумений на этот счет, вплоть до мнения, будто предлагалось каждому писать, как хочет.
Педагогическое общество осуществило ту работу, которая давно уже намечалась в другом московском обществе - учебном отделе о-ва распространения технических знаний и инициатива которой принадлежит известному, теперь уже покойному, московскому преподавателю Вл. П. Шереметевскому. Прочитав в 1883 г. в учебном отделе доклад “Об орфографии вообще и о письме под дциктовку, как упражнении элементарном, в особенности”, он предлагал образовать кружок для разработки вопроса об орфографие позже в программе занятий комиссии преподавателей русского языка при учебном отделе поставлен был на видное место вопрос о ходатайстве об упрощении правописания и об отмене обязательного следования руководству Грота. Намерение это не было тогда осуществлено. Вопрос этот опять был поднят во вновь возникшем педагогическом обществе (в отделении русского языка и словесности), в состав которого вошли почти все члены учебного отдела. Ближайшим поводом послужил доклад, прочитанный в 1899 г. проф. Брандтом “О лженаучности нашего правописания”. Для составления проекта упрощения правописания была избрана специальная комиссия. Выработанный ею проект был обсужден и утвержден обществом с изменениями в мае 1901 г., а осенью того же года направлен в министерство народного просвещения с ходатайством об образовании комиссии из компетентных лиц для рассмотрения вопроса. Проект разослан был также в различные общества: ученые, просветительные и педагогические с просьбой поддержать ходатайство; этим вызвано было обсуждение вопроса о правописании в подобных обществах в Петербурге, Одессе, Риге и Казане на различных учительских съездах в 1902 и 1903 гг. единодушно признавалась своевременность реформы. На ходатайство московского педагогического общества министерство в феврале 1903 г. ответило отказом, и дело казалось похороненным.
Но вот в 1904 г. по вопросу об упрощении правописания была образована специальная комиссия при академии наук под председательством ее президента вел. кн. Константина Константиновича. Поводами к созыву комиссии послужили однородные обращения в академию с двух сторгн, от казанского педагогического общества и от главного управления военно-учебных заведений с вопросом, признает ли академия наук правописание, рекомендованное академиком Гротом своим и обязательным для школ всех ведомств, и с просьбой поставить на обсужденин вопрос об упрощении русского правописания. Оказалось, что академия отнюдь но считает правописание Грота своим, академическим, отступает от него в своих изданиях, что руководство Грота было составлено, действительно, по поручению академии, но не от имени академии и что, наконец, академия не имеет возражений против мысли о желательности заменить это правописание другим, более простым и систематичным. Многим казалось и кажется, что именно академия наук должна установить правописание; но это недоразумение: не дело академии, как ученого учреждения, выносить решения по такому вопросу, не научному, а практическому; поэтому вполне естественно, что академия могла взять почин в этом деле, но решение предоставила особой комиссии. В первом (и единственном пока) заседании комиссии 12 апреля 1904 г., кроме председателя, участвовало 50 лиц из академиков, профессоров, приват-доцентов, педагогов средней школы, представителей начльных училищ, литераторов и делегатов от различных ведомств, а также различных органов печати. Комиссия в этом заседании исключила из состава азбуки буквы ъ, 
, 
, постановила оставить одну букву для звука и и избрала из своей среды подкомиссию для дальнейшей разработки вопроса. Подкомиссия выработала (не окончательно) проект упрощсния правописания, который в мае того же года был отпечатан под названием “Предварительное сообщение орфографической подкомиссии” и разослан “лицам, интересующимся судьбой русского правописания” с просьбой о прнсылке замечаний; подкомиссия предполагала возобновить свои занятия осенью, принять во внимани замечания, какие будут сделаны, с тем, чтобы потом представить доклад на обсуждение комиссии.
Но этим занятиям не суждено было скоро возобновиться. События последующих лет отвлекли внимание общества от орфографической реформы, и занятия академической подкомиссии возобновились, как об этом сообщалось в печати, только в конце 1910 г. Результаты ее работ 1910-1911 гг. еще не опубликованы.
Таков вкратце ход дела. Дальнейшую судьбу реформы предугадать невозможно. Проект подкомиссии в окончательном своем виде, конечно, должен поступить на обсуждение комиссии и будет или принят или отвергнут. Так как реформа предпринята первоначально в интересах школы, то интересен главным образом вопрос, какое значение для школы будет иметь принятие комиссией упрощенного правописания. Значит ли это, что упрощенное правописание станет обязательным или возможным в школе? Отнюдь нет. Никакая авторитетная комиссия не может сделать чего-либо обязательным для школы. Это зависит от тех ведомств, в которых состоят те или иные школы. Кроме того тут является очень важный принципиальный вопрос, насколько возможно вообще реформу начинать со школы; может ли школа обучать не общепринятому правописанию? И во всяком случай судьба реформы, предпринятой ради школы, зависит от того, как она будет принята в обществе, в печати, - всеми, кто свобкодно может пользоваться тем или иным правописанием.
II.
В чем же состоит проектированное упрощение правописания и каие общие принципы положены в основу реформы? Общие принципы изложены в “Докладе” московского пдагогического общества (напечатан в “Вопросах воспитания и обучения”, вып 1, 1901 г.) и остались неизменными также и в последующих стадиях разработки вопроса. Они сводятся к следующим пунктам:
1) Правописание не должно отождествляться ни с научно-фонетической транскрипцией, ни со свободно-фонетическим письмом: оно должно быть определенной системой, нетрудной для усвоения и годной для ясной, хотя и не абсолютно точной передачи звуков живой речи.
2) Русское правописание не должно отражать особенностей какого-нибудь диалектического произношения.
3) Устойчивость и единообразие нашей орфографии могут быть достигнуты путем сохранения этимологического начала, но лишь поскольку оно проявляется в современном литературном языке.
4) Упрощение должно выразиться:
а) в устранении из состава азбуки букв, которым нет соответствия в звуках современного языка;
б) в устранении произвольных правил, введенных в наше правописание без достаточных оснований.
5) Единообразие письма не исключает некоторого разнообразия в несущественных и спорных случаях; напр., при определении слитного и раздельного написания слов, в орфографии иностранных слов, при переносах и т. п.
Обращаясь теперь к проектированным изменениям в русском правописании, я изложу их по “Предварительному сообщению орфографической подкомиссии”, а не по московскому проекту, так как этот последний хотя и лег в основу работаы академической подкомиссии, но все-таки подвергся некоторым изменениям; правда, и проект, в том виде, как он изложен в “Предварительном сообщении” 1904 года, не является, как я указал выше, окончательным, однако это последнее, что было опубликовано. В скобках привожу ссылки на те места книги, где мне приходилось говорить об этих случаях правописания.
А. Состав азбуки.
Исключаются буквы: , ъ, 
, i, (гл. IV, § 4, 5, 12).
Б. Употребление букв.
1) ь употребляется как знак мягкости и как знак отделительный: шью, обьявлять. Употребление ь излишне в конце слов за ж и ш: рож, плеш, ходиш, даш, лиш, сплош, настеж (гл. IV, § 21), а также и за ч и щ: ноч, толоч, печ, реч, точ в точ, вещ, помощ.
2) Желательно (но не обязательно) употреблени буквы ё.
3) После ж, ч, ш, щ, ц, где слышится о, пишется о: крючок, пчолка, чорный, щолк, ещо, жолтый, лжот, свежо, мешок, шол, шолк, лицо, отцов; но: пчела, чернила, щенок, вышел, желток, сердце, немцев (гл. IV, § 18).
4) Пишется рости, росту, ростущее, ростить, рощение, но растение, как книжное, т-е. церковнославянское слово.
5) Пишутся с с и з такие слова, как переписчик, разносчик, извозчик, с ж слово мужчина.
6) Пишется идти, придти, но: дойти, пойти, уйти и др., где не слышится двойное т.
7) Приставки из, низ, воз, раз, роз, подобно без, чрез, через, не меняют з на с: возприятие, разположение, низпослать, източник, разсада и т. п. Там, где состав слова не ясен, т.-е. где приставка тесно срослась с корнем, возможно сохранить фонетическое написание, напр., восток (стр. 34).
В. Правописание грамматических окончаний.
1) В прилагат. муж. р. -ой, -ей: слепой, доброй, упругой, великой, тихой; синей, зимней, свежей, лучшей, прочей, ходячей, лисей, княжей (стр. 41-42).
2) Там же -ого,-его: слепого, доброго, тихого; синего, свежего, лучшего, прочего, лисьего, княжьего (стр. 42).
3) Во множ. ч. прилагат. -ые, -ие для всех родов: добрые люди, тесные улицы, доблестные войска, глубокие моря (стр. 42).
4) Пишется они, одни для всех родов, также одних, одним, одними (стр. 43).
5) Пишется ее и для род. и для вин. п. (стр. 43).
По вопросу о слитном и раздельном написании слов предположено допустить то и другое в наречиях, составленных из сложения существительных, прилагательных и числительных с предлогами: в даль и вдаль, в течение и втечение, с верху и сверху, в двое и вдвое. Соединительную черту предположено употреблять перед то и ли, а также перед сокращенными формами союзов же, бы и ли (ж, б и ль).
При переносе слов предположено ограничить свободу следующими правилами: I) одна согласная, а в группе - последняя не отделяется от следующей гласной; 2) в сложных словах следует иметь в виду их состав, при чем однако часть, переносимая в следующую строку или оставляемая на строке, должна составлять слог.
В приложении III-м помещен обрдзец этого нового правописания; при этом я взял образчик, приложенный к московскому “Докладу” и внес в него изменения, согласно “Предварительному сообщению орфографической подкомиссии”.
Проектированное правописание, как видно, основано на этимологическом принципе, как и существующее наше, но применительно к происхождению нового русского языка, как я выражался ранее. Оно поэтому не разрывает связи и с живой этимологией. Но в проекте не предположено, по крайней мере пока, исправление всех тех написаний отдельных слов, в которых утвердились ошибки против этимологии (см. стр. 75); с точки зрения, впрочем, живой этимологии, написания вроде барсук, калач, паром и др. не являются непоследовательностью, так как эти слова все равно одиноки в языке. Предположенные изменения окончаний доброй и доброго соответствуют происхождению этих русских грамматических форм, но они последовательны и с точки зрения живой этимологии, так как поддерживаются произношением тех же окончаний в худой, худого. Изменение окончаний -ий, -яго (аго) на -ей, -его, не поддерживаемое произношением, но нисколько не противоречащее ему, основано на происхождении и является вполне последовательным, раз -ый, -аго заменить через -ой, -ого. Восстановляется также этимологический принцип в случаях употребления букв в пунктах 4, 5, 6, 7. В новом правописании фонетическим явятся написания пункта 1 без ь, пункты 2 и 3; искусственным останется -ые, -ie во множ. ч. прилагательных (ближе к произнотению было бы -ыи, -iи, при чем, конечное и связывалось бы с и в окончаниях многих существительных, а также в одни, свои, мои, наши, ваши, чьи и др.) и ь в случаях вроде шью, двухярусный. Устранение одне и ее освобождает наше правописание от лишних искусственных написаний.
Оценивая проектированное правописание с точки зрения легкости усвоения, мы видим, что облегчение достигается упрощением азбуки, большей последовательностыо некоторых написаний и удалением некоторых искусственностей. Для читателя же оно, конечно, приносит немало затруднений; большинство их в том, что с исключением нескольких букв и упразднением некоторых искусственностей стираются видимые различия слов (ее и ее, мир и мiр, добрые и добрыя и др., а главное, конечно, есть и сть и т. п.). Любопытно отметить, как то, что кажется подлежащим отмене или изменению в первую голову (напр., ), способно вызвать самые yпорные возражения, и как с тем, разумность чего приходится доказывать (доброй, доброго, одни, ее и с другими изменениями, не настолько задевающими интересы читателя), мирятся легче. Так различны точки зрения усваивающего и усвоившего правописание.
В заключение характеристики проектированного правописания надо сказать, что являясь с практической стороны более легким для усвоения, с теоретической - оно пследовательнее и национальнее существующего; но и оно, понятно, не свободно от непоследовательностей (напр., пчолка, щотка при лён - один и тот же звук о после мягкого согласного во всех трех случаях).
III.
Слухи о попытке рформировать правописание, а потом опубликование проектов вызвали в печати оживленный обмен мнений противников и сторонников реформы. В газетных и журнальных статьях высказан был целый ряд взглядов - и серьезных и поверхностных. Возникли толки в обществе. Правильному отношению к вопросу в широких кругах мешало часто незнакомство с ходом дела, с характером и целью упрощения правописания; заблуждались многие, и подчас те, кто мог бы и не заблуждаться. А при знакомстве со всем этими, все-таки мешал иногда недостаток теоретических сведений о природе языка и природе письма, oб отношении письма к языку. Возникавшие на этой почве отношения к реформе, сочувствие или несочувствие, одинаково мало заслуживают внимания. Очень вскоре, а в последнее время все более и более, к оценке того или иного отношения к реформе стали примешиваться соображения, ничего общего не имеющие с сущностью самого дела: одним сочувствие реформе
стало представляться опасным вольнодумством, другие в несочувствии реформе стали видеть только признак отсталости; трудно сказать, какой из этих противоположных взглядов вреднее для дела.
Из всех соображений, приводившихся в печати против реформы, мы выберем только наиболее серьезные и исходящие из сущности самого дела. При этом оставим в сороне возражения против отдельных пунктов проектированного yпpoщения и ограничимся только возражениями против реформы вообще.
1) Реформа задумана для облегчения учащихся. Сторонники ее исходят из того положения, что русское правописание трудно, и что полная грамотность не достигается не только в начальной школе, но и в средней; в доказательство они ссылаются на преподавательский опыт, на статистические обследования и на авторитетные мнения. Это “орфографическое бедствие” еще не давало бы само по себе права изменять правописание, если бы не были очевидны его несовершенства и с теоретической стороны, - несовершенства, которые в болыпинстве случасв как раз и являются причиной трудности. Прфодоление таких трудностей, по мнению сторонников реформы, является трудом непроизводительным, с которым опять-таки можно было бы помириться, если бы на правописание, в ущерб другим занятиям, не тратилось бы того громадного количества времени и сил, которое действительно тратится и в начальной школы, и в младших классах средней.
Противники реформы полагают, что в ней нет серьезной необходимосте они говорят, что русское правописание вовсе не так трудно, и допускают, что “орфографическое бедствие” преувеличено; во всяком случай они предлагают искать выхода в улучшении методов обучения правописанию, а не в изменении того, что установилось веками и вошло в привычку. Так думал А.С.Белкин, критик московского “Доклада”, так думает проф. Томсон, указывая, что “при правильной постановка преподавания правописание усваивается в значительной степени помимо преподавателя русского языка, даже помимо непосредственного участия школы, так что сами ученики но замечают даже тех затруднений, на которые жалуются теперь все. Учителю остается только придумывать средства, чтобы оберегать учащихся от неправильных зрительных и рукодвигательных воспоминаний письма; а в писании они упражняются поневоле, раз они в школе” (сравн. стр. 73). Kpoме того до поводу трудностей, прфодолеваемых учащимися, проф. Томсон напоминает, что “не та школа лучшая, которая облегчает всякий труд, а та, которая разумно закаливает и подготовляет наибольшую трудоспособность”. Но сторонники реформы не против труда: они предпочитают только воспитывать ученика на труде осмысленном и продуктивном и думают упрощением правописания освободить в школе время именно для такого труда. Раз трудности усвоения правописания наносят ущерб существенным задачам обучения, то они, может быть, не выкупаются и удобствами при чтении.
2) Некоторые боятся, что реформа правописания повредит правильности языка. Если это onaceние основано па простом смешении языка с правописанием, то оно не заслуживает упоминания; но если думающие так имеют в виду действительно встречающийся факт влияния письма на язык, чем обясняется возникновение ненравильных произношений, вроде “что”, “конечно” - с ч, или у школьников “ее”, “того”, “злого” (как пишется), то надо заметить, что эти случаи немногочисленны, что, напротив, несмотря на разницу письма с языком, мы вообще не говорим, как пишем (не “окаем”, “не произносим “сад”, “сказка”, “ее” и т. п.), и если уж бояться этого, то нужно бы, наоборот, приветствовать реформу, устраняющую многие несогласные с произношением написания и не вводящую ни одного такого нового; более того: следовало бы упрекать проект, что он не устраняет этимологического начала и не строит изменений на фонетическом принципе.
3) Одним из самых сильных возражений против реформы является указание на трудность переходного времени. С этим связан и вопрос о способах проведения реформы. От одновременного существования двух правописаний проистекают затруднения и для учащихся и для усвоивших уже прежнее правописание. Проф. Томсон, самый серьезный противник реформы (сильный тем, что в возражениях своих исходит из самого существа дела), в связи с критикой ее написавший очень полезную книгу по теории правописания (см. стр. 71), готов допустить, что проектированное правописание могло бы действительно дать известное облегчение учащимся, хотя и не считает существующее само по себе трудным. “Если же положить на весы все те последствия, которые введение в школу такой небывалой реформы должно повлечь за собою, то эта реформа не только окажется совершенно несостоятельной, но можно смело сказать - совершенно неосуществимой”. Ученики были бы лишены возможности выработать какое-либо однообразное (хотя бы и упрощенное) правописание, обучаясь в школе писать по одному и встречая в печати другое. Во избежание этого нужно, чтоб одновременно с проведением реформы орфографии в школе были бы перепечатаны все школьные учебники по истории, по закону Божию, хрестоматии, грамматики, веографические карты и проч.; нужно перепечатать всех классических авторов; нужно, чтоб журналы и газеты печатались по новому... Это зависит от издателей, лиц, пользующихся авторскими правами, редакторов, которые не могут итти против привычки публики.
“А десятки и даже сотни тысяч домашних библиoтeк”,- пpoдолжает проф. Томсон,- “хотя бы и очень скромных размеров, составленных нередко на последние гроши в наследство детям?” “Но этим дело не ограничивается: необходимо, чтобы весь преподавательский персонал”, a кроме того “бонны, гувернантки, матери, отцы и все лица, дающие детям первоначальное обучение, занялись бы научением нового правописания и с готовностью и убежденностью обучали ему”. Если учащиеся будут встречаться со старой орфографией рядом с новой, то они не усвоят никакой. “Следовательно, в результате не только неграмотность подрастающего поколения, но и разрушение выработанного долгими годами почти уже единообразного правописания русского народа”. “Правописание слишком важный фактор в общественной жизни народа, чтобы в решении связанных с ним вопросов школа могла иметь решающее зпачение. Из-за ее интересов нельзя подвергать народ всем затруднениям, связанным с отсутствисм единообразного правописания” (Томсон, “К теории...”, гл. XXVIII).
Для тех, кто привык уже к старому правописанию, но пожелал бы читать и писать по-новому, процесс чтения и в особенности письма значительно замедлился бы; такие лица временно впали бы в состояние малограмотности, так как по необходимости должны были бы вызывать при чтении слуховые образы, а при письме писать не целую фигуру слова (или, по крайней мере, его частей), а отдельные буквы (ср. изложенное на стр. 69); кроме того, по мере усвоения нового уменьшилась бы прочность владения и старым; такое состояние продолжалось бы в русском обществе в течение нескольких поколений, поскольку образованным людям пришлось бы прибегать и к книгам старой печати. Трудно учесть всю сумму вреда, который проистек бы для культуры от такого погружения грамотных в состояние полуграмотиости, но проф. Томсон указывает на неизбежность такого вреда и предлагает взвесить, искупит ли облегчение ycвоения все последствия реформы. По его мнению, возможно лишь частичное изменение правописания; одновременно можно пустить только одно или несколько незначительных измений, при чем учащиеся должны были бы посвящаться и в старые и в новые написания; при таких условиях предложенных теперь упрощений хватило бы на целое столетие, если не больше (“К теории...”, гл. XXIX). “Окончательное правительственное узаконение нового и исключение старого в школе является уместным только тогда, когда в обществе решительный перевес на стороне нового” (гл. XXXII).
Таким образом, одновременное сущствование двух правипиcаний мешало бы учащимся становиться грамотными, а переход к новому правописанию со стороны тех, у кого “в нервных путях и мускулах руки” есть уже другое правописание, грозил бы задержкой в культуре.
Сторонники реформы не закрывают глаз иа трудности переходного времени и yказание на них считают самым веским возражением. Однако понимая, что проведение реформы правописания дело не шуточное, они вполне сознательно считают возможным временно поступиться единообразием правописания, если это необходимо для осуществления столь важного дела, каким является освобождение времени в школе для полезной работы. Трудно учесть всю ту пользу, которую принесло бы это для культурного yспеха в будущем, но сторонникам реформы оно представляется несомненной. Поэтому они убеждены, что школа должна одна из первых принять новую opфографию.
4) В спорах по вопросу о реформе приходится слышать иногда доводы: “ведь изменили же свою орфографию французы, немцы, англичане...” и наоборот: “ведь не изменяют же своей ороографии французы, немцы, англичане”. Трудно сказать, как возникло недоразумение одной из сторон, но один из поводов думать, что во Франции проводится широкая реформа орфографии, подобно нашей, подали в 1901 г. слухи о циркуляре французского министерства народного ипросвещения, которым допускались на экзаменах некоторые послабления, касающияся, впрочем, не основных явлений орфографии, а правил согласования и других синтаксичсских, в которых в самом языке наблюдаются колебания (вроде du bon pain, de bons fruits или des bons fruits, les fleurs qu’elles ont cueilli или cueillies и т.п.). Что же касается изменений более существенвых и, главное, касающихся самого правописания, то ни во Франщи, ни в Германии, ни в Англии таких широких реформ произведено не было, но во всех названных странах отдельными лицами и кружками предпринимались попытки реформы в смысле сближения его с произношением; пропагандировались и пропагандируются взгляды реформистов, обыкновенно путем специальных журналов, употребляющих новую орфографию. Отдельные незначительные изменения время от времени вводились, разумеется, всюду. Когда противники реформы у нас ссылаются на пример англичан, не изменяющих своей орфографии, несмотря на ее чрезвычайную трудность, то сторонники не без основания возражают, что пример Англии поучителен в обратном смысле: он показывает, до какого разлада может дойти письмо с языком, если время от времени не исправлять правописания. Существенная реформа, заменившая историческое правописание фонетическим, была, действительно, произведена в первой половине XIX в. в Сербии.
IV.
Наконец следует сказать о требованиях, предъявляемых к грамотности учащихся в низшей школе. Московское педагогическое общество, возбуждая вопрос о реформе правописания, находило, что следовало бы понизить сами требования, особенно по отношению к начальной школе, о чем предполагалось возбудить особое ходатайство (“Доклад”, стр. 7). Подобные пожелания высказывались и на различных съездах преподавателей. Ограничение требований к правописанию в начальной народной школе признает желательным и проф. Томсон (“К теории...”, глава XXXVI). “В начальных школах с трехлетним курсом не может быть достигнута полная грамотность”, говорит он, понимая под грамотностью не уменье правильно ставить буквы, а навык излагать правильно свои мысли на письме. “Значит, и школа не должна преследовать цели, который заведомо недостижимы, а должна дать по правописанию только то, что она в состоянии дать при существующих условиях, не жертвуя другими интересами обучающихся. Она должна обставить дело так, чтобы то, что учащиеся пишут в школе, писалось бы правильно, и чтобы по выходе из училища у них осталось бы в руках пособие, заключающее в себе и нужную грамматику и словарчик для правописания, в котором они умели бы справляться, когда впоследствии понадобится им писать правильно и другие слова, не встречавшиеся в школе”. Если же “в народных школах требуют безошибочного правописания, зная, что до полной грамотности доводить в них учащихся нельзя”, это значит, что “возводится в главное и существенное то, что само по себе вовсе не так существенно, и лишь потому, что оно доступно и ясно всем, между тем как то, что составляет суть дела, доступно лишь при сложном анализе и не дается определенному подсчету по ясным внешним признаками”,
Приходится слышать, что на Западе в народных школах достигают правильного письма в коротюй срок обучения. “Это совершенно несправедливо”, говорил академик Корш в заседании орфографической комиссии, “не достигают грамотности и там. Самое грамотное письмо в народных школах - это у сербов, довольно грамотное у чехов, но это обясняется именно простотой сербского и чешского правописания и его соответствием живому языку. Правда, и в Германии в последнее время стали достигать в школах более или менее грамотного письма, но там дети начинают учиться с шестилетнего возраста и учатся 6-8 лет, тогда как у нас 3-4 года. Во Франции же и Англии обучение правописанию в народных школах приводит к таким результатам, что когда приходится читать письмо простолюдина француза или англичанина, то без тщательной критики текста ничего нельзя понять, и нужно обладать немалым остроумием, чтобы добиться, что этoт молодец имеет в виду сказать своим удивительным сочетанием букв. О новогреческпм правописании я уже и не говорю” (“Протокол…” стр. 57-58).