[ГЛАВНАЯ]

[ЕЛЕНА ГОРОШКО ]

[БИЗНЕС]

Горошко Е.И.

Языковое сознание: гендерная парадигма Раздел 2. ГЕНДЕРНАЯ ПАРАДИГМА ЯЗЫКОВОГО СОЗНАНИЯ

 Раздел 2. ГЕНДЕРНАЯ ПАРАДИГМА ЯЗЫКОВОГО СОЗНАНИЯ

Анализ работ последних десятилетий и тенденции развития собственно психолингвистики показали, что одной из часто используемых и «работающих» методик при изучении проблем языкового сознания является методика свободных ассоциаций.

В этом разделе работы мы хотим описать и проанализировать особенности языкового сознания носителей русского языка и посмотреть, как некоторые стратификационные (половозрастные и социальные) особенности его носителей, а также условия их жизни и некоторые необычные психофизиологические состояния могут влиять (или не влиять) на протекание ассоциативных процессов.

Мы предполагаем изучить также и влияние стимульного материала на ассоциативное поведение человека с учетом социобиографических данных личности.

Иными словами, мы хотим выявить влияние нескольких факторов на протекание ассоциативных процессов и в некоторых случаях зафиксировать отражение этого влияния в ассоциативных нормах и попытаться определенным образом формализовать полученные сведения.

Что же это за факторы, которые мы выбрали в качестве контрольных?

Во-первых, проведенный анализ литературных данных о влиянии личности информанта на его ассоциативное поведение (Дмитрюк, 2000а, 2000б, Ершова, 1998, Кирилина, 1999, Курбангалиева, 1998, Левицкий, 1971, 1992, Тарасов, 1997, Уфимцева, 1996, 1998) и собственные исследования автора работы (Горошко, 1996 - 2001) позволили предположить, что некоторые автобиографические или ситуативные данные человека могут значительно воздействовать на его ассоциативное поведение. Было установлено, что половозрастная принадлежность, уровень и направленность образования, родной язык, психофизиологическое состояние, в котором находятся информанты во время проведения эксперимента, их условия жизни и, наверное, какие-либо другие факторы, влияние которых ещё не установлено, но вполне вероятно их гипотетическое воздействие (например, фактор «социальное происхождение»?), могут серьезно влиять на ход протекания ассоциативного процесса и, как следствие этого, на качественные и количественные показатели, определяющие структуру ассоциативного поля.

Во-вторых, условия проведения самого эксперимента (устная или письменная форма предъявления стимульного материала, вербальный и невербальный стимульный материал, личность и поведение экспериментатора, т. е. определенный способ организации эксперимента), должны, по всей видимости, оказывать влияние на ассоциативные процессы и, как результат, на отбираемые нами ассоциативные нормы.

В-третьих, собственно семантика стимульных слов также должна влиять на особенности протекания ассоциативных процессов и может находиться (или нет?!) в определенной связи с психофизиологическими и биографическими характеристиками личности человека.

На каком уровне это можно зарегистрировать, и каким способом? Какими (качественными или количественными) методами лучше и можно работать?

И этот список, наверное, можно продолжать и продолжать, но мы всё же ограничим его определенным конечным числом и постараемся показать влияние нескольких факторов на протекание ассоциативных процессов:

1.                Влияние гендерного параметра и его связи с некоторыми другими параметрами - возрастом, уровнем образования, условиями жизни и психофизиологическим состоянием человека.

2.                Влияние стимульного материала (маркированная лексика, вербальное и невербальное предъявление стимула).

3.                Проведение анализа на качественном и количественном уровнях и связь количественных и качественных способов анализа данных с гендерным параметром.

В самом начале экспериментов в качестве контрольного параметра из списка исследуемых параметров мы выбрали гендерный фактор.

Почему мы обратились именно к категории гендера и её влиянию на ассоциативный процесс в целом и на её отражение в языковом сознании? Почему мы не выбрали какой-либо иной фактор? Почему именно гендер стал для нас своеобразной точкой отсчета во всей серии свободных ассоциативных экспериментов, описанных ниже?

Этому способствовал ряд обстоятельств. Во-первых, масштабное расширение гендерных исследований в социальных науках (включая лингвистику) за последние десять лет. Сейчас можно с уверенностью утверждать, что начальный этап становления этого направления в отечественном языкознании завершился. И лингвистическая гендерология[1] уже оформилась в самостоятельное научное направление в языкознании, исследующее гендерные аспекты языка и коммуникации (Кирилина, 1999, 2002).

Во-вторых, создание теоретической и методологической базы гендерных исследований в социальных науках, выделение их в отдельное междисциплинарное направление. При этом фомирование гендерного подхода, по мнению О. А. Ворониной, в социальном и гуманитарном знании в сущности является гораздо большим, чем появление просто ещё одной теории. «Это – принципиально новая[2] теория, принятие которой иногда обозначает изменение ценностных ориентаций человека и ученого и пересмотр многих привычных представлений и «истин»» (Воронина, 2001, С.105).

Некоторые исследователи говорят даже о формировании новой научной исследовательской парадигмы - гендерной парадигмы (Рябов 2001, Пищулина, 2000).

В-третьих, отсутствие систематических исследований по комплексному изучению влияния гендерного фактора на протекание ассоциативных процессов.

В-четвертых, многолетний опыт работы автора этой книги, изучающей особенности мужского и женского речевого поведения с психолингвистических позиций (см. Горошко, 1996-2001) и с точки зрения классификационных исследований в судебно-автороведческой экспертизе (Вул, Горошко, 1992, Горошко, 2003).

Мы полностью разделяем точку зрения А. В. Кирилиной, что «принятый в лингвистике антропоцентрический подход к языку предполагает усиленное внимание ко всем параметрам человеческой личности, отражающимся в языке… Гендер, понимаемый как культурно обусловленный и социально воспроизводимый феномен, представляет один из таких параметров…» (Кирилина, 2002, С.239).

При этом необходимо, по мнению А. В. Кирилиной, учитывать два обстоятельства:

С одной стороны, на современном этапе развития языковедческого знания недостаточно признавать целостную «антропоориентированность» языка, необходимо произвести разграничение на гендерном и метагендерном уровнях[3].

С другой стороны, для начального этапа лингвистической гендерологии была характерна определенная гиперболизация значимости гендерного фактора, что вполне было обусловлено стадией становления этой области исследований. Сейчас же, спустя почти десятилетие, гендерный подход актуализируется в конкретных частнонаучных областях, «вписываясь» в ту или иную предметную методологию (Кирилина, 2002, С.240)…

При этом вся парадоксальность гендерного фактора в языке заключается в том, что практически во всех лингвистических дисциплинах найдется место для его изучения – будь то семантика, социопсихолингвистика или же теории дискурса и коммуникации. Все языковые структуры и разделы лингвистики могут быть «пропущены» через «гендерные» линзы.

В самостоятельное направление в лингвистике гендерные исследования выделились примерно с 70-х годов прошлого века. В целом можно выделить и описать несколько этапов их становления и развития, подробно анализируемых А. В. Кирилиной (Кирилина, 1999, С.63-85).

При этом крайне важна точка зрения Х. Котхофф, считающей, что на современном этапе развития гендерных исследований в лингвистике ( в частности, в теории дискурса) наблюдается определенный «разрыв» между эмпирическими данными, полученными на «гендерном материале», и их теоретическим осмыслением (Kotthoff, 2001, С.11). Этот разрыв Х. Котхофф усматривает, во-первых, в несоответствии глобальных обобщений и тех скромных практических данных, на основе которых выстраиваются теоретические модели. Во-вторых, анализ полученных результатов проводится без учета широкого социального контекста. В-третьих, негативным влиянием собственно социальных наук с их поляризацией макро- и микроуровней исследовательской парадигмы и с четкой ориентированностью или на интеракционизм, или на структурализм (Там же, С.12). В частности, эксплицитно или имплицитно исследовательница выделяет такие методологические просчеты, которые свойственны гендерным исследованиям в лингвистике: интенционализм, «гипотезу гендерных субкультур» (т.е. определенное преувеличение влияния гендерно обусловленных и специфических тактик и стратегий в общении, усвоенных в детском и юношеском возрасте); неадекватная историческая и ситуационная контекстуализация гендера (в формулировке А. В. Кирилиной – недооценка роли контекста (Кирилина 1999, С.45); заранее приписываемая омнирелевантность (гиперболизация) категории «гендер» как наиболее важной составляющей нашей идентичности; недооценка этнографического фактора (и, наверное, других факторов – Прим. Е. Г.)(Там же).

Мы считаем, что крайне интересна и заслуживает особого упоминания также концепция О. Л. Каменской, прозвучавшая на II международной конференции «Гендер: язык, культура, коммуникация» (Каменская, 2001-2002). О. Л. Каменская, разграничивая три подхода в науке: дисциплинарный, междисциплинарный и исследование на стыке наук, указывает, что при дисциплинарном подходе применяются внутрисистемные методы, при исследовании на «стыке наук» используются методы других наук, но каждая сохраняет свою идентичность, а в междисциплинарных науках создается свой собственный аппарат. Относя гендерные исследования в языкознании к междисциплинарным, О. Л. Каменская считает целесообразным ввести по аналогии с понятием «синергетика» понятие «гендергетика» для наименования гендерных исследований в социальных науках[4].

Мы полагаем, что проблема с названием этого направления и его онтологическим статусом всё ещё не решена окончательно. В данный момент при существующем, образно говоря, буме гендерных исследований за ними до сих пор не закреплен специальный термин. Хотя на научных конференциях и ведутся дискуссии о введении в научный обиход терминов «гендеристика» - «гендергетика» - «гендерология», однако до сих пор окончательного признания этих терминов не произошло, и, следуя западной научной традиции, говорят просто о гендерных исследованиях в различных науках – психологии, социологии или философии. В этом, на наш взгляд, и заключается определенная парадоксальность понятия «гендер» как некой интриги нашего познания (Халеева, 1999).

Применительно к языкознанию О. Л. Каменская при определении статуса гендерных исследований, в т. ч. их объекта, замечает, что гендерная лингвистика и лингвистическая гендерология не являются тождественными понятиями. По мнению О. Л. Каменской, гендерная лингвистика «…изучает язык и речевое поведение с применением инструментария гендерологии» (Каменская, 2002а, С.15). В свою очередь цель лингвистической гендерологии состоит в изучении «гендерных категорий с привлечением лингвистического инструментария» (Там же). Однако О. Л. Каменская полагает, что провести четкую границу между двумя этими подходами удается не всегда. При этом «…в качестве концептуального аппарата в рамках гендергетики предлагается теория языковой личности (ЯЛ)» Ю. Н. Караулова (Каменская, 2001-2002). О. Л. Каменская считает необходимым также подразделить ЯЛ на ЯЛ мужчины и ЯЛ женщины, полагая, что такое деление может стать тем «системообразующим фактором, который способен интегрировать мозаичные аспекты гендерного феномена в единое целое» (Каменская, 2001, С.63).

А вот О. Ц. Йокояма, говоря о лингвистическом статусе гендерных исследований в языке, выделяет гендерлектные подмножества (соответственно мужское и женское) и вводит понятие гендерлекта. Гендерлекты проявляются при определенных коммуникативных ситуациях. И носитель языка «переключается» на гендерлект в условиях своего модуса существования. Иными словами, автор предлагает решение вопроса о гендерной вариативности в когнитивном моделировании процесса переключения кода. Как полагает О. Ц. Йокояма, такая модель позволит «…формализировать культурные ценности, их иерархии и импликационные отношения между языками в отношении когнитивного статуса их гендерлектов» (Йокояма, 2002, С.38). По мнению О. Ц. Йокоямы, все языки можно расположить по гендерной шкале, начиная с тех, где гендерлекты состоят только из языковых признаков, до тех, где все гендерные признаки предопределяются как гендероролевые и становятся доступными наблюдению только при переключении ролей. Где-то посередине этой шкалы находятся языки смешанного типа, в которых абсолютные гендерлектные признаки существуют с неабсолютными, вызываемыми переключением кода (Там же)[5]. Однако эта теория, мы думаем, отнюдь не бесспорна и сильно упрощает проблему определения статуса гендерных исследований в языкознании. В особенности вызывает сомнение тот факт, что эта теория основана на предположении, «…что в русском литературном языке эти различия[6] почти без исключения (о последних речь пойдет ниже) проявляются в русском разговорном, но не в книжно-литературном языке» (Там же, С.31). Мы позволим себе смелость утверждать, что это не совсем так. Например, эксперименты с русской письменной речью четко продемонстрировали, что имеется целый ряд различий между мужским и женским стилем письма, установлены и описаны особенности мужской и женской письменной речи с учетом влияния определенной группы факторов (см. Вул, Мартынюк, 1987, Вул, Горошко, 1991, Горошко, 1999, Ощепкова, 2001, 2002 и многие др. работы)…

Поэтому, нам ближе всё же позиция А. В. Кирилиной с употреблением термина «лингвистическая гендерология» при описании гендерных исследований в лингвистике (Словарь гендерных терминов, С.138). С точки зрения А. В. Кирилиной, лингвистической гендерологией решаются два ряда проблем:

1.      Язык и отражение в нем пола. Цель этого подхода – описать и объяснить то, как манифестируется в языке наличие людей разного пола, какие качества и оценки приписываются людям разного пола, в каких тематических областях они наиболее распространены и как функционируют гендерные стереотипы.

2.      Письменное и устное речевое поведение мужчин и женщин (Там же).

Мы также считаем вполне обоснованным и использование общелингвистического исследовательского инструментария[7], а не изобретение «особых» гендерных или феминистских методологий (Лэйси, 2001, С.266-293). Нам кажется, что в настоящий момент развития лингвистической гендерологии ещё трудно говорить об особых «гендерных» лингвистических методах и о необходимости идеологизации этих методов, имеющей место в феминистской лингвистике и других гуманитарных дисциплинах (Мещеркина, 2001б, С.197-206). Однако в связи с этим нельзя не упомянуть о работе А. Першая, в которой доказывается обратное (Першай, 2002). А. Першай считает, что на современном постсоветском лингвистическом пространстве «…традиционная лингвистика …выступает в роли колонизатора, т. к. она структурирует гендерную лингвистику по своему образу и подобию, вытесняя на периферию значимость проблематики, равно как и маргинализирует статус исследователей гендера в языке» (Там же, С.237). Более того, автор полагает недопустимым выводить парадигму научных исследований гендера в языке в соответствии с традиционными лингвистическими ценностями (Там же, С.236). По мнению автора статьи, признание «…приоритета языкознания в гендерной лингвистике открыто равносильно исключению себя из гендерного дискурса…»(Там же, С.237). «Гендерная лингвистика изобретает гибридные формы академического знания: гендерные по форме и социолингвистические по содержанию» (Там же, С.238). А. Першай полагает, ссылаясь на точку зрения Д. Камерон, что для постсоветской гендерной лингвистики гендер должен быть проблемой исследования, а не её решением. И постсоветским лингвистам нужно начать, прежде всего, с выяснения, что такое гендер! При этом автор уповает на то, что «процесс колонизации гендерных исследований продолжается относительно недолго…, и языкознание ещё не нашло способа заставить угнетенного заговорить» (что является необходимым атрибутом «развитости и прогрессивности» колонизирующей системы)» (Там же, С.246).

Мы не будем вступать в полемику с автором, так как это не является даже краткосрочной целью нашей работы, отошлем лишь читателей этой книги к работе «Феминистская идеология в гендерных исследованиях и критерии научности» (Добровольский, Кирилина, 2000). От себя добавим лишь, что цитируемая работа А. Першая, на наш взгляд, подрывает, собственно не статус этого направления, а, прежде всего, критерии научности гендерного знания и исследовательской методологии в целом (см. Сачков, 2003, С.22-26).

Итак, следуя совету А. Першая, начнем с того, что попытаемся определить термин «гендер» с лингвистических позиций, и начнем с того, что же означает собственно термин «гендер» и каков его онтологический статус в парадигме социальных наук?

Собственно понятие «гендер» было введено в социальные науки Энн Оуклей[8] в 70-е годы прошлого века. Происходит от греческого слова «genos», что означает происхождение, материальный носитель наследственности, рождающийся (цит. по Пищулина, 1999, С.36).

Термин появился для определения социальных, а не биологических различий между мужчинами и женщинами. Считается, что одной из первых работ, где были четко прописаны терминологические различия между понятиями «пол» и «гендер», была статья Гейл Рабин «Обмен женщинами» (Rubin, 1975). Исследовательница ввела понятие поло-гендерной системы, подразумевая под этим набор соглашений, с помощью которых общество трансформирует биологическую сексуальность в продукт человеческой активности. После работы Г. Рабин выходит исследование Роды Унгер «О переопределении понятий «пол» и «гендер»», в котором предлагается употребление слова «пол» только для определения биологического полового диморфизма. Употребление же термина “гендер” предусмотрено для описания социальных, культурных и психологических аспектов, которые можно соотнести с чертами, нормами, стереотипами и ролями, считающимися характерными или желаемыми для тех, кого общество считает мужчинами или женщинами (Rhoda, U., 1979; Воронина, 2001, С.100).

Если мы перенесемся на русскую почву, где вместо бинарной оппозиции «sex – gender» существует тринарная «род – пол – секс»[9], то наиболее эвристичный, непротиворечивый и удобный (в авторской же оценке) подход в использовании терминов «пол» и «гендер» изложен в (Рябов, 2001, С.11-12): «Синонимом термина «гендер» является понятие социокультурного пола, где подчеркивается именно культурно-символическая составляющая данного феномена: пол состоит из биологического пола и социокультурного пола, в котором, в свою очередь, должны быть различаемы социальная и культурно-символическая составляющие. При этом «пол» и «гендер» соотносятся между собой не как род и вид, а как целое и часть. Таким образом, о «социокультурном» и «биологическом» поле можно говорить лишь метафорически, в рамках научной модели».

Далее, для того чтобы уточнить онтологический статус «гендера», О. В. Рябов подробно рассматривает онтологический статус понятия «пол». Что есть «пол» - вещь, свойство или отношение?

В категории «пол» О. В. Рябов, прежде всего, выделяет три плана – реистический, атрибутивный и реляционный. Так, пол является вещью, обозначая некую совокупность людей (сильный пол, слабый пол, мужской пол и т. д.). Пол может быть и признаком и в силу этого обозначать некое свойство. И характерной чертой этого признака является то, что им не только обладают, но его и демонстрируют. И как раз здесь для описания социальных аспектов пола вводится понятие гендера, или гендерного дисплея, который обозначает все его культурные «компоненты». При этом основу гендерного дисплея составляют такие социальные феномены, как институализация и ритуализация (Кирилина, 1999, С.12-14). Поэтому, как полагает О. В. Рябов, уже такое «понимание пола – как обретающее значимость лишь в определенном контексте в процессе взаимодействия – заставляет обратить внимание на роль взаимоотношения[10] полов» (Рябов, 2001, С.12). Следовательно, «гендер» может быть интерпретирован как некое отношение в отличие от пола.

Такое определение «гендера» позволяет О. В. Рябову применить системный анализ к гендерным отношениям, рассматривая их как упорядоченную целостность (Там же, С.13). По мнению О. В. Рябова, именно системный вопрос позволяет вскрыть переход от свойств и отношений к собственно вещам, а не наоборот. Системный подход предполагает последовательный анализ сначала концепта системы, потом структуры, а затем элементов. При этом собственно система мыслится как вещь, совокупность вещей, на которой реализовано какое-то отношение с заранее фиксированными свойствами.

Таким образом, считает О. В. Рябов, можно ввести следующую понятийную парадигму: «Концепт системы есть системообразующее свойство. Структура – системообразующее отношение. Субстрат – вещь или множество вещей, на которых выполняется системообразующее отношение, т. е. он является содержательным компонентом системы. Целостность системы определяется концептом и структурой, а субстрат играет подчиненную роль. В системе одни компоненты, принимая функции других компонентов, доминируют над другими, занимающими субстратный уровень, и производят их рафинирование, отбор, редукцию» (Там же).

Если данную понятийную парадигму применить к гендерным отношениям, то в структуре гендера как вида социальных отношений целесообразно выделять такие компоненты – гендерный контракт, гендерные представления и гендерное самосознание.

Н. Л. Пушкарева при описании «загадок» конструирования гендера указывается также, что гендер – это системная характеристика социального порядка, от которой невозможно избавиться или отказаться (Пушкарева, 1999б, С.171). Ученая образно сравнивает категорию «гендера» с плащом кентавра Неса. Так, в древнегреческом мифе о гибели Геракла герой надевает на себя плащ кентавра, пропитанный смертельным ядом. Яд проникает в тело героя, причиняя ему нестерпимую боль. В ужасных мучениях он пытается сорвать с себя плащ, но всё тщетно. Сорвать его можно только с кожей. С гендером происходит то же самое (Пушкарева, 1999б, С.183). От него невозможно отказаться. Он постоянно воспроизводится в структурах сознания, действия и воздействия. По мнению Л. Н. Пушкаревой, «…главный вопрос гендерной методологии – это выяснение ресурсов создания гендера»[11] (Там же, С.171).

Следует заметить, что систематизировано концепции по определению или скорее «видению» понятия «гендер» изложены также в работах О. А. Ворониной, А. В. Кирилиной, М. М. Малышевой и др.

О. А. Воронина, обобщая и систематизируя западные подходы к этому определению, выделяет семь «позиций» по интерпретации категории «гендер». В современной гуманитарной парадигме, гендер рассматривается как:

·         стратификационная категория,

·         социальный конструкт,

·         субъективность,

·         идеологический конструкт,

·         сеть,

·         технология,

·         культурная метафора (Хрестоматия к курсу «Основы гендерных исследований», 2001, С.13).

Кратко резюмируя сказанное, следует подчеркнуть, что в настоящий момент понятие «гендер» прежде всего корреспондирует с понятием «социальный пол человека». И смысл этого понятие заключен в идее социального моделирования или конструирования пола. О. А. Воронина также подчеркивает, что «гендер» обозначает в сущности и социокультурный процесс конструирования обществом различий в мужских и женских ролях, поведении, ментальных и эмоциональных характеристиках, и сам результат[12] – социальный конструкт гендера (Воронина, 2001, С.105).

В начале XXI века термин “гендер”, как и собственно терминологические вопросы в гендерных исследованиях, приобретает на постсоветском пространстве иное онтологическое звучание с выходом первого словаря по гендерной проблематике (2002), куда включены отдельно статьи как описывающие термин «гендер» (статья О. А. Ворониной, С.20-24), так и термин «гендер в лингвистике» (статья А. В. Кирилиной, С.24-25).

Так, в данном словаре термин «гендер», как уже отмечалось выше, определен как «…совокупность социальных и культурных норм, которые общество предписывает выполнять людям в зависимости от их биологического пола… Гендер создается (конструируется) обществом как социальная модель женщин и мужчин, определяющая их положение и роль в обществе и его институтах» (Словарь гендерных терминов, С.21).

Можно сказать, что конец прошлого века отмечен становлением гендерных теорий и переходом гендерных исследований в иную фазу (от спорадических и констатирующих к регулярным и теоретически оформленным), т. е. происходит всестороннее осмысление «гендерного» материала и формулирование гендерных теорий. И одним из самых популярных подходов к анализу категории гендера становится теория гендера как «стратификационной переменной» (Воронина, 2001, С.103-104), в понятийном поле которой мы и проводили в дальнейшем наше экспериментальное исследование.

В основу этой теории было положено понятие «гендерной стратификации» - процесса, посредством которого гендер «ставится» в основу социальной стратификации, а воспринятые различия между гендерами начинают быть систематически оцениваемыми и оцененными (Там же, С.103). Помимо гендера такими стратификационными переменными могут выступать категории класса, расы, возраста, социального происхождения и т. д. (см. подробнее (Bergvall, Bing, 1996, С.1-31)).

Одной из первых исследовательниц, которая выдвинула идею о рассмотрении гендера в сети других стратификационных категорий, была английская ученая - историк Джоан Скотт. Точнее, она предложила подвергнуть гендерной экспертизе несколько социально-исторических подсистем. При этом такие стратификационные категории (переменные), как «пол», «раса», «класс», выступили в качестве фундаментальных переменных, которые определяют «гендерный концепт».

Что же это за социально-исторические подсистемы, которые формируют «гендерный концепт»? Джоан Скотт относит к ним, прежде, всего: образно-символическую систему, описывающую женщину и мужчину в культуре; комплекс норм, которые предопределяют образно-символическую систему и находят выражение в научных, правовых, религиозных и политических доктринах и течениях; социальные отношения и институты, ими формируемые; самоидентификацию личности (Scott, 1986).

Если перенестись на лингвистическую почву, то сегодня современная социолингвистика оперирует близким к рассматриваемому понятию термином «социолект в стратификационном исполнении» (Ерофеева, 2000). При этом в термине «социолект» (точнее «биопсихосоциолект») социальное понимается в условно расширительном смысле при определении речевой общности того или иного коллектива. По своей сути социолект подразумевает понятие некоего архетипа и «…включает в себя ещё и систему речевых страт, имеющих психологический, биологический и социальный характер (такие, как пол, возраст, темперамент)» (Там же, С.87). Стратификация выступает тем методологическим подходом[13], который позволяет анализировать закономерности и особенности речевого поведения мужчин и женщин в реальных жизненных условиях. Т. И. Ерофеева, проведя анализ литературных источников, а также на основании своих собственных исследований полагает, что с точки зрения стратификации, социолект – это набор языковых кодов, которыми владеют индивиды, объединенные какой-либо стратой (Там же, С.89). В социолингвистике ведущими стратами социолекта считаются: из биологических факторов – пол и возраст, из психологических – темперамент, из социальных – место рождения, специальность и уровень образования. Именно эти страты, по мнению социолингвистов, влияют на речевое поведение человека, определяя собой социолект как инвариативную систему речевой продукции. К сожалению, в данном описании страт отсутствует понятие гендера. По всей видимости, автор исследования считает, что его может заменить фактором «пол». В описываемой работе проводилось также и определение «существенности» (значимости) страт и их иерархии на основании дисперсионного анализа силы влияний, позволяющего оценить значимость страт, а также их относительную роль в структуре социолекта (Там же, С.89). Данный анализ показал, что на лексическом уровне страта «пол» находилась на пятой позиции в иерархии после страт «специальность», «место рождения», «возраст» и «образование». Исследование выявило также, что на лексическом уровне мужчины сравнительно с женщинами лучше знают и употребляют чаще диалектизмы, архаизмы и жаргонизмы. А вот при синтаксическом анализе страта «пол» вышла на второе место (Там же, С.90). В целом можно предположить, что для социолингвистических и психолингвистических исследований данный подход позволяет глубже и более всесторонне понять механизм образования гендера как сложной многоплановой социальной, психологической и биологической сущности.

Для теоретической базы лингвистической гендерологии и, в частности, нашего исследования крайне важно и введение понятия «гендерная картина мира», предложенного в уже упомянутой работе О. В. Рябова (Рябов, 2001, С.17).

По мнению ученого, система гендерных отношений оказывает влияние на социальные отношения, которые, в свою очередь, предопределяют развитие общества. И картина мира коррелирует с гендерными нормами, идеалами, репрезентациями, стереотипами. Гендерная метафора участвует в оценке самых разнообразных общественных и природных явлений, оказывая на них постоянное воздействие. Вышесказанное позволяет предположить, что в каждой культуре должна существовать гендерная картина мира. В определении О. В. Рябова «…гендерная картина мира – это соокупность представлений, составляющих такое видение человеком реальности, где вещи, свойства и отношения категоризуются при помощи бинарных оппозиций, стороны которых ассоциируются с мужским или женским началом» (Там же).

К причинам, которые обусловливают функционирование гендерной картины мира, О. В. Рябов относит принципиальные характеристики процесса мышления – способа концептуализации реальности при помощи бинарных оппозиций и антропоморфизма.

Опираясь на изложенное, очевидно, можно предположить, что к понятиям образ мира, языковое сознание, языковая картина мира, менталитет вполне можно добавить прилагательное «гендерный» и попытаться посмотреть на эти явления через призму гендера. По мнению же Н. Л. Пушкаревой, гендерные исследования в области культурологии, истории ментальностей, общественного сознания являются на данный момент одними из наиболее перспективных (Пушкарева, 1999а, С.31).

Поэтому в задачу нашего исследования в рамках ассоциативного направления в лингвистической гендерологии и психолингвистике вошли обнаружение, систематизация и описание гендерных особенностей ассоциативного поведения на материале русского языка.

Следует подчеркнуть, что гендерный параметр в современном «ассоциативном» гендерном направлении исследуется двояко. С одной стороны, существует ряд работ, где проводится дифференциация информантов по полу (Горошко, 1996-2001, Кирилина, 1999, Тарасов, 1997, Нефедова, 2000), а с другой - при исследовании образов маскулинности – феминности, восприятия гендерно маркированной лексики[14], гендерных стереотипов, концептов маскулинности/феминности анализируются данные, полученные на выборках, смешанных или не дифференцированных по половому признаку вовсе (Уфимцева, 1996, Ершова, 1998). Часто эти две группы исследований проводятся в сопоставительном ключе: на ассоциативном русско-немецком материале (Тарасов, 1997, Ершова, 1998, Кирилина, 1999, 2000, Сорокин, 1999), русско-английском (Уфимцева, 1996, 1998), русско-испанском (Караулов, 2000в), русско-казахском (Дмитрюк, 2000а и 2000б), русско-татарском (Курбангалиева, 1998) и т.д. Есть ряд таких исследований и на материале онтогенеза (Гасица 1990, Доценко 2000, Овчинникова, 2001, Уфимцева, 2001).

Интересно, что в последнее время наряду с методом свободных ассоциаций для исследования гендерного параметра стал использоваться и метод цепных ассоциаций, когда информант дает реакции не только на первый предъявленный ему стимул, но также и на собственные предшествующие реакции (Миронова, 2002, Николаенко и др., 1998).

А. В. Кирилина с помощью метода свободных ассоциаций исследовала динамику гендерных стереотипов путем сравнения ассоциативных данных с результатами анализа фразеологического фонда немецкого и русского языков (Кирилина, 1999, С.146-161). В этой работе А. В. Кирилина пришла к выводу, что в русском языковом сознании образ женщины коннотирован более положительно, чем образ мужчины. При этом женственность ассоциируется не со слабостью, а с силой, решительностью, выносливостью, терпением, любовью, умом и красотой.

Исследовательница установила, что русские мужчины высоко оценивают русских женщин, делая акцент не столько на их внешности, сколько на личностных качествах – эти характеристики тщательнее детализируются. Сексуальные аспекты отношения полов в языковом сознании акцентуированы слабо, преобладают оценки нравственные. Русские женщины более критичны к русским мужчинам, чем наоборот. По данным ассоциативных экспериментов, русский мужчина предстает как человек, прежде всего, приверженный пагубному пороку - пьянству. Реакция пьяница оказалась в женском ассоциативном поле наиболее частотной. Было установлено также, что мужчины оценивают себя выше, чем их оценивают женщины, однако ниже, чем они сами характеризуют женщин. Низкий удельный вес отрицательных качеств среди реакций на стимул русская женщина и высокая частотность лексем самоотверженность, самопожертвование, доброта позволил автору сделать предположения о том, что мужчины ориентируются в своих оценках на некий идеальный образ, а женщины производят положительную самооценку (Кирилина, 2000, С.246-247).

Следует подчеркнуть, что проведенное А. В. Кирилиной исследование крайне интересно по двум аспектам. Во-первых, оно проведено на материале гендерно маркированной лексики, позволяя фиксировать наличие гендерных стереотипов в русском языковом сознании и описывать их. Во-вторых, в нем приводятся ассоциативные данные с учетом половой принадлежности информантов, что позволяет говорить о гендерной маркированности собственно речевого поведения.

В работах Н. В. Дмитрюк гендерный параметр был включен в анализ проблем функционирования языкового сознания в негомогенной этнической среде в рамках теории межкультурной коммуникации (Дмитрюк, 2000а, 2000б).

Исследовались образы женщины и мужчины в восприятии русских и казахских мужчин и женщин. Особо следует оговорить способ проведения эксперимента. Эксперимент был перекрестным, т. е. женщине – казашке, женщине – русской, мужчине - казаху и мужчине - русскому предлагалась отреагировать («составить ассоциативный портрет») на русского мужчину, русскую женщину, казахского мужчину и казахскую женщину.

Стимульным материалом в эксперименте стали слова – соматизмы (т. е. лексика, описывающая различные части человеческого тела: голова, глаза, волосы, фигура и прочее). Полученные реакции были упорядочены по четырем параметрам: форме, размеру, цвету и симбиотическим признакам и сведены в таблицы, которые затем рассматривались автором «…как обобщенные соматологические карты человеческого тела – фрагменты ассоциативного этнического (русского и казахского) «портрета» мужчины (глазами самого мужчины и женщины) и «портрета» женщины глазами самой женщины и мужчины» (Дмитрюк, 2000а, С.254).

Анализ как казахского, так и русского ассоциативного материала выявил определенные особенности, свойственные целому ряду частей человеческого тела. Например, «голова» в восприятии мужчин и женщин различается прежде всего размером, совпадает по форме, почти не маркирована цветовыми обозначениями. При этом социально значимым является признак ума, причем, для мужчин в большей степени, чем для женщин, которые голове (своей и мужской) хоть и приписывают значимость интеллектуальных способностей, но видят ее всё же больше с эстетической стороны (красивая, прелестная, горделивая) (Там же, С.267). Эксперимент зафиксировал также, что русские мужчины более строго и категорично оценивают себя, но терпимее относятся к женщине. В ассоциациях на стимул «русская женщина» присутствует практически одинаковое количество положительной «комплиментарной» лексики и при оценке себя, и при оценке мужчины. «Мужчина казах характеризует себя скорее нейтрально и положительно, а женщину - нейтрально. Женщина казашка относится почтительно к умственным способностям мужчины, его социальному статусу, о себе предпочитает говорить положительно и нейтрально, чаще - характеристиками размера и формы» (Там же, С.268). Автор исследования пришла к заключению, что межэтническое сопоставление обнаруживает, скорее, больше общности, чем различий.

Для иллюстрации специфики гендерного подхода к межъязыковому сопоставлению русских и казахских ассоциативных данных Н. В. Дмитрюк приводит анализ восприятия стимульного слова глаза русским/русской и казахом/казашкой. Сразу подчеркнем, что тут анализ ассоциативного вербального поведения испытуемых проводился одновременно в двух плоскостях: сопоставительной языковой (русский/казахский языки) и гендерной (мужской/женский), что крайне ценно при проведении ассоциативных экспериментов, так как известно, что как гендерный фактор, так и языковой может оказывать сильное влияние на качественные и количественные параметры ассоциативного поля (Горошко, 1997, 1998, Кирилина, 1999).

Аналогичная схема проведения ассоциативного эксперимента была использована и М. Р. Курбангалиевой на татарско-русской выборке информантов (Курбангалиева, 1998), и были составлены ассоциативные портреты русских и татарских женщины и мужчины в видении татарских и русских мужчин и женщин.

В диссертационной работе Т. А. Ершовой (1998), выполненной в аналогичном ключе, приводится описание комбинаторики русских и немецких ассоциативных портретов. Ассоциативный материал был собран без дифференциации половой принадлежности информантов (т. е. выборка была составлена как из мужчин, так и из женщин, в примерно равной пропорции, отдельно же «мужские» и «женские» ассоциации не рассматривались). В качестве стимульных слов использовалась лексика, описывающая семейно-родственные отношения (родители, родственники, дом, семья, жена), а также “гендерно-маркированная” лексика (свободная женщина, свободный мужчина, уверенный мужчина) и понятия, достаточно значимые для личной жизни человека (успех, карьера, хорошо жить, праздник, друзья, профессия, успех в жизни). Примечательным в этой работе является то, что стимульными словами тут стали не только одиночные слова, но и словосочетания (аналонично экспериментам, проведенной А. В. Кирилиной (Кирилина, 1999)), что крайне редко встречается в свободных ассоциативных экспериментах. Следует особо отметить, что эксперимент проходил как с устным предъявлением стимулов, так и в письменной форме, при этом было установлено, что для немцев форма проведения эксперимента безразлична, а русские информанты предпочитали устную форму проведения. Заслуживающим отдельного внимания в данной работе является и то, что проводился не просто сопоставительный качественный анализ ассоциаций, как в большинстве исследований подобного плана, но Т. А. Ершова разработала особую форму классификации и изучала также формальные показатели, характеризующие количественные параметры ассоциативных полей: нулевые реакции, показатели стереотипности и разброса реакций. Ею отдельно проводился и сопоставительный анализ имен собственных (в том числе топонимов), что является крайне любопытным и информативным при межъязыковых сопоставлениях. Например, было установлено, что среди “русских” ассоциаций встречаются уменьшительные формы слов и слова с ласкательными суффиксами (Иринка, Ириша, Аленка). В немецком ассоциативном массиве не было зарегистрировано ни одного подобного случая. В работе высказывается и интересная мысль о том, что показатель стереотипности реакций характеризует состояние сознания и свидетельствует о динамике его изменения (в авторской формулировке “о неравномерности составляющих сознания”) (Ершова, 1998, С.61). Проведя сопоставительное исследование и высчитав коэффициент разброса показателей стереотипности реакций по пяти категориям стимульной лексики -семейно-родственные отношения (номинативные единицы), общечеловеческие категории (номинативные единицы и глаголы), качественные характеристики (атрибутивные и глагольные словосочетания), - Т. А. Ершова пришла к заключению, что немецкое сознание относительно стабильно, а у русских оно относительно неустойчиво. По её мнению, базовые категории свидетельствуют о медленно меняющемся слое сознания, а качественные характеристики указывают на происходящие в сознании изменения. Ею было установлено, что разные группы слов “дают” разные показатели стереотипности, причем полученные показатели выявили сходные тенденции как для немецкого, так и для русского языкового сознания. Самыми “динамичными” в сознании стали категории, описывающие общечеловеческие ценности (!!!), а самыми стабильными и стереотипными — понятия, определяющие семейно-родственные отношения. А вот самые большие различия по параметру стереотипности между русским и немецким языковым сознанием были зафиксированы в ассоциативных полях, полученных на гендерно маркированном лексическом материале. Тут немецкое сознание “оказалось” динамичнее русского. И в качественном наборе реакций именно этот класс стимулов “показал” наибольшее количество различий. Так, в представлении русских уверенному мужчине должно быть около 40 лет, он лыс, одет в белую рубашку и костюм. Скорее всего, он занимается бизнесом, является на работе начальником, а дома главой семьи. Он — супермен и человек.

В немецком же языковом сознании, - считает Т. А. Ершова,- отсутствует же описание внешности уверенного мужчины, но немцы гораздо шире определяют сферу его занятий. Он может быть артистом, автомобилистом, работать в транспортной полиции, заниматься бизнесом, но он всегда при этом должен быть начальник. «Он должен обеспечивать семью (реакции: семья, тот, кто обеспечивает). По мнению немцев, уверенный мужчина также должен быть хорошим партнером.

Описание характера уверенного мужчины противоречиво. В представлении русских уверенный мужчина эгоист, смелый, сила, сейчас самоуверенный, себялюбец, самостоятельный, самолюб, самодур, немного сумасшедший, джентльмен, деловой, волевой, а также богатый, миллионер, умный, спокойный, надежный, ненадежный. Среди ответов испытуемых часто встречается и гипероним крутой, обозначающий человека, чем-либо сильно выделяющегося из окружающей среды, чаще всего — своим материальным положением. У немцев уверенный мужчина – это прежде всего назойливый, сильный, успешный, глупый, авторитарны" и самоуверенный".

В представлении немцев образ уверенного мужчины ассоциируется с "солидностью", доверием, уважением и защищенностью, а также в немецком ассоциативном поле часто встречаются такие реакции как зависимость и страх[15]. В представлении русских — уверенный мужчина вызывает завист", а также с этим образом связываются понятия ограниченности, самости, стойкости. Русские наделяют этот образ и более резкими характеристиками: столб, пижон, петух, кот, ковбой, индюк, козел, болван, хам, наглец, нахал и дурак. В немецком ассоциативном поле экспрессивных негативных характеристик в два раза меньше, чем в русском. Для них уверенный мужчина коннотирован как шовинист и угнетатель. Причем, немцы сомневаются, что уверенные мужчины существуют: где же такие есть?, только оболочка?, в большинстве случаев не соответствует, а русские считают, что, уверенный мужчина — это и приятный партнер, и успех в деле, и это то, что надо (Ершова, 1998, С.109–110).

В целом автор работы пришла к таким выводаммыслям:

Во-первых, нулевые реакции сами по себе достаточно информативны и их предлагается рассматривать как намеренные лакуны, свидетельствующие о некоторой негации или “утаивании” определенной информации.

Во-вторых, сопоставительный анализ ядерных и периферийных реакций свидетельствует о слоевой структуре реакций в ассоциативном поле, а анализ показателей стереотипности является показателем неравномерности составляющих сознания. Этот анализ позволил установить коэффициенты разброса немецких и русских реакций. У немцев эти показатели оказались относительно стабильны, у русских — нет. (Ершова, 1988, С.114).

В-третьих, применение параметра “коэффициент разброса” позволяет прогнозировать возможные расхождения в процессе межкультурного общения, при этом наименьшие различия касаются слов, указывающих на общечеловеческие категории, наибольших расхождений следует ожидать в группе качественных характеристик. Образы сознания, по мнению автора, могут быть описаны на основе выявленных классов, специфика которых указывает на особенности функционирования русского и немецкого сознания. Ассоциативные классы позволяют, в свою очередь, судить также о денотативной и коннотативной структуре образов сознания (Ершова, 1998, С.114).

В этом же ключе выполнено и небольшое исследование Н. А. Курнаевой и О. В. Рябова, посвященное описанию гендерных аспектов этнических стереотипов российского студенчества (2002). Список стимульных слов – русский мужчина, русская женщина, немка и немец. Информанты - студенты и студентки Ивановского университета. Основные результаты пилотажного эксперимента свелись к следующему:

·         Образ русской женщины в представлении студентов является устойчиво положительным.

·         Качества, атрибутируемые немцам и русским, во-первых, как правило, противоположные, во-вторых, маркируются в гендерной картине мира как соответственно маскулинные и феминные.

·         Русские женщины оцениваются выше, чем немки, в то время как наши соотечественники, по данным эксперимента, превосходят немцев далеко не во всём.

В целом проведенный эксперимент показал, что русскость и немецкость воспринимаются в значительной степени как противоположности, причем качества «русскости» могут быть промаркированы как феминные, а немецкие качества – как маскулинные, при большей привлекательности аутостереотипа, чем гетеростереотипа (Курнаева, Рябов, 2002, С.140). Это, по мнению исследователей, косвенно подтверждает тезис А. В. Кирилиной о различной степени проявления андроцентричности в разных языках и культурах (Кирилина, 1999).

Что касается онтогенеза, то гендерные исследования на детском ассоциативном материале крайне малочисленны и носят, скорее, пилотный (предварительный) характер. Здесь можно указать на работы И. Г. Овчинниковой, описывающие гендерные различия в ментальном лексиконе детей шести – семи лет (Овчинникова, 2001, 2002). В результате статистической обработки данных были получены различия в ассоциациях девочек и мальчиков как на качественном, так и на количественном уровне. Девочки дают чаще одинаковые реакции на стимул[16], у них реже встречаются сложные индивидуально-опосредованные реакции. Различия же в частотности выбора стратегии реагирования показали, что «…для девочек более актуальны связи слова как единицы языка, а для мальчиков – связи обозначенного словом денотата с другими элементами картины мира» (Овчинникова 2001, С.243). В дальнейшем в работах И. Г. Овчинниковой по изучению зависимостей между механизмами ассоциирования и когнитивными характеристиками детей было установлено, что стратегия реагирования испытуемых зависит от фактора “гендер”. Так, мальчики в шестилетнем возрасте “дают” больше синтагматических реакций, в то время как девочки предпочитают реагировать парадигматическими реакциями (Овчинникова 2002, С.38-39).

В работе Н. И. Бересневой по изучению периферийных реакций у детей 6-7 лет было установлено, что у мальчиков уникальных и экстрасигнальных реакций[17] больше, чем у девочек, что полностью подтверждает результаты И. Г. Овчинниковой (Береснева, 2002, С.55).

А вот по данным В. А. Нефедовой, исследовавшей фонетические реакции школьников, выяснилось, что мальчики выбирают более простой способ реагирования: повтор слова - стимула, словообразовательные и словоизменительные реакции, а девочки чаще реагируют точными концевыми рифмами, синтагматическими и парадигматическими реакциями, а также точными отсылками к прецедентному тексту (Нефедова, 2000, С.57).

На материале позднего (подросткового) онтогенеза выполнена работа Т. И. Доценко по изучению влияния фактора «пол» на внутренний лексикон ребенка (Доценко, 2000). Основной результат исследования – «…в подростковом возрасте не только под воздействием этнических и социальных гендерных стереотипов, но и под воздействием формирующихся анатомо-биологических различий продолжают складываться гендерные культурно-психологические параметры речевого поведения» (Там же, С.83).

В сопоставительном ключе также на материале позднего онтогенеза было выполнено социологическое российско-французское исследование по изучению особенностей восприятия образов права (Курильски-Ожвэн и соав., 1996). В главе «Правовая социализация и пол» подробно описываются на качественном уровне анализа данные свободного ассоциативного эксперимента, показавшего «намеки» на универсальную гендерную окраску правовых образов» (Там же, С.94). Исследование велось по нескольким параметрам. В качестве контрольных здесь были избраны параметры – гендер, культура (русская,/французская), возраст (взрослые/подростки).

Итак, учитывая полученные результаты в этой области, в нашу задачу вошла проверка гипотезы о возможной гендерной маркированности ассоциативного речевого поведения. Изначально мы исходили из предположения Ю. Н. Караулова о том, что “…ассоциации являют язык в его “предречевой готовности”, обнажая сокровенный, скрытый от прямого наблюдения способ “держания” языка в памяти его носителя, приоткрывая таинственную завесу над святая святых, над тем, как устроена языковая способность человека” (Караулов, 1994б, С.191). При этом если мы сможем подтвердить гипотезу, что ассоциативное речевое поведение может быть гендерно маркированным, то отсюда может следовать вывод, что и проявления «языковой способности человека» тоже может, как бы априори, испытывать влияние гендерного фактора.

Более того, по особенностям ассоциативного вербального поведения, которые обусловливаются влиянием личности информантов (половозрастная принадлежность, родной язык, состояние), можно диагностировать и предполагаемые различия в письменной и устной речи. Например, констатировав особенности сначала в ассоциативном поведении, обусловленные полом респондентов, мы затем на материале русского языка выявили особенности их письменной речи, позволяющие говорить о мужском и женском стиле письма (Горошко, 1996). Эти данные впоследствии были использованы в судебно-автороведческой классификационной и диагностической экспертизе при создании «анонимного портрета» автора текста, а также при изучении случаев искажения автором своего индивидуального стиля путем подражания женскому или мужскому стилю письма (Гомон, 1990, Горошко, 2002, Ощепкова, 2002а, 2002б).

Собственно сам эксперимент по выявлению гендерного влияния на ассоциативное поведение информантов и его связи с другими факторами (возрастом, уровнем образования и условиями жизни) проходил в несколько стадий. Сначала нами был организован контрольный эксперимент, где основной контингент испытуемых составили студенты старших курсов и аспиранты гуманитарных и технических вузов Украины. Контрольная выборка была дифференцирована по полу. После проведения контрольной серии было организовано несколько серий экспериментов по проверке влияния группы факторов: возраста, условий и образа жизни, уровня образования, профессии и необычного психофизиологического состояния. В одном эксперименте исследовалось и влияние украинско-русского билингвизма на протекание ассоциативных процессов. Все выборки были дифференцированы по гендерному признаку, т. е. отдельно изучались мужские и женские ассоциативные поля. Выбор стимульного материала в каждом эксперименте определялся конкретными исследовательскими целями. Была использована как нейтральная, так и гендерно маркированная лексика. Также отдельно был составлены списки стимульных слов, описывающие определенные эмоциональные и экзистенциональные состояния и свойства, а также «цветовую» лексику (названия цветов и собственно сами цветоносители) (См. Приложение №1).

Следует заметить, что все эксперименты проводились в устной форме с предварительным зачитыванием постимульно списка слов.

Перед началом эксперимента испытуемых просили поставить в левой части листа или листов бумаги числа, например, от 1 до 100, обозначающие порядковые номера будущих ответов, а наверху написать номер списка. Когда это сделано, испытуемым говорилось примерно следующее: “Сейчас я буду громко читать вам слова. Услышав каждое очередное слово, вы должны ответить на него не раздумывая тем словом, которое первым придет вам в голову. Только сделайте вы это не устно (вслух), а письменно, написав слово - ответ на листке бумаги, лежащем перед вами, против очередного порядкового номера. Записывайте только одно слово, самое первое, если вам сразу не приходит в голову никакое слово, сделайте лучше прочерк”. Затем экспериментатор зачитывал слова по порядку, начиная с первого. Чтение осуществлялось в таком темпе, чтобы испытуемые имели для написания слова - ответа 5–7 секунд. После каждых 20 слов делался перерыв на несколько минут, чтобы испытуемые отдохнули и чтобы можно было проследить, не сбились ли они с нумерации. В конце списка испытуемых просили написать сведения, касающиеся их лично: фамилия, имя, отчество (заполнять не обязательно); год и место рождения; родной язык; образование; специальность и пр.

Схематически и хронологически ход экспериментов можно показать в виде схемы, приведенной в Приложении №1 к настоящей работе.

Как правило, эксперимент проводился в группах по 20 – 30 человек с попеременной сменой экспериментатора (чередовались мужчины и женщины). Затем параметр экспериментатора и перемена экспериментатора с мужчину на женщину также был отобран в качестве контрольного. С больными из хосписа и после дорожно-транспортных проишествий (ДТП) эксперимент проводился автором работы строго индивидуально в устной форме в присутствии лечащего врача. Все реакции этой группы информантов записывались сначала на диктофон, а потом расшифровывались экспериментатором.

Анализ данных представлял унифицированную процедуру практически для всех серий экспериментов и включал их качественную и количественную обработку.

В начале на первом этапе обработки данных мы выбирали реакции на каждый стимул из протоколов экспериментов по частотности, с одной стороны, и по распределению реакций по контрольным признакам - с другой стороны.

Затем все реакции были упорядочены по абсолютной частоте встречаемости и распределены на единичные реакции (отдельные слова) и предложные словосочетания и предложения. После этого проводился обсчет реакций по определенным частотным и функциональным критериям. В результате первичной обработки данных для каждого стимульного слова было образовано по два (мужской и женский) массива (наподобие словарных статей в Ассоциативном тезаурусе современного русского языка (АТСРЯ), упорядоченных следующим образом: по убыванию частотности (от слов с самой высокой частотой встречаемости до слов с единичной встречаемостью), по алфавиту и отдельно были выделены реакции, образующие группу слов или же предложение (туда попали все реакции, составляющие более чем одно слово). В конце каждого массива приводились количественные показатели частотности и отмечались совпадающие реакции у мужчин и женщин.

После формального упорядочения ассоциаций происходила качественная и количественная обработка данных. В качественную обработку данных вошли два уровня анализа – классификационный (распределение реакций по некоторым разграничительным признакам частеречным и оценочным) и семантический, включающий анализ ядер ассоциативных полей (Вольф, 1985, Иванова, 1997, Уфимцева, 1996, 1998). При этом также единичные реакции были расклассифицированы по частям речи. Далее мы выделили эмоционально положительно и отрицательно окрашенные единичные реакции, исходя из классификации общеоценочных и частнооценочных оснований, разработанных Е. М. Вольф (Вольф, 1985, С.46-54).

Под количественной обработкой данных мы считали анализ ассоциативной структуры полей (вычисление показателя стереотипности реакций, распределения реакций в структуре ассоциативного поля и пр.) (Гасица, 1990) и статистическую проверку вероятностных различий (Головин, 1970, Гасица, 1990).

Для качественного (классификационного) анализа реакций была использована несколько модифицированная, учитывая стоящую перед нами задачу, методика А. Р. Лурии, основной акцент в которой делался на ассоциативную стратегию коммуниканта, его мотив выбора реакции, что было для нас крайне важно. При выработке классификационных критериев А. Р. Лурия анализировал всю ассоциативную связку «стимул – связь – реакция». Причем, анализ проводился как на «вертикальном» срезе, учитывая индивидуальные единичные анкеты и, следовательно, индивидуальные стратегии реагирования, так и на «горизонтальном», на материале коллективных ассоциативных полей. Методика, разработанная А. Р. Лурией, на наш взгляд, позволяет наиболее глубоко «взглянуть» на латентный период ассоциирования и посмотреть, каким фактором может быть мотивирована ассоциативная связь (т. е. что лежит в основе мотивации), и что может «предопределять» выбор информантом той или иной стратегии ассоциативного поведения (Лурия, 1928)[18]. Однако работы А. Р. Лурии проводились на материале онтогенеза, и в них много внимания уделялось экстрасигнальным реакциям (что вполне понятно). В нашем эксперименте при работе с информантами от 17 лет и старше экстрасигнальные реакции составили минимальный процент реагирования от общего числа реакций, поэтому в основу нашей классификации был положен модифицированный вариант классификации А. Р. Лурии (с учетом возрастной поправки).

2. Реакции, не связанные семантически со cтимулом и вызванные различными причинами (экстрасигнальные реакции по Лурии). Называние наобум предметов, находящихся в поле зрения испытуемого, реагирования по поводу самого опыта (“говорить” - я больше не придумала), реакции-персеверации, где семантическая связь со стимулом отсутствует, реакция оказывается связанной с предыдущей реакцией испытуемого: (“любить” - нос, “говорить” - глаза, “иметь” - нос). В нашем эксперименте, учитывая условия его проведения и возраст участников, данный тип реакций практически отсутствовал. А. Р. Лурия называет такой тип реагирования персеверацией от реакции (Лурия, 1928, С.46). Персеверации от реакции могут иметь и более сложный характер. В этом случае семантическая связь стимула и реакции есть, но ответ обусловлен одним из предшествующих ответов, либо одним из стимулов. Среди персевераций выделяются и такие реакции, как постоянное реагирование на стимул одним и тем же словом.

Следующая группа реакций - это реакции, в которых происходит реагирование, прежде всего, на форму стимула (звуковые реакции у А. Р. Лурии). К данной группе относятся: повторы стимула (встречаются крайне редко), реакции по созвучию (“ребёнок” - теленок). Как видно, сюда также можно добавить различные виды аллитераций и рифмовок. Однако подобные реакции в нашем эксперименте встречались крайне редко. Отметим и то, что такие реакции никогда не становятся типом реагирования в отличие от сложных персевераций.

К реагированиям на форму стимула относятся и многочисленные словообразовательные реакции разных типов. Среди самых простых форм реагирования - изменение стимула в роде и числе, добавление частицы не к стимулу и т. д. Часто такой тип реакций отражает стратегию реагирования. Кроме того, они нередко сочетаются с реакциями - изменениями в числе. Более сложный тип реагирования словообразовательными реакциями - когда словообразование не ограничивается изменением рода и числа, а добавляются различные суффиксы, приставки, происходят чередования в корне слова и т. д. В этом случае, как правило, происходит изменение части речи: “иметь” - отыметь, “молитва” - молитвенный.

Но наиболее интересны для нашего исследования реакции, у которых налицо тесная связь между стимулом и реакцией.

Классификация этого типа реакций отличается от классификации, предложенной А. Р. Лурией. Впрочем, мы также выделяем реакции, дополняющие слово до некоторой единой структуры. Мы назвали их реакциями развертывания (предикативные реакции по Лурии): “говорить” - лаконично, “иметь” - ценности.

Так, развертывание стимула до целостной группы может происходить по нескольким направлениям. Приписывание признака стимулу, определение слова через его признак. Мы назвали данный тип реагирования атрибутивным: “женщина” - красивая, счастливая, хитрая, “ребенок” - маленький, шустрый.

Второй тип реакций развертывания, который часто встречается в ассоциативном эксперименте, это реакции функциональные, т. е. акцентируются больше функции предмета, то есть то, что делает данный предмет. Выделение функции предмета также как и выделение признака происходит на разных уровнях обобщения. Это может быть, как и в случае атрибутивных реакций, выделение либо наиболее существенной функции предмета - основной, самой главной, определяющей его сущность, либо указание на функцию, проявляющуюся в некоторой близкой для испытуемого ситуации. Различение уровней абстракции здесь может происходить с учетом того, что одна и та же функция выражается испытуемым разными средствами, которые могут быть обозначены некоторыми общими семами: “молитва” - очищение, искупление, прощение, “мужчина” – кормилец, добытчик. Тут также необходим, как и при различении уровней обобщения атрибутивных реакций, учет частотности этой реакции.

Третий вид развертывания оказывается тесно связанным с указанными двумя. Так, при описании и атрибутивных и функциональных реакций мы можем выделить общие, типичные признаки и функции, и конкретно-ситуационные, зафиксированные в единичных реакциях. Этот последний тип реакций мы определили как ситуационный. Отчленить и формализовать этот тип реакций намного сложнее, нежели выделить атрибутивные или функциональные реакции. При исследовании ситуационных реакций также необходимо различать уровни обобщения. Ситуационные реакции, имеющие высокую частотность, отражают некоторые типичные, стандартные реакции, знакомые большинству испытуемых. Их следует отличать от реакций единичных, связанных с индивидуальным опытом испытуемого: “говорить” - ум, ругательство, “женщина” - Пандора, Венера Милосская, эротика, секс, уют. Последние являются наиболее сложными, в них связь между стимулом и реакцией зачастую устанавливается самим исследователем, некоторые звенья этой связи часто бывают пропущены, и восстановить их можно лишь спросив у испытуемого о мотивах такого ответа, т. е. почему он ответил таким образом. В условиях свободного ассоциативного эксперимента сделать это, во-первых, довольно сложно. Во-вторых, не всегда успешно получается, так как испытуемый не до конца осознает мотивированность своего выбора, многие процессы ассоциирования происходят на подсознательном уровне, и, задавая вопрос о мотивах выбора, мы тем самым имплицитно нарушаем сразу же установку эксперимента «реагировать первым пришедшим в голову словом». Данный факт является существенной помехой при проведении свободного ассоциативного эксперимента, в конечном счете, влияя на достоверность предполагаемых результатов. Ситуационные реакции в силу своего разнообразия редко оказываются среди наиболее частотных в ассоциативном поле[19].

Помимо реакций развертывания к числу реакций с ясно выраженной семантической связью со стимулом мы относим реакции - пояснения (в классификации А. Р. Лурии этот тип реакций отсутствует). Данный тип реакций в нашем эксперименте встречался очень часто. Реакции - пояснения не однородны. Пояснения, как мы видим, тоже происходят на разных уровнях абстракции: это может быть либо стремление дать дефиницию (реакции - пояснения), либо объяснить значение слова через конкретную ситуацию, близкую испытуемому: “женщина” - Я представляю себе свою жену на берегу реки, она, улыбаясь, лежит под солнцем. Другой тип реакций - пояснений - это попытки объяснить значение слова через другое, более общее, более широкое по значению (реакции типа “вид - род”): “женщина” - проститутка, домохозяйка.

Последний тип реакций, который выделим по данным свободного ассоциативного эксперимента, это реакции выбора[20]. При таком типе реагирования испытуемый как бы сопоставляет предъявляемое слово с некоторым другим, принадлежащим к тому же семантическому полю и контрастирующим со стимулом по одному семантическому признаку “ребенок” - малыш, “мужчина” - старик. Легко заметить, что такие реакции являются, как правило, реакциями - противопоставлениями, при этом противопоставление понимается более широко, нежели словарный синоним и близко к определению “оппозитивов” в Тверской психолингвистической школе. Основанием для выделения таких реакций в один класс служит сходство в механизме их образования.

Итак, наша классификация реакций может быть представлена в виде следующей схемы:

По приведенной схеме видна четкая иерархическая структура в её классификации и основной акцент – ориентация на выделение мотива в выборе стратегии реагирования.

Тип реагирования (ассоциаций), по мнению некоторых исследователей, связан с глубинными семантическими характеристиками слова – стимула (Залевская, 1990). Различная степень обобщения ассоциативных структур и возможность выделения ассоциаций разных уровней обобщения говорит, по-видимому, о том, что связи в ассоциативных парах имеют различную природу, в различной степени ситуационно обусловлены.

К сожалению, при классификации и анализе данных мы не избежали общего недостатка всех ассоциативных экспериментов: при классификации и интерпретации ассоциативного материала существенную роль и влияние на результат оказывает мнение интерпретатора, т. е. лица, производящего классификацию. Но более формализованного метода оценки нами без привлечения личностного, человеческого фактора найдено не было. Поэтому при проведении классификации и распределении ассоциаций по группам в спорных случаях (т.е. когда не было однозначного критерия для отнесения ассоциации в определенную группу) мы пользовались консультациями нескольких экспертов – лингвистов. И только мнение большинства учитывалось нами при оценке стратегии выбора при отнесении ассоциации к определенному классу (методика экспертных оценок). В некоторых случаях спорные реакции могут быть распределены экспериментатором в ту или иную оспариваемую группу одновременно (см. Горошко, 2001б), но мы к такой классификационной схеме анализа не прибегали, так как этот способ сильно усложнил бы процедуру статистической обработки данных.

Изучалась также структура самих ассоциативных полей от разных стимулов и полученных отдельно от мужчин и женщин. В количественных исследованиях ассоциативного материала мы опирались на математическую модель ассоциативного эксперимента, описанную нами в работе «Интегративной модели свободного ассоциативного эксперимента» (там же, С.259-282, Гасица, 1990).

Для анализа ассоциативных структур был выбран комплексный способ оценки стереотипности реакций на стимул и её вероятностной оценки и направленности ассоциативного поля по так называемому индексу P (там же, С.267).

Этот метод был выбран в силу того, что он лишен недостатков оценки стереотипности реакций только на основе энтропии и влияние низкочастотных реакций на конечный результат сводится до минимума (Гасица, 1990, С. 93-94).

Итак, в начале мы рассчитывали энтропию реакций по классической формуле К. Шеннона:

 

где p_i - статистическая оценка вероятности появления i-й реакции на данный стимул (из опрошенных N человек реакция A появилась в n_i случаях). Знак «-» в данной формуле возник потому, что если все p_{i 1,} то логарифм отрицательный, чтобы его уравновесить добавляем знак «-».

Собственно информация уменьшается с ростом вероятности появления реакции, и наоборот, самая редкая реакция наиболее информационно значима. Сумма произведений вероятности появления реакции на логарифм информации и есть энтропия структуры реакций на стимул. Чем разнообразнее структура по количеству и группам реакций, тем больше H, чем более стереотипны реакции на стимул, тем меньше H.

Определенная таким образом энтропия является величиной абсолютной (принятой без всяких элиминирующих) условий, и это дает возможность сравнивать стимулы только между собой по показателю H. При этом мы не имеем данных о том, каково максимальное и минимальное значение H. Поэтому для большей наглядности результата исследования мы ввели понятие «относительная энтропия структуры реакций S», применяя следующее равенство:

,

H_max - максимально возможная энтропия данной структуры, которая «возникает» лишь при равновероятном распределении реакций (в частном случае, если все реакции встретились 1 раз). Она определяется через количество разных реакций R таким образом:

Отношение абсолютной энтропии к максимальной и есть величина, называемая относительной энтропией. Оценить стереотипность получаемых ответов можно сделать, сравнив данную величину с единицей.

Следует заметить, что в работе Н. А. Гасицы было установлено, что на количественные параметры показателей H и S значительное влияние оказывает число испытуемых в эксперименте и количество единичных реакций (Гасица, 1990, С.96-98).

Поэтому для «устранения» такого влияния вводятся ещё два показателя Z и P - так называемые индексы степени ассоциативной направленности слова.

В качестве численного показателя величины Z принимается отношение суммы квадратов численных значений ассоциаций к квадрату суммы численных значений ассоциации в дистрибуции:

,

где N_a - сумма численных значений ассоциаций (количество испытуемых);

a_i - численное значение ассоциации (частота реакции).

Значением Z(A) (по аналогии с длиной вектора) будет некое положительное число, не превосходящее 1.

Значение Z возрастает с увеличением однозначности появления ассоциации в структуре реакции. При этом под увеличением однозначности понимается уменьшение количества разных реакций в распределении или увеличение неравновероятности их появления. Таким образом, Z количественно характеризует некоторые внутренние особенности распределения реакций на определенный стимул. С помощью Z производится оценка эквивалентности распределения реакций, вызываемая различными стимулами, что согласуется со спецификой предмета изучения.

Для оценки данных, полученных в нашем эксперименте, нами была также использована величина, характеризующая степень ассоциативной направленности слова, или индекс P, которая является характеристикой ассоциативного поля, отражающей способность стимула вызвать одну или возможно меньшее количество одинаковых реакций у испытуемых. Эта величина характеризует, таким образом, стереотипность ответов испытуемых на определенный стимул. P также как и Z изменяется от 0 до 1, увеличиваясь с возрастанием стереотипности ответов.

 где

N - количество испытуемых;

R - количество разных реакций;

 

M - длина вектора, вычисляемая как

 где r_i - количество ответов на все реакции.

Индекс P позволяет более дифференцированно (тонко) оценивать информацию. С увеличением количества испытуемых применение этого индекса дает более стабильные результаты, чем использование H или S. Здесь влияние единичных реакций, которые значительно «воздействуют» на показатели H и S, чуть-чуть «смазывается». Индекс P, таким образом, показывает ассоциативную силу слова, т. е. возможность стимула вызывать наибольшее количество реакций. Чем больше реакций, тем значение P выше. Если слово не породило ни одной реакции, то его значение равно «0».

Все количественные вычисления в нашем эксперименте были компьютеризированы, и конечный результат был представлен в графической форме экселловских таблиц (См. Приложения №2-28).

Первый в нашей серии эксперимент был проведен в 1994-1996гг.

Отбор участников для этого эксперимента проводился на основании следующих критериев:

1. Участниками эксперимента могли быть лица, для которых русский язык является родным.

2. Они должны быть городскими жителями, чтобы максимально снизить влияние диалектного языка.

3. Возрастной состав испытуемых колебался от 17 до 25 лет. Лица такого возраста нами были выбраны неслучайно, так как к указанному возрасту в основном завершается становление языковой способности, а, значит, в ассоциациях должна отразиться уже сформировавшаяся языковая способность (Караулов, 1994, С.192).

4. При отборе участников эксперимента мы стремились выбрать людей с различными уровнями образования и профессиями. Основной контингент испытуемых составили студенты и аспиранты технических и гуманитарных специальностей Вузов России и Украины.

Перед началом эксперимента все участники проходили предварительное психодиагностическое тестирование по методике MMPI (Миннесотский многоаспектный личностный опросник) (Собчик, 1971, Словарь-справочник по психологической диагностике, 1989, С.78-79). Данное тестирование нами было выбрано неслучайно. На первом этапе эксперимента мы стремились сделать нашу выборку информантов наиболее дифференцируемой по гендерному признаку, так как в 1995г. нам не были известны сведения по особенностям мужского и женского ассоциативного вербального поведения на материале русского языка. Проводя подобное предварительное тестирование, мы хотели как бы «очистить» данные от влияния случаев с нечетко выраженными проявлениями феминности или маскулинности (сексуальной ориентации) (например, в случаях нарушения половой идентификации: явления транссексуализма, гомосексуализма и пр.). Впоследствии мы отказались от подобного рода тестирования с привлечением методики MMPI.

Каждому участнику эксперимента предлагалось ответить на список, состоящий из 550 утверждений и образующий 10 основных диагностических шкал. Предлагаемые утверждения касались таких сфер жизни, как отношение к различным видам профессиональной деятельности, культурные потребности, интересы и т. п. Отдельному исследованию подвергалась данные, полученные по шкале “феминность - маскулинность”, состоящей из 59 утверждений и предназначенной для измерения степени соответствия обследуемого с ролью мужчины или женщины, предписываемой обществом. Отобранные ответы обрабатывались по специальной компьютерной программе с выделением шкалы “феминность - маскулинность”, и только лица, показавшие высокую степень (свыше 70%) проявления феминных или маскулинных свойств, приняли дальнейшее участие в эксперименте (Словарь-справочник по психологической диагностике, 1989).

Стимульным материалом для эксперимента послужил список из 11 слов: иметь, говорить, любить, мужчина, женщина, ребенок, небо, море, молитва, красивый, и зеленый.

·                   Слова должны были относиться к различным частям речи.

·                   Слова должны были иметь оценочный элемент в своем значении ср.: (счастье, красивый).

·                   Слова должны были принадлежать к пласту высокочастотной лексики русского языка.

·                   Часть слов должна была представлять гендерно маркированную лексику (муж, жена, ребёнок).

В сопоставительных целях часть стимульных слов должна была использоваться в предшествующих экспериментах и входить в словарный ассоциативный список, например быть стимулом в АТСРЯ.

После вычислений все данные были сведены в два файла- один с массивом женских результатов, а один с массивом мужских - и сопоставлены как между собой, так и с результатами, полученными в АТСРЯ (см. Приложение №2).

Анализ результатов эксперимента выявил следующую картину ассоциативного мира мужчины и женщины, представленную в Приложениях №№ 3-6.

Как видно по полученным данным, общее количество женских реакций по всем предъявленным стимулам составило 1763, а от мужчин было получено 2064 реакции, из них отказов (в разных формах) от мужчин было получено 34 раза, а от женщин - всего 9 раз. Далее все реакции были распределены по определенным категориям (параметрам) и расклассифицированы по основаниям (стратегиям реагирования).

1. По количеству различных реагирований на слова-стимулы женщины показали более высокие результаты (т. е. их ассоциации оказались разнообразнее мужских).

2. Мужчины чаще женщин реагировали отказами на предъявляемые слова-стимулы.

3. Среди женских реакций встретилось также больше предложений и предложных словосочетаний “предлог + существительное”.

4. При распределении единичных реакций по частям речи у мужчин было зарегистрировано больше существительных, а у женщин - прилагательных, различия же в употреблении глаголов, местоимений и наречий не были признаны статистически значимыми.

5. Число положительно окрашенных реакций в мужском и женском массивах было одинаковым, но женщины чаще мужчин давали отрицательные реакции на предъявленные стимулы, в особенности на слова мужчина, любить, говорить и молитва.

6. Если же рассматривать стратегии реагирования, то женщины чаще мужчин реагировали словами, семантически не связанными со стимулами, в частности в “их” массиве реакций было больше персевераций и словообразовательных реагирований на предъявляемые стимулы.

7. При анализе семантически связанных со стимулом реакций было установлено, что по “реакциям развертывания” женщины количественно превосходят мужчин и предпочитают давать атрибутивные или же ситуационные характеристики стимулу, мужчины больше выделяли его функциональную сторону.

8. Мужчины значительно чаще женщин пытались давать пояснения услышанным словам (т. е. каким-либо образом интерпретировать предъявляемый стимул) или же выбрать слово, противопоставленное по определенным параметрам слову-стимулу (чаще использовали реакции выбора).

9. При изучении структуры ассоциативных полей, полученных от мужчин и женщин, было замечено, что “женское поле” разнообразнее “мужского” по своей структуре (индекс H выше, а индекс S соответственно ниже), мужские реакции более стереотипны. Показатель дистрибуции реакций, т. е. индекс Z, также выше у женщин (т. е. при количественном росте реакций количество различных реакций существенно снижается). Полученный суммарный индекс P, учитывающий влияние одиночных реакций (реакций с частотой 1), подтвердил наше предположение о большей стереотипности структуры мужского ассоциативного поля.

Перечисленные выше различия касались только сводных показателей, полученных при обработке отдельно женского и отдельно мужского массивов реакций.

1. Если же сравнивать полученные данные по каждому стимулу, то, как видно по результатам исследования, женщины давали больше различных реакций на глаголы “иметь”, “любить”, “говорить”, существительные “молитва”, “море”, “ребенок” и лишь на прилагательное “зеленый” мужские ассоциации были разнообразнее женских.

2. На существительные “ребенок”, “небо” и “женщина” женщины чаще реагировали предложениями, чем мужчины. На существительное “молитва” реакций в виде словосочетаний “предлог + существительное” в женском ассоциативном поле было значительно больше чем в мужском.

3. При распределении слов по частям речи было установлено, что глагольных реакций на слово “говорить”, “любить”, “море” и “ребенок” женщинами было дано больше, а вот на слова “мужчина”, “небо”, “красивый” и “молитва”, наоборот, мужчины чаще реагировали глаголами. Существительных в мужских реакциях встретилось больше при предъявлении таких стимульных слов, как “мужчина”, “женщина”, “ребенок” и “море”, а в женских - на слова “иметь”, “говорить”, “небо”, “красивый”, “зеленый”.

4. Мужчины реагировали чаще наречиями на слова “говорить”, “любить” и “молитва”, а женщины - на глагол “иметь”. Реакций - прилагательных на слово “мужчина”, “море”, “женщина” у женщин встретилось больше, а вот на слово “небо” чаще прилагательными реагировали мужчины.

5. При исследовании оценочного элемента в значении слов - реакций, у женщин положительно окрашенные реакции возникали на слово “иметь”, “говорить” и “молитва”, а у мужчин - на слова “ребенок” и “красивый”. Отрицательно же окрашенными для мужчин больше, чем для женщин, стали стимулы “мужчина”, “женщина”, “молитва” и “море”, а для женщин - “любить”, “ребенок” и “зеленый”. Реагирование словами с пейротивной оценкой в своем значении на такие стимулы как “молитва” (мужские реакции) и “ребенок” (женские реакции) было для нас крайне неожиданно и мы склоны объяснять это явление экстралингвистическими причинами. Например, в случае со словом “ребенок” определенное влияние на выбор реакций оказало воздействие тяжелых экономических условий существования в данный переломный момент в Украине и России, страх и нежелание иметь в это время детей, волнение за их будущее и, вообще, происходящая в данный момент в обществе смена базовых ценностей, что вполне понятно при переходе от одной общественной формации к другой.

6. По стратегии реагирования больше всего семантически несвязанных со стимулом реакций женщины дали на слово “мужчина”, а мужчины чаще реагировали персеверациями на слово “говорить”. Если рассматривать семантически связанные со стимулом реакции, то среди реакций развертывания женщины больше всего использовали атрибутивных реакций к словам “мужчина” и “женщина”, а мужчины дали больше определений к глаголу “говорить” и к существительному “небо”.

7. Как уже отмечалось выше, функциональных реакций больше среди мужского массива реакций, особенно четко эта тенденция прослеживается в реакциях, полученных от стимулов “говорить”, “любить”, “море” и “иметь”.

8. Ситуационных реакций мужчины дали больше на слова “мужчина”, “красивый” и “молитва”, а женщины - на слова “зеленый”, “иметь” и “любить”.

9. Реакции-пояснения стали стратегией реагирования для мужчин на слова “говорить”, “любить” и “ребенок”. Женщины же больше пояснили такие стимулы, как “молитва”, “зеленый”, “небо” и “женщина”.

10. Реакции выбора у мужчин по сравнению с женщинами превалировали на слова “любить”, “море”, “мужчина” и “иметь”, а у женщин - на слова “зеленый” и “женщина”.

11. Если же сравнивать структуры ассоциативных полей (см. Приложения N3, 4 продолжения), то у женщин самый высокий индекс энтропии показало ассоциативное поле, полученное от слова “мужчина” (H ~ 4,78), а самый низкий индекс, был у слова “иметь” (H ~ 3,93), т.е. самые стереотипные ответы были даны женщинами на слово “мужчина” (соответственно у этого слова и самая низкая S = 0,00071). Самое максимальное значение S (S = 0,1071) получилось у слова “красивый, т.е. данное прилагательное порождает поле с самой неупорядоченной статистической структурой). У мужчин словом с самым высоким индексом H стал глагол “говорить” (H ~ 4,66), а словом с самым низким индексом энтропии стало прилагательное “зеленый” (H~3,96). Показатель S был минимальным опять же у глагола “говорить”(S = 0,0397), а максимальным - у слова “ребенок”(S = 0,128).

12. При распределении реакций самый высокий индекс дистрибуции Z у женщин показало слово “иметь” (Z = 0,446), а самый низкий был зафиксирован у слова “зеленый” (Z = 0,138). В мужском же массиве минимальное значение Z также было у слова “говорить” (Z = 0,435), а максимальное было зарегистрировано у существительного “небо” (Z = 0,1348) (т. е. с возрастанием Z происходит увеличение неравновероятности появления ассоциаций в дистрибуции или же с увеличением количества реакций уменьшается их разнообразие).

13. Что же касается индекса ассоциативной направленности слова P, то у женщин он был зафиксирован на максимальном уровне у слова “любить” (P = 0,947) (т.е. данный стимул порождает ассоциативное поле с самой упорядоченной структурой), а самый низкий показатель P получился у слова “зеленый” (P = 0,795) (самая неоднородная структура ассоциативного поля). В мужском массиве реакций максимальное P было опять зафиксировано у глагола “говорить” (т.е. у мужчин из всех стимулов по всем параметрам самая упорядоченная и “строгая” стереотипная структура у глагола “говорить”) (P = 0,949), а самая “разбросанная” структура ассоциативного поля - у существительного “небо” (P = 0,814).

14. Также в мужском и женском массивах по каждому стимулу в отдельности нами были выделены совпадающие реакции. Больше всего совпадающих реакций было дано на слово “море”, а меньше всего на слово “иметь”. Все совпадающие реакции у мужчин и женщин отмечены в Приложении N2.

Итак, как видно из полученных данных, мужские и женские ассоциации отличаются как по количественным параметрам, так и качественно. Для дальнейшей проверки нашей гипотезы о различиях в ассоциативной картине мира мужчины и женщины в русском языке мы провели сопоставительный анализ ассоциативных полей таких же слов-стимулов, как и в нашем эксперименте, но только выбранных из АТСРЯ.

Статистическое исследование ассоциативных полей слов-стимулов из АТСРЯ с распределением и классификацией реакций по тем же основаниям, что и в нашем эксперименте, приводится в Приложении N6.

Стимулы из АТСРЯ были выбраны как норма, т. е. как нечто “среднее”, стоящее посередине дихотомии “мужской - женский”, т.к. при работе над словарем фактор пола респондентов составителями словаря не учитывался. В словаре приведены “смешанные данные” без учета половой принадлежности информантов и процентного показателя по соотношению полов.

Таким образом, мы выбрали из словника АТСРЯ девять слов полностью совпадающих с словоформами, участвующими в нашем эксперименте: “иметь”, “говорить”, “любить”, “море”, “небо”, “зеленый”, “мужчина”, “женщина” и “ребенок”.

Как видно из приведенных данных, при сравнении уже трех массивов реакций четко прослеживается следующая тенденция: если различия между мужским и женским массивами статистически значимы, то эти же различия прослеживаются и в третьем массиве, т.е. различия между третьим “нейтральным” массивом и мужским или же третьим массивом и женским массивом практически идут по одним и тем же параметрам. Если же различия между мужским и женским массивами отсутствуют, то они не проявляются и при сравнении их поочередно с нейтральным массивом.

 

 

Это же может быть отнесено и к стратегии реагирования, и к структурам порождаемых ассоциативных полей.

Следует отметить, что нами не было зарегистрировано ни одного совпадения в индексах ассоциативных полей, т.е. все показатели были отличны один от другого (т. е. не было обнаружено полей с одинаковыми ассоциативными структурами) как при сравнении с мужским, так и с женским массивом. Причем, показатели H, Z и P были самыми низкими для “нейтрального” массива реакций (т.е. была зарегистрирована самая низкая стереотипность реакций и неоднородность структур ассоциативных полей). Если же сравнить ассоциативные поля из АТСРЯ постимульно, то поле с самой высокой степенью стереотипности структуры показало слово “любить” (H=4,56), а словом с самым упорядоченным полем стало существительное “ребенок” (P=0,452), соответственно самая низкая стереотипность и неоднородность структуры была зафиксирована у существительного “небо” (H=2,774, S=0,4225, Z=0,024 и P=0,4529).

Также мы выделили совпадающие реакции по всем трем массивам, отмеченные в Приложении N2 с помощью подчеркивания. Больше всего совпадающих реакций было дано на слово “море“, а меньше всего - на глагол “иметь”.

·         между мужским и женским предпочтением в выборе стратегии реагирования;

·         в качественных и количественных характеристиках мужских и женских ассоциативных норм.

При этом в процессе сравнения результатов проведенного нами свободного ассоциативного эксперимента (САЭ) и данных, полученных при составлении АТСРЯ, стала очевидной возможность введения “параметра пола в задачи изучения семантико-грамматического уровня языковой способности с целью выявления особенностей “мужского” и “женского” языка” (Караулов, 1994б, С.216). Этот эксперимент показал и целесообразность введения гендерного параметра на лексикографический уровень, при котором формирования любого корпуса словаря ассоциативных норм должно происходить с учетом пола информантов, а в некоторых случаях - и с «разведением» данных по полу, т. е. с отдельно представленными мужскими и женскими ассоциативными нормами (Горошко, 2001а).

Далее для углубленного описания взаимосвязи языкового сознания и гендерного параметра мы «пошли» по списку изменения стимульного материала и использования качественного анализа ассоциативного материала с последующим фиксированием пола экспериментатора. Помимо этого отдельно изучалась связи между категориями гендера и сексуальности.

Список стимульных слов был составлен из гендерно маркированной лексики. При подборе стимульного материала мы исходили из предпосылки, что на «гендерно отмеченном материале» гендерные различия в ассоциативном поведении полов должны проявиться контрастнее (Горошко, 1999).

Перед проведением качественного анализа особо хочется остановиться на вопросе о соотношении качественного и количественного уровней анализа данных и соотношений «жестких» и «мягких» исследовательских методов, что является весьма актуальным на данном этапе развития гендерных исследований в гуманитарных науках (Малышева, 2001, Мещеркина, 2001, Профатилова, 2001).

Считается, что для исследования «…идеальных конструкций человеческого сознания с множественностью различных интерпретаций одних и тех же феноменов нужна мягкая методология, которую иначе называют качественной (Малышева, 2001, С.149). И дело не в том, что она лучше количественной, а в том, что она более адекватна для исследования гендерного параметра и описания всей специфичности и многоликости языкового сознания и гендерной картины мира, создаваемой языком. Она позволяет глубже прочувствовать гендерные стереотипы в языке, дать более всестороннее описание концептов мужественности и женственности как атрибутов общественного сознания, формируемых, в частности, и с помощью языковых средств (Кирилина 1999, 2002).

Эта серия экспериментов проходила в 1998-1999гг. Респонденты – мужчины и женщины – аспиранты и студенты старших курсов гуманитарных и технических вузов Украины. Родной язык информантов – русский. По приведенному описанию становится понятным, что в сопоставительных целях для участия в ассоциативных экспериментах были отобраны люди в возрасте от 20 до 25 лет, мужчины и женщины с высшим и неоконченным высшим образованием. Эта выборка по своим параметрам (время проведения эксперимента и анкетные данные информантов) может считаться однородной и быть сравнима впоследствии по параметрам с ассоциативными материалами из АТСРЯ и Славянского ассоциативного словаря, готовящегося к изданию в секторе «Психолингвистики и теории коммуникации» Института языкознания РАН, и подробно описанного Н. В. Уфимцевой (см. Уфимцева, 2000).

Для качественного (лингвокультурологического) анализа мы выбрали мужские и женские ассоциативные поля, полученные от глаголов - стимулов (хотел, хотела, хотеть, любила, любил), стимулов - существительных(муж, жена, женщине, женщину), стимулов - прилагательных (добрый, добрая, злой, злая) и двух личных местоимений (он и она). Итого было собрано 30 ассоциативных полей (см. Приложение №7). В качестве объекта непосредственного анализа мы взяли ядра ассоциативных полей (реакции с показателем частоты свыше 10).

По стимулам хотел – хотела – хотеть у нас получилась такая картина:

	Хотеть	Хотел	Хотела
Мужчины	Женщину - 17; не вредно - 17; денег - 15; получать - 15; жить - 14; многое - 14; что-нибудь - 14; всего - 13;	Домой - 15; жить - 15; мог - 15; увидеть - 15; имел - 14; стать - 14; ее - 13; не вредно - 13; большего - 12; гулять – 12	Перехотела – 17; захотела - 15; хотел – 15; хотеть – 14; всего - 13; мужчину – 12
Женщины	всё - 17;; желать - 15; семью - 14; всего - 13; получать - 13; выжить – 12; жить – 11	уехать – 20, хотеть – 19, всего – 14; меня – 14; жить – 13; тебя – 12; смерти – 11	жить - 18; перехотела - 18; его - 14; не могла - 14; увидеть - 14; желала - 13; забыть - 12; могла - 12

Итак, на стимул хотеть мужчины сначала хотят в порядке преференции женщину, денег, многое, всего и хотя бы что-нибудь. При этом хотеть не вредно. В качестве синонима глаголу хотеть в мужском ассоциативном поле соответствует глагол получать. Женщины же сначала хотят всё, всего и семью. Они также хотят жить и выжить (что не наблюдается на мужской выборке информантов), как и у мужчин глагол хотеть ассоциируется с глаголом получать. По приводимым реакциям можно констатировать некое различие в мужских и женских желаниях, а следовательно, и в ценностях и приоритетах, связываемых с образами феминности и маскулинности, диктуемых социальным окружением.

Стимул «хотел» у мужчин, прежде всего, связан с домом (реакция «домой»). Мужчины хотели жить, увидеть, гулять, большего. Интересно, что «хотел» в мужском сознании также ассоциируется с глаголом «имел». При этом «хотел» - это и вредно. Для женщины глагол «хотел» связан с глаголами уехать и жить. У женщин он хотел всего, меня, тебя и смерти, т. е. наблюдается некая рефлексия, возникающая от этого желания. «Хотел» мыслится как бы опосредованно, преломляясь через мужское «я». На стимул «хотела» мужчины и женщины дали много словообразовательных реакций – хотел, перехотела, захотела, хотеть. Мужчинам представляется, что она хотела всего и мужчину, а женщины хотели жить, его, забыть. Только в женском языковом сознании глагол «хотела» ассоциируется с не могла, могла и желала.

По стимулам любил – любила ассоциации распределились таким образом:

	Любил	Любила
Мужчины	был - 21; былое - 21; верил - 21; ее - 13; всех - 12; выпить - 11	отдыхать – 23, его - 21; любит - 17; забота - 15; себя –15
Женщины	себя – 20, страдал – 18; её – 17; всех – 14; помнил – 14; всё – 13; жить - 12; всё вокруг – 11	его – 23; мужчину – 20, принца – 17, поесть – 15, юношу – 15; красивого – 14; ездить

По приведенным ядрам можно увидеть, что для мужчин глагол «любил», прежде всего, связан со словами был, былое, верил, её, всех. Частота реакции «выпить» подтверждает выводы А. В. Кирилиной, что в русском языковом сознании образ мужчины связан с пристрастием к алкоголю (Кирилина, 1999, С.158). Для женщин любил - это сначала себя, потом - всех, её, всё и всё вокруг. Любил – это страдал и помнил. Любил жить – эти два понятия связываются в женском сознании также тесно, как и хотел жить.

Стимул «любила» у мужчин ассоциируется с отдыхать, с заботой, и «со мной, хорошим» (реакция «его»). При этом она не только любила, но и любит до сих пор. Женщины же любили его, мужчину, принца, юношу, красивого. К нашему удивлению, среди самых частотных реакций на стимул «любила» стали глаголы поесть и ездить, появление которых интерпретировать крайне сложно. По-видимому, тот факт, что реакция «ездить» попала в ассоциативное ядро, может косвенно свидетельствовать о резкой смене женщинами в последнее время образа жизни и переходе к более «мобильному существованию» (хотя, разумеется, данное объяснение является весьма условным).

Стимулы муж и жена «дали» такие ассоциативные ядра:

	Муж	Жена
Мужчины	жена - 30; хороший – 25, глава семьи – 20, хозяин – 17	муж - 29; верная - 21; изменила –19; ушла – 18; любимая - 15; чужая – 12
Женщины	жена - 31; козел - 29; любящий - 14; изменил – 13; мужчина - 13; верный – 12; мой – 11	муж – 23; добрая – 20; хорошая – 20; женщина – 15; подруга – 15; ребенок – 15; человек – 14; семья – 13

Как видно по ассоциативному материалу, первой самой частотной реакцией как у мужчин, так и у женщин на слово «муж» стало слово «жена» и соответственно наоборот, - на слово «жена» – муж. По всей видимости, устойчивость этой ассоциативной пары отражает половую и социальную дихотомию, принятую в обществе и является универсальной стратегией ассоциирования во многих культурах. «Муж» не мыслится без жены, при этом «муж» для мужчин - это, прежде всего, хозяин и глава семьи и он должен быть хорошим. «Жена» при этом должна быть верная и любимая. Однако она может уйти и изменить, что, наверное, мужчин может как-то волновать. Для мужчин также может быть интересна и чужая жена, несмотря на Божьи заповеди.

Муж в женском языковом сознании - козел, хотя и любящий. Мы можем проследить и некий «ревностный аспект», свойственный женской ментальности в целом. Женщины полагают, что муж может изменять, и оставаться верным одновременно. При этом муж – понятие собственническое, так как он – мой. Жена в представлении женщин должна быть доброй и хорошей. По женскому ассоциативному ядру прослеживается и семейный «аспект» языкового сознания - понятие жены связывается с ребенком, подругой и семьей. Помимо всего, именно женщины ассоциируют слово «жена» с понятием человек (!).

На прилагательные добрый – добрая, злой – злая самыми частотными ассоциациями стали:

	добрый	добрая	злой	злая
Мужчины	человек – 23; мужчина – 22, дядя – 21; хороший – 11	мама – 28; женщина – 17; душа – 16, тетя – 15; сестра – 15, мать – 14	человек – 25; день – 23; гений – 20; добрый – 18; волк – 17; рок – 17; язык – 17; мир – 15; плохой – 11; скверный – 11; студент - 11	добрая – 30; злость – 22, теща – 28; женщина – 20; судьба – 13; она – 12
Женщины	муж – 24; жених – 20; дружный – 19; зять – 19; плохой – 14; веселый – 13; хороший – 13; надежный – 11; радостный – 11	фея – 23; судьба – 20; людская - 19, красота - 17, доброта - 16, она – 15; мечта – 11	человек - 28; гений - 23; муж – 21, язык – 20, плохой - 13; собака - 12	жизнь – 28; подруга – 27, судьба – 25; история – 13; страна – 13; злой – 12

Для мужчин прилагательное «добрый» связано с человеком, мужчиной и дядей, а прилагательное «добрая» ассоциируется с мамой, матерью, женщиной, тетей и сестрой. «Добрый» – это прежде всего хороший. В понимании мужчин душа также должна быть «доброй».

Женские ассоциации на слово «добрый» гораздо разнообразнее. «Добрый» – это дружный, веселый, хороший, надёжный и радостный. «Добрый» противопоставляется злому. «Добрыми» могут быть муж, жених и зять. Прилагательное «добрая» у женщин связано с судьбой, феей, мечтой. В женском ассоциативном поле часто встречается и словообразовательная реакция – дериват доброта. Интересно также, что для женщин «добрая» – это она, т. е. у женщин происходит совершенно четкое отождествление концепта доброты с женским началом.

Прилагательное «злой» в мужском и женском сознании ассоциируется, прежде всего, с человеком. «Злой» для мужчин может быть и гений, и волк, и собака, и язык. «Злой» – это плохой, скверный. «Злой» противопоставляется доброму. Для женщин «злой» – это гений, язык, а также муж (!). В женском ассоциативном поле наблюдается и гораздо меньше адъективных реакций.

Прилагательное «злая» у мужчин ассоциируется со злостью и судьбой. «Злая» – это она, женщина и теща. А вот для женщин как «злая» мыслится жизнь, судьба, история и страна. «Злой» может быть и подруга. В женских реакциях на прилагательное в женском роде «злая» встречается реакция прилагательным мужского рода злой.

Интересны и ассоциативные поля на личные местоимения мужского и женского рода третьего лица единственного числа «он» и «она».

	Он	Она
Мужчины	брат - 22; влюбленный - 18; вон - 14; дурак - 13; герой - 11; друг – 11; женат – 11	женщина - 21; жена – 20, здесь - 19, сестра – 19, была - 18; девушка - 15; пришла – 15
Женщины	мой – 21; мужчина – 21; козел – 20; она – 18; человек – 18; враг – 17; друг – 15	ушла – 21; пришла – 19; красивая - 16; женщина - 15; и он - 11; я – 11; красива - 11; соперница – 11

Для мужчин «он» – это брат, влюбленный, дурак, герой и друг. «Он» женат. Среди ассоциативного ядра мы встретили и экстрасигнальную звукоподражательную реакцию вон. Этот результат для нас стал несколько неожиданным, т.к., по данным многих исследователей (см., например, Гасица, 1990, С.83), экстрасигнальные реакции редко становятся стратегией реагирования даже у детей младшего возраста и попадают, соответственно, в ассоциативное ядро. По нашему же опыту резкий рост экстрасигнальных реакций (т.е. реакций не связанных семантически со стимулом) наблюдается в измененных состояниях сознания, но никак не в норме. Интерпретировать его каким-либо образом сейчас мы не можем. Весьма условно можно предположить, что это влияние «частеречной» принадлежности стимульного слова (местоимение).

Для женщин «он» ассоциируется с мужчиной и козлом (ср. реакции на слово «муж»), человеком, врагом и другом. «Он» как бы противопоставлен ей (реакция «она»). И «он» – это, прежде всего, мой, а не чей - то.

«Она» для мужчин мыслится как женщина, жена, сестра и девушка. Она – здесь, пришла и была. Для женщин «она» ассоциируется с женщиной и соперницей. «Она» красива, и это – я. Она пришла и ушла. В женском языковом сознании «она» «стремится к своей половине», образно говоря - к нему, что прослеживается по частоте реакции и он, свидетельствуя об определенном стремлении к комплиментарности женского языкового сознания.

Стимулы женщине и женщину породили такие ассоциативные ядра:

	Женщине	Женщину
Мужчины	цветы - 30; мужчине – 20; дарить - 19; улыбнуться – 11	любить - 26; люблю - 17; взять – 17; ласкать - 15; мужчине - 14; хочу - 14; достать - 14; уважать – 13
Женщины	мужчину – 23; его – 21; друга – 21	любить – 23; уважать – 21; мужчину – 20; семью – 15; ищите – 14; женщине – 11

По приведенным реакциям становится понятным, что мужчины «женщине» готовы дарить цветы и улыбнуться. «Женщину» можно также любить, взять, ласкать, хотеть, достать и ещё при этом её надо уважать. В мужских ассоциациях в косвенных падежах[21] женщина противопоставлена мужчине.

В женском языковом сознании, несмотря на все современные феминистские веяния, «женщине», прежде всего, нужно мужчину, его и друга (!). Женщину надо любить и уважать. А ещё ей требуется семья и мужчина.

Если бегло проанализировать количественные структуры полей, полученных от стимулов в косвенном падеже «женщине» и «женщину», то довольно интересным становится тот факт, что в женских ассоциативных полях количество рангов намного больше, чем в мужских. По всей видимости, данный факт можно объяснить некоторыми особенностями женского ассоциативного поведения - стремлением к разнообразию реакций.

Проделанный анализ выявил, что качественная интерпретация ассоциативного материала позволяет совсем по-новому посмотреть на специфику концептов, описывающих ряд «гендерно отмеченных» понятий: «муж», «жена», «ребенок» ит. д. Она дает возможность увидеть, с чем, прежде всего, ассоциируются эти концепты, лучше «разглядеть» их аксиологическую ориентацию, почувствовать «эмоциональную» окраску. Именно качественный анализ данных помогает выстроить определенный фрагмент мужской и женской картин мира в языковом сознании, а также говорить о гендерных стереотипах, проследить динамику их развития.

А количественный, формальный анализ ассоциативного материала, способствует дальнейшему «углублению» этой картины, выявляя определенные закономерности в речевом поведении мужчин и женщин. Теперь становится вполне объяснимым, что введение гендерного параметра в качестве разграничительного критерия и анализ отдельно мужских и женских ассоциаций помогает очертить гораздо четче гендерную языковую картину мира, а также позволяет говорить об особенностях мужских и женских ассоциативных тактик.

Подводя итог по двум первым гендерным экспериментам, следует подчеркнуть, что их результаты подтвердили нашу гипотезу о том, что по определенным параметрам, как на качественном, так и на количественном уровнях анализа (по частоте встречаемости различных реакций, распределению реакций по частям речи, особенностям в выборе стратегий реагирования, организации структуры ассоциативных полей), “женское” языковое сознание отлично от «мужского». А, следовательно, и женская языковая способность может отличаться от мужской, что и проявляется в определенных частотныхзакономерностях употребления мужчинами и женщинами тех или иных языковых средств, а также косвенно позволяет ещё раз подчеркнуть значимость лингвистической гендерологии как ещё одного исследовательского направления в лингвистике, изучающего гендерные проявления в языке и речи (Кирилина, 1999, 2000).

После того как мы получили различия в ассоциативном поведении информантов, обусловленные их половой принадлежностью, возникли вопросы: «А какие особенности в ассоциативном поведении мы можем «получить» от информантов, которые открыто «маркируют» свою нетипичную сексуальную ориентацию? Какие изменения мы можем обнаружить в их ассоциативном поведении по сравнению с гетеросексуальными респондентами? Какими методами - качественными или количественными - можно обнаружить эти гипотетические различия? И будут ли они вообще?

Мы сразу же хотим оговорить, что мы не нашли никакой информации на материале русского языка по изучению речи лиц, у которых происходит некоторое нарушение гендерной идентичности (явления гомосексуализма, транссексуализма или бисексуализма).

Складывается впечатление, что эта тема до сих пор всё ещё табуирована или не представляет особого интереса для отечественной лингвистики. Однако для всестороннего изучения «гендерного» параметра и его взаимосвязи с языком и речью, крайне интересными должны быть работы по исследованию нетипичных гендерных идентификаций личности и, естественно, отражение этого в языковых структурах (Файх, 2002, Goroshko, 2001б, Hird, 2000, Kulick, 2000, 2002).

В феминистской теории существуют различные концепции, связанные с определением и описанием маргинальной идентичности (например, теория квир-идентичности) (см. Жеребкина, 2001, С.63-66, Hird, 2000). Обычно эти концепции ассоциируются с именами Терезы де Лауретис, Элизабет Гросс и Ив Кософски Сэджвик. В советской психологии и социологии своеобразное табу с этой темы снял И. С. Кон, посвятив целую монографию проблемам однополой любви (Кон, 1998).

Существуют как различные проявления нетипичной гендерной идентичности[22] (явления гомо-, би- и транссексуализма), так и различные способы её описания - теоретические исследовательские парадигмы (например, теория «множественных» гендеров (multiplegenders’ theory) (Hird, 2000, C.348)).

В западной лингвистике изучение речевого поведения представителей сексуальных меньшинств началось примерно с 40-х годов прошлого века (см. Kulick, 2000, С.243). Наиболее подробный критический обзор работ в этом направлении за последние двадцать - тридцать лет был проведен Д. Куликом (Kulick, 2000). Анализируя работы по изучению языка геев и лесбиянок, ученый отмечает, что наиболее исследованными областями стали особенности организации словаря, а также фонетические и просодические черты устной речи сексуальных меньшинств. Например, речь геев в английском языке характеризуется частым использованием арго, намеков, категоризаций, большим количеством уклончивых ответов относительно вопросов, связанных с идентичностью человека (опущение или изменение частей речи с маркированной категорией рода (притяжательных местоимений) (Kulick, 2000, С.259). В активном словаре геев[23] наблюдается и частое использование слов - уничижительных наименований лиц гомосексуальной ориентации - в целях переосмысления и изменения их коннотативной (в основном отрицательной) окраски (Там же).

Особое внимание автор уделяет проблеме реконструкции нетипичной идентичности и теоретическому осмыслению работ в области конструирования, создания этой идентичности. Д. Кулик предлагает ввести понятия «сексуальность» и «желание» в качестве «понятийных» категорий, необходимых для построения языковой идентичности. По мнению Д. Кулика, обзор работ в этой области четко показал возможность изучения взаимоотношений между языком и сексуальностью без отрыва от понятия «идентичность», без подмены понятия «сексуальность» понятием «гендер» и без упущения того факта, что сексуальность – это больше, чем то, что люди сознательно говорят или сознательно избегают говорить о своей сексуальной ориентации. Лингвистические исследования того, какими способами «репрессия» и «умалчивание» воссоздаются в языке и какую определяющую роль это «умалчивание» играет в нашем общении, каким образом особые языковые конвенции используются для создания и передачи нашего «желания», могут стать новым многообещающим междисциплинарным направлением для открытий в области как лингвистики, так и антропологии или психологии (Там же, С.277).

Более того, в одном из своих последних выступлений на симпозиуме по социолингвистике Д. Кулик подчеркивает, предваряя свою новую работу «Язык и сексуальность», написанную совместно с Д. Камерон, что формулировка вопроса в рамках только того, каким образом язык отражает и выражает сексуальную идентичность, не позволяет ученым затрагивать более широкие семиотические процессы, через которые сексуальность и желание производятся и воспроизводятся в языке (Kulick, 2002, C.496). Д. Кулик полагает, что понятие «идентичность» не следует брать за отправную точку и оно отнюдь не является ответом на все вопросы, которые мы можем задать о языке и сексуальности. Сосредоточиваясь только на изучении идентичности, мы можем выпустить из поля внимания такие важные параметры самой сексуальности, которые собственно, её конструируют, а именно: фантазия, желание, подавление и бессознательное. Сосредоточение фокуса внимания именно на этих параметрах, по признанию самого Д. Кулика, сближает его научную позицию, во-первых, со взглядами социального психолога М. Биллига, изучающего как процесс познания того, что мы можем сказать, зависит одновременно от познания того, что мы не можем в данный момент выразить, во-вторых, с работами лингвистов-антропологов Э. Охс и Л. Каппс, изучающих каким образом отдельные желания и страхи акцентуируются в зависимости от социального воздействия и контекста (Там же, С.497).

Д. Кулик предлагает использовать перформативный подход для изучения взаимосвязи языка и сексуальности вместо традиционного социолингвистического.

Крайне интересна в этом плане и работа К. Файх, описывающая теоретическую и методологическую базу этих исследований с помощью понятий квир-теории (Файх, 2002). Исследовательницу интересует вопрос, каким образом гендер и сексуальность человека могут быть «индексированы» в языке. К. Файх для описания языка квир -культуры использует понятия «дейксис», «индекс» и «перформативность». К. Файх считает, «…что индексы могут указывать на какую-то черту в речи, например на участников речевого акта, а могут также указывать на гендерную и сексуальную идентичность говорящих, причем индексирование гендера может быть выполнено достаточно широким диапозоном лингвистических средств. Сам дейксис (например, личные местоимения мужского или женского рода) может служить индексом гендерной идентичности говорящих» (Там же, С.307). При этом, по мнению западных исследователей, индексом гомосексуальной идентичности может являться и наличие в речи говорящего особенностей, присущих лицам противоположного гендера. Считается, что индексы не могут быть истинными или ложными, поэтому и понятие «индексирование идентичности говорящего» соответствует понятию «перформативность идентичности», где под перформативностью, прежде всего, понимается понятие, эквивалентное действию, поступку. Многие (и в т. ч. лесбийские исследовательницы А. Ливиа и К. Холл) считают, что гендер является перфомативом потому, что утверждение гендера не только описывает, но и предписывает, требуя, чтобы референт вёл себя соответственно гендерным нормам и, кроме этого, создавал и воспроизводил свой гендер в речевых актах (Livia, Hall, 1997). При этом культура инсценирует гендерные нормы. Далее Файх указывает, что для понятия перформативности важна не истинность или ложность собственно самой сексуальной идентичности, а образцы социального коммуникативного поведения других типов, возможных и предписываемых людям на основании их идентификации как представителей данной сексуальной ориентации. “Перформативность указывает на разницу между культурными группами в способах выражения и создания сексуальной идентичности. Потому перформативность и индексирование формируют очень важную теоретическую базу для понимания особенностей речи сексуальных меньшинств” (Файх, 2002, С.309). В основание же теоретической и методологической базы этих исследований в лингвистике К. Файх предлагает положить три теории:

·         теорию перформативности гендерной и сексуальной идентичности и их индексирование в речи индивида (Livia, Hall, 1997, Ochs, 1992).;

·         лингвистику контакта как метод изучения языковой группы, членам которой неудобно в негативных социальных условиях быть идентифицированными в качестве представителей гомосексуальных меньшинств (Essig, 1999);

·         переводную модель дискурса О. Йокоямы в качестве метода анализа данных и оформления правил их экспликации (Yokoyama, 1986, 1999).

Однако что касается отечественной лингвистики, то до настоящего момента вопрос о введении этих исследований в понятийную парадигму лингвистической гендерологии остается открытым. Нам кажется, что для полноты описания категории гендера и её отражения в языке и речи эта группа исследований была бы крайне интересна и полезна как для онтологического осмысления категории «гендера», так и для изучения «преломления» гендерного концепта в языковом и когнитивном сознании. Более того, эти исследования способствовали и выяснению «роли экстралингвистической реальности в процессах языкового конструирования гендера и его динамики» (Кирилина, 2002, С.241).

Мы предполагаем также, что язык, будучи основным средством конструирования идентичности, не может не испытывать влияния «сексуального» фактора. А это не может не сказаться и на своеобразии отношений между параметрами «гендер», «идентичность» и «сексуальность».

Поэтому информантами для этой части эксперимента были выбраны люди, открыто декларирующие свою гомосексуальную ориентацию. Более того, часть информантов (примерно 40%) занималась правозащитной и просветительской деятельностью в области соблюдения политических прав сексуальных меньшинств. Никакого предварительного тестирования по методике MMPI при отборе информантов не проводилось. Мы посчитали, что достаточно устного заявления информантов об их сексуальной ориентации и того вида общественной деятельности, которым они занимаются.

Возраст информантов колебался от 20 до 40 лет. Родной язык – русский. Все информанты – городские жители с высшим или неоконченным высшим образованием.

Методика эксперимента была полностью идентична предыдущей. Мы использовали тот же стимульный список, состоящий из 11 слов. Условия и ход проведения этого эксперимента также ничем не отличались от первого контрольного эксперимента.

В процедуру проведения эксперимента был введен перекрестный анализ результатов эксперимента по следующей схеме:

Таким образом, мы сравнивали попарно данные по четырем группам испытуемых, две из которых были собраны в первом эксперименте, а две были получены от лиц с нетрадиционной ориентацией в эксперименте, описываемом сейчас. Был проведен сопоставительный анализ ассоциативных полей, полученных от:

·         гомосексуальных мужчин и женщин,

·         гомо- и гетеросексуальных мужчин,

·         гомо- и гетеросексуальных женщин.

Количественный анализ ассоциативных полей гомосексуальных мужчин и женщин показал следующее:

·         Реакции гомосексуальных женщин были разнообразнее.

·         В реакциях лесбиянок чаще встречались реакции словосочетаниями и предложениями.

·         Реакции геев были «более отрицательны». Однако такие стимулы, как любить, ребенок и мужчина, наоборот, именно у лесбиянок активировали «отрицательный» оценочный элемент в значениях почти всех слов - реакций.

·         Количественные показатели индексов энтропии, дистрибуции и разнообразия были выше в ассоциативных полях, полученных от информанток – лесбиянок.

Мы не будем приводить здесь все группы различий, полученных при попарном количественном сопоставительном анализе ассоциативных полей, собранных от гомо- и гетеросексуальных информантов (Об этом смотри подробно Goroshko, 2001).

Подчеркнем лишь, что проведенный анализ показал: имеются существенные различия по всем четырем группам по показателям стереотипности реакций, их разнообразия и дистрибуции, а также в соотношении количества слов, образующих реакцию (одно слово и больше). Если попытаться формализовать этот результат графически, то увеличение или уменьшение различий между ассоциативными полями идет по такой схеме:

На наш взгляд, самым интересным является факт сохранения пропорций в количественных показателях индексов. Мы видим, что явно существует некая закономерность между ассоциативным поведением человека и его сексуальностью. Видно также, что эти изменения пропорций происходят плавно. От каких-либо других выводов мы воздержимся, но уже по первым результатам пилотажного эксперимента становится ясно, что исследование на стыке факторов гендера, пола и сексуальности на материале ассоциаций в русском языке также может быть многообещающим в плане изучения как гендерной и сексуальной идентичности, так и собственно такого сложного явления, коим является категория «гендера» в языке…

Качественный анализ ассоциативных ядер, полученных по четырем группам, выявил ряд различий в «ассоциативном» видении некоторых понятий как гендерно маркированных, так и нет.

Например, стимул мужчина «породил» следующие ассоциативные поля[24]:

Женщины	Лесбиянки	Геи	Мужчины
Сила; отец, сильный, симпатичный; красивый; обаятельный; высокий, друг, рыцарь, умный	Агрессия, армия, Адам, боец, верность, бык, мерзость, соперник, убить.	Красивый, хочу, он, друг, красота, бизнесмен, бить	Сильный; сила; разум; друг; красивый; умный; папа; хозяин; добрый, глава семьи, справедливый,

Мы видим, что для обычных (гетеросексуальных) информантов образ мужчины окрашен в основном положительно. С мужчиной, прежде всего, ассоциируются концепты «силы», «красоты» и «ума». Он должен быть обаятельным и симпатичным. И в большинстве случаев мужчина мыслится в роли отца или хозяина.

Повышенная «эротичность» мужского образа прослеживается по реакциям, полученным от гомосексуальных мужчин. А вот для гомосексуальных женщин (единственный случай по всем четырем выборкам) понятие «мужчина» вызывает чувство агрессии. Это- соперник и мерзость. И его надо убить. Он также ассоциируется с армией и нашим прародителем – Адамом.

Женщины	Лесбиянки	Геи	Мужчины
Мать; красивая; красота; умная; жизнь, любовь; нежная, жена, стройная; добрая, ласковая, нежность	Красивая, мать, подруга, молодая, умная, обнаженная, одинокая, любить, мужик, муки.	Стоит, телка, труд, глупость, мать, нет и не надо, труженица, ненавижу	Красивая, мама; красота; добрая, жена, нелепость, умная, любовь, любимая, стройная, секс, загадка, ласковая, милая, мягкая, мягкость, тепло, уют

Образ женщины для обычных мужчин и женщин в языковом сознании окрашен в яркие положительные тона и соединен более всего с концептами «материнства», «доброты» и «красоты». Женщина также должна быть ласковой и нежной. Отличительной женской чертой является и наличие ума (реакция «умная» встретилась в трех группах информантов), что крайне редко встречается в стереотипных представлениях о женском идеале. Образ женщины у мужчин ассоциируется с мягкостью, теплом и уютом. Для мужчин женщина ещё и загадка! Следует также сказать, что для обычных информантов и лесбиянок образ «женщины» коннотирован положительно, в отличие от геев, по реакциям которых прослеживается резкое отрицательное восприятие этого образа (реакции «нет и не надо», «ненавижу», «глупость»).

Анализ ассоциаций обычных мужчин и лесбиянок показал, что образ женщины в их языковом сознании эротично окрашен ((мужские реакции: секс, любимая, любовь) и (лесбийские реакции: обнаженная и любить)), что косвенно свидетельствует о представленности параметра «сексуальность» в русском языковом сознании.

Женщины	Лесбиянки	Геи	Мужчины
Дети, жить, маму, нежность, ненавидеть, обожать, радость, солнце	Человек, ненавидеть, жизнь, сильно, девушку, жизнь, мужа, крепко, женщину.	Мужчину, его, себя, сильно, страсть, ненавидеть, это прекрасно	Женщину; девушку; мать, сильно; родителей; верить, дети; верность, жизнь, нежно, страсть, счастье, уважать,

Полученные реакции свидетельствуют о том, что «ассоциативная сила» этого глагола направлена вначале на объект любви (реакции: дети, маму, жить, мужчину, девушку и родителей). «Любить» в языковом сознании соединяется с понятиями обожать и уважать. Мы видим и то, что «любить» ассоциируется со своим оппозитивом – ненавидеть. «Любить» можно крепко, сильно и нежно. «Любить» означает радость, жизнь и страсть.

Сексуальная ориентация информантов прослеживается только по преференции в объектах любви. Если для обычных информантов любовь «распространяется» на представителей противоположного пола или близких (детей или родителей), то для гомосексуальных информантов – на свой собственный пол. По реакциям мужчин – геев можно говорить и об определенной эгоцентричности их языкового сознания (реакции «себя» и «его»).

В целом этот эксперимент продемонстрировал, как никакой другой, что изучение категории «гендер» невозможно в отрыве от изучения понятия «сексуальность», и это направление исследований, затрагивающее процессы, передачи и воссоздания сексуальности в речевых практиках, напрямую может быть связано с гендерными исследованиями языка и речи.

В этой же серии экспериментов мы изучали и влияние пола экспериментатора на протекание ассоциативных процессов. Следует заметить, что данный фактор является в прикладном (методологическом) аспекте практически не исследованным. За исключением нескольких работ в области социологии и лингвистики мы не нашли никаких других сведений по этому вопросу. Так, И. В. Журавлева и И. А. Курочкина изучали влияние гендерных характеристик интервьюера на процесс формирования ответа у информанта (Иванова, Курочкина, 20002). Было установлено, что во время проведения социологических интервью пол человека, его берущего, оказывается взаимосвязан с выбором темы беседы. Так, о политике мужчины предпочитают беседовать с мужчинами-интервьюерами, а женщинам говорить о семье легче с женщинами-интервьюерами. При беседе о сексуальных отношениях респонденты обоего пола предпочитают интервьюера-женщину. Наблюдаются и определенные различия при анализе данных, собранных мужчиной-интервьюером и женщиной-интервьюером.

А. О. Морозова и О. В. Симакова сообщают и о различной табуированности некоторых тем для обсуждения при опросах общественного мнения. Например, мужчины считают «деликатными» вопросы о размерах и источниках доходов, а женщин больше смущают вопросы о возрасте и сексуальных отношениях (Морозова, Симакова, 2002).

А. М. Холод указывает также на тот факт, что степень актуализации родовых форм слов, например, «возрастает» при проведении экспериментов мужчинами в женской аудитории и наоборот (Холод, 1997б, С.115).

Н. В. Буренина установила, что во время проведения социолингвистического интервью стиль коммуникативного поведения информантов непосредственно зависел от половой и возрастной принадлежности интервьюера. Однако, по мнению ученой, зафиксированные различия не только следует рассматривать как гендерные характеристики. Не менее значимы социальный статус и уровень образования как информанта, так и экспериментатора (Буренина, 2001).

Исходя из сказанного мы предположили, что пол экспериментатора может и должен каким-либо образом влиять на характеристики получаемых ассоциаций, поэтому в следующей серии экспериментов мы решили фиксировать не только пол информантов, но также и пол экспериментатора.

На этом этапе эксперимента мы выбрали 5 стимулов – существительных, относящихся к гендерно маркированной лексике, – женщина, мужчина, семья, муж и жена. 

Двум группам респондентов – мужской и женской - с перерывом в две недели были зачитаны дважды списки стимульных слов. Объем выборки – по 100 человек каждая. В одном случае экспериментатором была женщина, в другом – мужчина. Устная форма эксперимента была выбрана также в силу того, что в данном случае пол экспериментатора, на наш взгляд, может оказывать более чувствительное воздействие на протекание ассоциативных процессов (например, влияние мужского и женского голоса), что не имеет места при проведении эксперимента в письменной форме.

Однако никаких конкретных различий нами зафиксировано не было. По-видимому, требуются дальнейшие исследования. Несомненно одно: что при собирание ассоциативных норм необходимо учитывать не только пол интервьюируемых, но и пол интервьюеров , во всяком случае при устном способе проведения свободного ассоциативного эксперимента.

Мы также полностью разделяем мнение М. В. Завьяловой, что при письменной форме предъявления стимульного материала «…существуют факторы, затрудняющие спонтанное реагирование: колебания в написании …слова, перекрестные ассоциации с только что написанными словами, а также со следующими по списку, большее время написания. Предположительно, написанные слова вызывают реакции другого рода, они могут быть связаны с визуальной стороной слова, буквенно-знаковой, то есть вторичной, поэтому устный вариант ассоциирования представляется более показательным и достоверным (в силу первичности звукового облика слова)[25]» (Завьялова, 2001, С.65).

 

Следующим объектом нашего исследования стало изучение влияния условий жизни информантов на особенности проявления их ассоциативного поведения, причем влияние условий жизни информантов анализировалось с учетом гендерных различий. Таким образом, параметры гендера и условий жизни были взяты на этом этапе эксперимента в качестве контрольных.

Для исследования был выбран контингент лиц, речь которых (и не только речь) и собственно сама их ментальность крайне редко становятся предметом научного анализа. В качестве информантов мы выбрали людей, живущих в монастыре или же пребывающих в местах заключения (зонах общего и строгого режима). Такой выбор был предопределен несколькими причинами.

Во-первых, нам было интересно изучить речь людей, находящихся длительное время в языковой изоляции (вынужденной или добровольной). В зоне мы отобрали информантов, которые были осуждены за особо тяжкие преступления и находились в изоляции, как правило, свыше 10 лет, а в монастырях мы встречались со случаями 30- и даже 40-летнего пострига.

Во-вторых, как в зоне, так и монастырях, оказываются личности маргинальные, акцентуацией каких-либо черт характера и/или поведения резко отличающиеся от обычных людей. Ведь просто так ни в зоне, ни в монастыре человек не окажется. По всей видимости, для общей поведенческой структуры этого контингента лиц характерно «девиантное» поведение и мышление, причем какой на самом деле будет его нравственная окраска (положительной или отрицательной), наверное, не столь принципиально. И, безусловно, нам было важно наблюдать особенности языкового сознания, связанные с маргинальностью как коллектива, так и человека в целом.

В-третьих, именно в изоляции от общества, по нашему мнению, проявляются те черты характера личности, которые могут сдерживаться «социумом». Ситуация «отгороженности» от социума забором колонии или монастырским частоколом растормаживает в человеке потаенные уголки его личности. Более того, человек, отторгаемый обществом или ушедший от него добровольно, рассматривается и обществом, а иногда и самим собой как некий «патологический, асоциальный, девиантный элемент» (а ведь в патологии иногда явственно проявляется то, что скрывается в норме). «Снятие» барьеров и социальных запретов испытуемых позволяет нам фиксировать именно те черты личности, которые в норме или крайне сложны, или невозможны для практического исследования (Холод, 1997а, С.186-187).

В-четвертых, по данным некоторых исследований, именно однополая изолированная среда выпячивает речевые характеристики личности, обусловленные её гендером, что также является для нас крайне интересным при изучении. Более того, сексуальные ориентации и проявление стереотипа феминности и маскулинности у мужчин и женщин, пребывающих в изоляции от общества в условиях однополого окружения, весьма ярко эксплицируются в их речевой деятельности (Там же, С.187).

Основываясь на сказанном, мы выдвинули гипотезу, что различия в ассоциативном поведении информантов, обусловленные половым диморфизмом, в условиях изоляции и однополой среды должны проявиться резче и контрастнее в сравнении с результатами предыдущего эксперимента с обычными информантами.

В-пятых, просто невозможно было упустить представившуюся уникальную возможность доступа к работе с этим контингентом испытуемых[26]. В момент проведения эксперимента нам не были известны исследования в отечественной лингвистике по анализу речевого поведения данной группы лиц, за исключением экспертной практики в судебно - автороведческой экспертизе (письменная речь осужденных) и работ А. М. Холода (Холод, 1997а, 1997б). Речь же обитателей монастырей в предмет лингвистического анализа не входила вовсе.

Для участия в этой серии экспериментов были отобраны четыре группы информантов.

*               Первая группа была образована из женщин - заключенных, находящихся в зоне общего режима[27] и пребывающих в условиях изоляции свыше 10 лет.

*                Вторую группу образовали послушницы одного из православных монастырей Украины.

*                Третья группа была собрана из мужчин, отбывающих наказание в зоне строгого режима и находящихся в условиях изоляции свыше 10 лет.

*                Информантами для четвертой группы были выбраны послушники мужского православного монастыря.

Родным для всех был русский язык, однако встречались случаи и русско-украинского билингвизма (примерно 20% информантов). Наши информанты были в миру или до заключения как городскими, так и сельскими жителями с неоконченным средним (4-5 классов), средним или же со средним специальным образованием (75%). Очень редко попадались люди с высшим образованием (меньше 25%). В каждую группу было отобрано приблизительно по 45 - 50 человек в возрасте 35 - 50 лет (заключенные мужчины и женщины) и от 20 до 60 лет - возраст обитателей монастырей. К сожалению, как по возрастному составу, так и по уровню образования выборки, не были однородны. Крайне трудно было подобрать при работе с таким контингентом людей с одинаковым образовательным уровнем или примерно одного возраста в силу его малочисленности и в связи с частым отказом частым отказом от участия в эксперименте вообще и резким нежеланием сотрудничать с экспериментатором.

Список стимульных слов остался неизмененным (как и в первом контрольном эксперименте со студентами). В него вошли те же 11 слов: “иметь, говорить, любить, мужчина, женщина, ребенок, небо, море, молитва, красивый, и зеленый”.

Проводился сопоставительный качественный и количественный анализ ассоциативных данных, полностью совпадающий с описанным ранее контрольным экспериментом. Он состоял из трех стадий: сначала анализировались мужские и женские реакции, полученные от людей - послушников монастыря, затем находящихся в заключении, после чего они сравнивались как между собой, так и с результатами, полученными на мужском и женском массивах контрольной группы испытуемых.

Следует также заметить, что свободный ассоциативный эксперимент в монастырях и в зоне проходил в две серии, так как в силу малочисленности информантов один и тот же список стимульных слов предъявлялся им дважды с перерывом в две недели. Таким образом, было получено около 100 мужских и 100 женских реакций[28].

Анализ ассоциативного вербального поведения обитателей монастырей выявил следующие статистически значимые различия между мужской и женской выборкой испытуемых:

              По количеству различных реакций на предъявленные стимулы женские реакции также оказались разнообразнее мужских.

                     Среди женских реакций встретилось больше предложений и предложных словосочетаний “предлог + существительное”.

                     При распределении единичных реакций по частям речи у мужчин было зарегистрировано больше существительных, а у женщин - прилагательных, различия же в употреблении же глаголов, местоимений и наречий опять не были признаны статистически значимыми.

                     Число положительно окрашенных реакций в мужском и женском массиве было одинаковым, но женщины чаще мужчин «давали» отрицательные реакции на предъявленные стимулы, в особенности на слова “мужчина”, “любить” и “ребенок”.

                     Если же рассматривать стратегии реагирования, то различия между мужским и женским ассоциативным поведением информантов из смещенной выборки почти полностью совпали с различиями, полученными от информантов из контрольной группы, за исключением того, что в этой выборке уже не мужчины, а женщины значительно чаще пытались давать пояснения услышанным словам, интерпретируя и поясняя их как бы для экспериментатора.

                     Мужские реакции также были более стереотипны, чем женские, и в этой выборке.

                     Если же сравнивать полученные данные по каждому стимулу, то, как видно по результатам исследования, женщины давали больше различных реакций на глаголы и существительные, а мужчины - на наречия и прилагательные.

                     При исследовании оценочного элемента в значении слов - реакций, у женщин больше всего положительно окрашенных реакций возникало на слова “говорить”, “красивый” и “молитва”, а у мужчин - на слова “молитва” и «иметь». Отрицательно же окрашенными для мужчин больше чем для женщин стали слова “мужчина”, “женщина” и “море”, а для женщин - “любить”, “ребенок”, “мужчина”, и “зеленый”. Полученный результат был для нас также несколько неожиданным, и мы могли бы его интерпретировать чисто психологически. Мы думаем, что в сознании носителей языка, живущих в монастыре, происходит вытеснение данных слов, так как, по-видимому, что-либо, связанное с ними, становится запретным. Они, получается, «вошли» как бы из другой жизни – чужой или чуждой, а отсюда - и столь сильная «окрашенность» ассоциативных полей в отрицательные тона.

                     По стратегии реагирования больше всего семантически не связанных со стимулом реакций женщины дали на слова мужчина и ребенок, а мужчины, в свою очередь, больше всего реагировали персеверациями на слово говорить. Если рассматривать семантически связанные со стимулом реакции, то среди реакций развертывания женщины чаще всего использовали атрибутивные реакций к словам мужчина и женщина, а мужчины дали больше определений к существительным молитва и небо.

                      Функциональных реакций было зарегистрировано больше в мужском массиве реакций, особенно четко эта тенденция прослеживалась в реакциях, полученных от стимулов “говорить”, “любить”, “море” и “иметь”.

                     Ситуационных реакций в мужском массиве реакций было получено больше всего на слова “женщина”, “красивый” и “молитва”, а в женском - на стимулы “зеленый”, “иметь” и “любить”.

                     Реакции-пояснения стали стратегией реагирования для мужчин на слова “говорить”, “любить” и “иметь”. Женщины же больше пояснили такие стимулы, как “молитва”, “зеленый”, “небо”, «море» и “женщина”.

                     Реакции выбора у мужчин по сравнению с женщинами чаще встречались на стимулы “любить”, и “мужчина” а у женщин - на слова “зеленый” и “женщина”.

                     Анализируя структуры ассоциативных полей, мы обнаружили, что у женщин самый высокий индекс энтропии H показало ассоциативное поле, полученное от слова “мужчина”, а самый низкий индекс H, был у слова “молитва”, т. е. самые стереотипные ответы были даны женщинами на слово “мужчина”. У мужчин словом с самым высоким индексом H стал глагол “говорить”, а словом с самым низким индексом энтропии стало существительное «небо».

                     Что же касается индексов ассоциативной направленности слова P и дистрибуции Z, то мы получили полное совпадение с данными, полученными на контрольной выборке информантов.

Также в мужском и женском массивах по каждому стимулу в отдельности нами были выделены совпадающие реакции. Больше всего совпадающих реакций было дано на прилагательное “красивый”, а меньше всего на глагол - меть.

Результаты сравнения женского и мужского массива реакций, полученных от людей, находящихся в зоне, позволили прийти к таким выводам:

1. Женские ассоциации были разнообразнее мужских (в женском массиве данных встретилось большее количество различных слов, но по сравнению с двумя предыдущими массивами ассоциации, полученные в зоне, были самыми однообразными).

2. Мужчины чаще женщин реагировали отказами на предъявляемые слова – стимулы. В этих группах испытуемых встретился самый высокий процент отказов от реагирований на стимульное слово.

3. Среди женских реакций встретилось также больше предложений и предложных словосочетаний “предлог + существительное”.

4. При распределении единичных реакций по частям речи у мужчин было зарегистрировано больше существительных, а у женщин - прилагательных, различия в употреблении же других частей речи были несущественными.

5. Различия в числе положительно окрашенных реакций в мужском и женском массиве не были признаны статистически значимыми, но женщины чаще мужчин давали «отрицательные» реакции на предъявленные стимулы, в особенности на слова мужчина, любить и иметь. При этомколичество положительно окрашенных реакций, полученных от людей (как мужчин, так и женщин), находящихся в зоне, по сравнению с другими исследуемыми массивами было минимальным.

6. Если же рассматривать стратегии реагирования, то при анализе семантически связанных со стимулом реакций было установлено, что “реакции развертывания” в целом чаще встречались в женском массиве реакций. По ним женщины количественно превосходят мужчин и предпочитают давать атрибутивные или же ситуационные характеристики стимулу, а для мужчины самой распространенной стратегией реагирования стало выделение какой - либо функции стимульного слова.

7. Изучая структуру ассоциативных полей, полученных от мужчин и женщин, было замечено, что женское поле разнообразнее мужского, по структуре ассоциативного поля мужские реакции более стереотипны. Показатель дистрибуции реакций также выше у женщин.

При анализе ассоциативных полей, полученных от каждого стимульного слова, было установлено следующее:

1.    Женщины давали больше различных реакций на глаголы “иметь”, “любить”, “говорить”, существительные “небо”, “море”, “ребенок” и лишь на прилагательное “зеленый” у мужчин было зафиксировано большее количество различных ассоциаций.

2.    На слова “ребенок”, “небо” и “женщина” женщины чаще, чем мужчины, реагировали предложениями. На существительное “молитва” реакций в виде словосочетаний “предлог + существительное” в женском ассоциативном поле было значительно больше, чем в мужском.

3.    При распределении слов по частям речи было установлено, что глагольных реакций на слово “говорить”, “любить” и “море” женщинами было дано больше, а вот на слова “мужчина”, “небо”, “красивый” и “молитва” наоборот мужчины чаще реагировали глаголами. Существительных в мужских реакциях встретилось больше при предъявлении таких стимульных слов, как: “мужчина”, “женщина”, “ребенок” и “море”, а в женских - на слова “иметь”, “говорить”, “небо”, “красивый”, “зеленый”. Реакций-прилагательных на слово “мужчина”, “море”, “женщина” в женских ассоциативных полях встретилось больше, а вот на слово “небо” чаще прилагательными реагировали мужчины.

4.    По стратегии реагирования больше всего семантически не связанных со стимулом реакций женщины дали на слово “мужчина”, а мужчины, в свою очередь, больше всего реагировали реакциями, семантически несвязанными по смыслу, на слова “говорить”, «иметь» и «ребенок». Если рассматривать семантически связанные со стимулом реакции, то среди реакций развертывания женщины больше всего использовали атрибутивных реакций к словам “мужчина” и “женщина”, а мужчины дали больше определений к глаголу “говорить” и существительному “небо”. Как уже отмечалось выше, функциональных реакций больше среди мужского массива реакций, особенно четко эта тенденция прослеживается в реакциях, полученных от стимулов “любить” и “иметь”. Ситуационных реакций мужчины дали больше на слова “мужчина” и “красивый”, а женщина - на слова “зеленый”, “иметь” и “любить”.

5.    Реакции-пояснения стали стратегией реагирования для мужчин на слова “говорить”, “любить” и “ребенок”. Женщины же больше дали пояснений на такие стимулы, как “зеленый”, “небо” и “женщина”. Реакции выбора у мужчин по сравнению с женщинами превалировали на слова “любить”, “море”, “мужчина” и “иметь”, а у женщин преференции к именно такой стратегии реагирования не наблюдалось вовсе.

6.    Анализ структуры ассоциативных полей показал картину, абсолютно совпадающую с анализом других массивов реакций: от одних и тех же слов практически по всем трем выборкам были получны почти совпадающие индексы структуры их ассоциативных полей по всем четырем анализируемым параметрам.

7.    При выделении совпадающих реакций в мужском и женском массивах по каждому стимульному слову было установлено, что больше всего совпадающих реакций было дано на слова “иметь” и «любить», а меньше всего - на слово “ребенок”.

А теперь проведем анализ ассоциативных ядер по шести группам испытуемых по пяти стимульным словам в отдельности. Мы выбрали именно те стимулы, по которым наиболее четко можно проследить влияние как гендерного параметра, так и условий жизни людей.

Для удобства анализа по каждому стимульному слову мы создали отдельные таблицы.

Так, на стимул женщина у нас получилась такая картина:

«Женщина»	Обычные информанты	Зона	Монастырь
Мужчины	Красивая - 25, мама – 19, красота - 9, добрая, жена, нежность, умная - 8, любовь - 6, любимая, стройная – 5, секс - 4, загадка, ласковая, милая, мягкая, мягкость, тепло, уют – 3	“-” – 13, Мать - 10, зверь, хочу - 6, подружка - 4, 8 марта, хорошо, подруга, жена, раздеть - 3,	«-», от дьявола - 9, грех, мать, запрет - 8, нет - 7, имя, искушение - 4, грязь, подруга, мечта - 3
Женщины	Мать - 26, красивая - 10, красота - 9, умная - 8, жизнь, любовь - 6, нежная - 5, жена, стройная - 4, добрая, ласковая, нежность – 3	Мать - 11; мужчина - 10; красивая - 9; я, красота - 6; любимая - 5; загадка; слабая половина; уже не девушка - 3;	Судьба 12, мать, смирение - 9, ум, радость, сияние - 5, в белом, Мария, семья, заботы - 4, мама, божественная, грустная – 3

Как видно по этим реакциям, женщина – это прежде всего мать. Наш собственный эксперимент не выявил обычно наблюдаемую и распространенную ассоциативную дихотомию «мужчина/женщина» (когда на слово «женщина» – самая частотная реакция мужчина) (см.: САНРЯ, АТСРЯ, Кирилина, 1999), за исключением женщин из зоны.

Как мы видим, у обычных информантов образ женщины окрашен положительно. В представлении мужчин и отчасти женщин «женщина» должна быть красивая, умная, а затем уже добрая, ласковая, нежная.

А вот для обитателей монастыря – монахов образ женщины или табуирован (большое количество отказов от реагирования вообще, реакции – нет, запрет), или окрашен отрицательно – от дьявола, грязь, грех. Правда, женщина – это и мечта (что, в свою очередь, свидетельствует о латентной интерпретационной силе метода свободных ассоциаций). А для монашек образ женщины ассоциируется с судьбой и смирением. Она божественная и грустная. И с нею связаны семья и заботы.

У мужчин образ женщины достаточно чувственен. Это и секс, и раздеть, и хочу, и искушение. С этим образом у мужчин также соединились понятия уюта и тепла.

Для мужчин же из зоны этот образ достаточно амбивалентен. С одной стороны, женщина - это подруга и жена, а с другой - зверь. Её также хотят раздеть, что вполне понятно.

Особо нужно оговорить, что однополая среда сильно влияет в целом на восприятие мира. Объект, которого сейчас нет в окружении и нет долго (и этот вакуум поддерживается или добровольно или насильно и искусственно), как бы вымещается из сознания и из внутреннего мира человека. Этим мы можем объяснить такой высокий процент отказов от реагирования у информантов - мужчин, находящихся в зоне или в монастыре.

Следующий стимул, который мы хотим рассмотреть – это существительное мужчина.

«Мужчина»	Обычные информанты	Зона	Монастырь
Мужчины	Сильный - 19, сила - 18, разум - 11, друг - 8, красивый - 7, умный - 6, папа - 5, хозяин - 4, добрый, глава семьи, справедливый - 3	Мужик - 10, был, сволочь - 8, рядом – 6, друг, отец, ушел - 5, хозяин, братан - 4, дружбан, сука – 3	Отец - 8, живет, молитва - 6, работа, дом, забота - 5, друг - 4, справедливый, достоинство, человек, тварь божья – 3
Женщины	Сила - 10, отец, сильный, симпатичный - 6, красивый - 5, обаятельный - 4, высокий, друг, рыцарь, умный - 33	Алкаш – 11, был - 8; властелин – 5, воин, волосатый, – 4, говорил, гордость, дело, добытчик, блондин, должен, курил, лоботряс, лох – 3	Жена – 10, женщина – 7, жизнь – 6, кормилец, папа – 5, красавец, красивый – 4, всегда прав, высокий, в браке, любимый, сильный, мой – 3

Итак, по полученным реакциям вырисовывается довольно непростая картина. Для обычных испытуемых образ мужчины воспринимается положительно. С ним связываются концепты силы и доброты. Мужчина также умный, справедливый и красивый. Он отождествляется с социальной ролью хозяина, отца и главы семьи. Он выступает как рыцарь, кормилец и друг.

В самом отрицательном свете мужчину воспринимают женщины из зоны. Для них мужчина - это алкаш, а кроме того - лоботряс, самец и лох.

Мужчины – осужденные ассоциируют этот образ с мужиком, другом, отцом. Он – хозяин и братан, но он может быть сукой и сволочью. На этом фоне поражают ассоциации был и рядом. Они как бы «доводят» ассоциативный портрет мужчины до гештальта (целостного образа). С одной стороны, кругом тебя окружают как бы одни мужчины[29], а, с другой – тот, настоящий, мужчина был не в этой жизни. Мы думаем, что анализируемая реакция является косвенным подтверждением того факта, что изменения в личности и психике человека, которые происходят в зоне после трех лет нахождения там , не поддаются корректировке или же реабилитации[30]. Попадание этой реакции в ядро ещё раз косвенно свидетельствует о том, что у заключенных происходит резкое разграничение двух периодов жизни. Один – период, который был до осуждения, и второй - после того, как они попали в зону.

Для обитателей монастыря образ мужчины в целом воспринимается положительно. Так, для мужчин – послушников с мужчиной ассоциируются понятия работы, молитвы, дома. Мужчина – это отец, человек и тварь божья. Он также друг – справедливый и достойный.

Для монахинь мужчина не мыслится без женщины и жены, что совпадает с данными многочисленных ассоциативных норм. Он для них - жизнь. Ему приписывается роль отца и кормильца. Он всегда прав(!). Он красавец, в браке – высокий и сильный. И он мой (!), что для нас было крайне неожиданно. Вообще, столь положительно окрашенный мужской образ, на наш взгляд, также может свидетельствовать о влиянии однополого окружения.

«Ребенок»	Обычные информанты	Зона	Монастырь
Мужчины	Маленький – 14, Беззащитность - 10, радость - 8, беззаботность - 7, счастье - 5, сын - 4, весёлый, дитя, забота, красивый, любимый, любовь, маленький человек, мать, родной, чистота – 3	Бегает - 8; беспомощность -7; мальчик, детство - 5 болел, «0», игрушка - 4, капризы, будущее, бывает, веселье, внебрачный, коляска, красивый, кукла, годичный, малыш, чертенок - 3;	Маленький – 9, ангел - 6; вырастет, детство, дитя - 5; добро, заботы, капризы - 4; карапуз, "0", любовь, малышка, мальчик, матери, младенец, невинный, послушный, продолжение рода, хлопоты, чудо, шустрый - 3.
Женщины	Маленький - 9, радость, счастье - 7, веселый, забота, нежность - 5, красивый, любимый, любовь - 4, ангел, беззащитный, симпатичный, хорошенький – 3	0 - 10, всё, маленький, семья, заболел - 5, крах, хлопоты, нет - 4, потом, надежда, мечта, остался, хочу, плачет, пеленки, родила, родной, счастье, кошмар, ночь, приходит, не могу, уход, хитрый – 3;	Маленький, плачет - 8, малыш, дитя, ангел - 6, здоровый, счастье капризный - 4, любимый, заболел, живой, девочка, детство, мама, чудо, хлопоты, цветок, ангел во плоти, Божий сын, чудо, чудо Божье - 3

Полученные реакции на этот стимул совпадают с ассоциативными нормами, представленными в САНРЯ и АТСРЯ. Ребенок мыслится как маленький. Для обычных информантов и людей, живущих в монастыре, этот образ окрашен в основном в положительные тона – радость, счастье, чудо, веселый, любимый. Он ассоциируется с заботой и хлопотами. Он может быть шустрым и капризным, весёлым и беззащитным, здоровым, симпатичным и родным.

При этом для монахов и монашек он ангел, ангел во плоти, невинный, чудо Божье и просто чудо.

Специфических гендерных характеристик в восприятии образа ребенка на качественном уровне анализа не наблюдается. Влияние же образа жизни «чувствуется» при изучении реакций, собранных в местах лишения свободы. Особенно выделяется женская выборка заключенных. Кажется, что детская тема – это запрет, своего рода табу. Количество отказов от реагирования и здесь вышло на первое место. И вообще, образ ребенка воспринимается в целом неоднозначно. Так, «ребенок» ассоциируется с крахом, болезнью (реакция - заболел), хлопотами, плачем, кошмаром, ночью, уходом и т.д. Возникает ощущение, что женщины – осужденные каким-либо образом пытаются вытеснить этот образ из своей психики (реакции – нет, потом, не могу, уход, остался). А, с другой стороны - это мечта и надежда, с ним связано всё. Психологи, работающие в женских зонах, рассказывали автору этой работы, что для женщин, у которых дома остались дети, возникает постоянное чувство вины и тревоги за их судьбу, а с другой стороны, дети – это то единственное, что их держит на земле и заставляет выживать в столь страшных условиях зоны. Для бездетных женщин рождение ребенка в тюрьме означает также приобретение нового смысла в жизни и определенных социальных льгот, пока ребенку не исполнится трех лет. Таким образом, по этому ассоциативному полю мы, наверное, ярче всего можем «понять» влияние столь страшных условий жизни, которое сразу же отражается и на ассоциациях информантов, «перехлестывая» гендерные, а может быть, и другие различия.

«Любить»	Обычные информанты	Зона	Монастырь
Мужчины	Женщину - 9, девушку - 7, мать, сильно - 6, родителей - 5, верить, дети - 4, верность, жизнь, страсть, счастье, уважать - 3	Жена - 9; родных - 5; уважать - 4; есть, жить, счастье, близких, девушек, детей, дорожить, женщин, женщину - 3	Бога, Господи - 6, отца - 5; жить - 4; человек, бояться, вечность, ждать, терпеть, надо, нравиться, охаживать, полезно, понимать – 3
Женщины	Дети - 9, жить, маму - 4, нежность, ненавидеть, обожать, радость, солнце - 3	Детей - 7; семью - 6; жизнь - 5; мужчину - 4; мама, желать, кого-то, любимого, маму, мать, обожать, жертвовать - 3	Бога – 6, счастье, человека – 5, мир Божий – 4, , уважать, человек, всегда, жизнь, заботиться, кого-то, ненавидеть - 3

По приведенным реакциям становится понятно, что их гендерный аспект реализуется прежде всего в объекте любви. В основном любовь изначально направлена на человека противоположного пола, а потом на близкое окружение – родителей, мать, детей. Для обитателей монастырей любовь более всего обращена к Богу. Любить значит жить, дорожить, заботиться, жертвовать и обожать. Иногда глагол «любить» противопоставляется глаголу ненавидеть, однако следует заметить, что эта реакция встретилась только в одном ассоциативном поле, собранном в монастыре у монашек всего в трех случаях. По данным АТСРЯ, реакция «ненавидеть» является одной из самых высокочастотных реакций (АТСРЯ, т.I, С.76). Этот факт косвенно может, на наш взгляд, свидетельствовать о динамике развития языкового сознания, так как временной разрыв между анализируемыми полями и полями из АТСРЯ составляет примерно пять - шесть лет.

В реакциях обычных информантов и, особенно заключенных, в ассоциативное поле этого глагола попали реакции, описывающие семейные ценности как у мужчин, так и у женщин. Контрастнее всего это проявилось у мужчин, находящихся в зоне. Так, у них самыми частотными стали ассоциации – жена, родных, близких, детей.

Для монахов и монашек семейные ценности любви не вызывают. В основном, любить надо Бога и Божий мир. Глагол любить в этой выборке информантов «получает» ярко выраженную «интерпретационную» окраску. Они как бы пытаются толковать, «пояснить значение» этого глагола. Любить тут ассоциируется с заботиться, понимать, охаживать, терпеть, бояться, нравиться и ждать.

И последний стимул, который мы бы хотели проанализировать, - это существительное «молитва».

«Молитва»	Обычные информанты	Зона	Монастырь
Мужчины	Бог – 13, церковь – 9, вера - 6; просьба – 5, Библия, икона – 4, религия, храм – 3.	Церковь - 10, Бог, «0» - 7, Аминь, крик души 4, отчаяние, откровение, доверие, грех, очищение - 3	Произнесенная - 10, слово Божье, за здравие - 7, требы – 5, за упокой, вечерняя, возношение ума и сердца к Богу - 3,
Женщины	Церковь - 9, Бог - 7, вера, надежда - 6, просьба - 5, икона - 4, вера в Бога, душа, обращение к Богу – 3	К Богу - 10, за помощью - 9, радость, о близких - 7, «0», спасение - 6, крик, крик Души, Отче наш, прошение, покаяние - 3	Закон, моя - 9, аминь - 8, Отче наш, Богородице - Деве - 7, возликуй, псалтырь, отдохновение, слово Божье - 3.

По полученным ассоциативным полям влияние гендерного фактора практически тут тоже не видно. Однако мы можем говорить о четком влиянии условий и образа жизни на ассоциативное поведение испытуемых. 

Для обычных людей существительное молитва ассоциируется с Богом, церковью, Библией, иконой, религией и храмом. Молитва расценивается как просьба или обращение. Нам показалось, что на данный момент это понятие воспринимается в студенческой среде (а именно она была выбрана нами в качестве информационной) формально, даже несколько по-книжному и отстраненно. Оно не стало неотъемлемой частью религиозного и нравственного развития человека. Личностный, эмоциональный компонент при восприятии этого слова, за исключением единичных реакций, по нашим результатам, в целом не прослеживается.

Для заключенных молитва также ассоциируется более всего с церковью и Богом. Она воспринимается как спасение, прошение, покаяние и крик души. Молитва вызывает откровение, доверие и очищение. На наш взгляд, приведенные реакции косвенно свидетельствуют о значимости и эмоциональной окраске молитвенного ритуала для людей, которые лишены самого элементарного права – права свободы. 

Поражает также и количество отказных реакций на этот стимул – у женщин встретилось 6, а у мужчин - 10 отказов.

Интересные ассоциации были собраны на существительное молитва в монастырской среде. Их отличает от других реакций, во-первых, их высокая стереотипность. Во-вторых, становится очевидным, что молитва - это не нечто абстрактное, а часть повседневного образа жизни (утренняя, вечерняя, за здравие, за упокой). Причем, она вполне конкретна – Богородице Деве, Возликуй, требы или Отче наш. И молитва – это возношение ума и сердца к Богу.

Резюмируя проведенный эксперимент по влиянию образа жизни на ассоциативное поведение человека, можно заметить, что тут гендерный фактор, вопреки изначальному предположению, является далеко «не доминирующим» параметром. Во многих случаях образ жизни и мыслей людей оказывает гораздо большее влияние на их мировоззрение, нежели их половая принадлежность, что тут же «фиксируется» и в структурах языкового сознания. Мы считаем, что этот эксперимент, как никакой другой, показал настоятельную необходимость комплексного изучения гендерного параметра и невозможность его «отрыва» от всего контекста социальной жизни человека.

 

Вопросы функционирования языкового сознания при необычных психофизиологических состояниях человека и методы его описания и исследования, а также разработка фундаментальной концепции множественности состояний нормального языкового сознания, по мнению ряда отечественных лингвистов и психологов, является одной из насущных задач психолингвистики XXI века (Спивак, 2000, C.3).

В современном лингвистическом описании считается, что языковое сознание может быть описано как в нормальном состоянии функционирования, так и в патологическом (Материалы XII и XIII симпозиумов по психолингвистики и теории коммуникации, 1997, 2000, Спивак, 1996, 2000). В ряде работ исследуются проблемы функционирования языкового сознания в зависимости от групповых и индивидуальных личностных характеристик человека. Некоторые лингвисты говорят о применимости идеи множественности к состоянию языкового сознания как в норме, так и в патологии (Спивак, 2000, С.3).

Наиболее всесторонне проблема описания множественности функционирования языкового сознания разработана в (Спивак, 2000). В ней представлен обширный обзор отечественных и зарубежных работ в данной области, приводятся классификации изменений состояния сознания (ИСС), в т. ч. языкового. Автор рассматривает ведущие концепции природы ИСС, их этиологии и динамики, а также анализирует наиболее перспективные направления их изучения. Эмпирический материал, представленный в монографии, включает данные по обследованию изменений языкового сознания в высокогорных и полярных условиях, при работе в горячем цеху, под действием психоактивных препаратов и суггестии, применяемой в психотерапевтической практике.

Д. Л. Спивак вводит в научный оборот понятие «лингвистика ИСС», которое призвано изучать измененные состояния языкового сознания. Языковое сознание в концепции Д. Л. Спивака является частной категорией от общего понятия «сознание». Оно трактуется автором «…как психическая структура, обеспечивающая полномасштабное, прямое или косвенное использование языковой способности и ведение речевой деятельности» (Там же, С.14). Исходя из этого определения, предметом лингвистики ИСС являются «…качественно образные модусы организации языковой способности нормального человека, как правило, обеспечивающие продолжение адекватной обстановке и задачам… коммуникативной и когнитивной деятельности при эндо- и экзогенных нагрузках разного типа, направленности и степени выраженности» (Там же).

Считается, что специфические ИСС могут возникать под действием определенных агентов или обстоятельств. Причины, вызывающие непроизвольное изменение обыденного состояния сознания, достаточно разнообразны. К ним относятся:

- значительное уменьшение внешней стимуляции или двигательной активности (затворничество, одиночные плавания, путешествия по пустыне и пр.);

- и, наоборот, чрезмерное их усиление (пытки, состояния паники, ритуальные конвульсии, ярость, определенные истерические состояния);

- необычное повышение бдительности или умственной вовлеченности в ситуацию (длительное наблюдение за экраном радара, условия экзаменационной обстановки, страстная молитва, явления массового психоза, слушание харизматического оратора, яркого концерта и др.);

- снижение бдительности или ослабление критики (дрема, самогипноз, глубокие экстатические и творческие переживания, озарения, свободное ассоциирование во время психоаналитических сеансов и др.);

-          действие психосоматических факторов (гипо- и гипергликемии, обезвоживание, недосыпание, опьянение, тяжелая болезнь и т. п.).

К состояниям ИСС, кроме упомянутых выше, относятся фармакогенные состояния (инсулиновая, дилантиновая, кетаминовая терапии), экзогенные (высокогорные и полярные условия и прочее) и суггестогенные (психоделические сеансы, гипноз и т.д.). Некоторые ученые относят к ИСС и различные степени проявления состояний эмоциональной напряженности (в т. ч. и предельных эмоциональных состояний): стресса, сверх утомления, аффекта и пр. (Измененные состояния сознания: современные исследования, 1995).

Рассмотрение перечисленных выше факторов показывает, что специальные средства или способы создания ИСС могут быть как внешними (например, гипноз), так создаваемыми, управляемыми и контролируемыми самим индивидом (различные медитативные практики) (Там же, С.8-9). Более того, нам кажется, что в ряде случаев не может происходить возвращение в обратное, неизмененное (исходное) состояние (случаи тяжелой болезни с её постоянной прогрессией).

Анализ литературных данных показал, что метод свободных ассоциаций является довольно распространенным диагностическим, а иногда и терапевтическим средством в исследованиях ИСС. Более того, на сегодняшний день считается, что вербальные ассоциации подчиняются тем же законам, что и все ассоциативные связи человеческой психики, поэтому представляется невозможным понять механизмы ассоциирования из данных только нормативных процессов (Овчинникова, 1994, С.33). Вообще, в патологии могут открываться те глубины психических процессов ( в том числе ассоциативных), которые тщательно скрываются, “блокируются” или же попросту не обнаруживаются в норме. Например, данные ассоциативных экспериментов, проведенных с умственно отсталыми детьми, а также с людьми, страдающими психическими заболеваниями (маниакально-депрессивным психозом, шизофренией, эпилепсией), позволяют глубже “заглянуть” в суть ассоциативного процесса, так как часто на-гора таким контингентом лиц выдаются не готовые реакции, а некий промежуточный продукт. В свое время еще Л. В. Щерба обращал внимание на важность для анализа такого “уникального” продукта, полученного в естественных условиях. Иными словами, особенности ассоциирования при патологиях психики или анормальных (измененных) состояниях сознания представляют собой “естественный” эксперимент, предоставляемый нам самой природой (Там же). Так, применение метода свободных ассоциаций в психиатрии позволяет выявлять некоторые расстройства типов мышления. Этот метод может быть полезен при изучении афазии, при диагностировании определенного рода психосексуальных девиаций и пр., так как нарушения психики - при поражениях головного мозга, речевых патологиях и несформированных психических структурах (детская психика) - не могут не отразиться на ходе ассоциативного процесса. Например, изучение ассоциативного поведения людей, страдающих шизофренией, обнаружило скачкообразность и одновременно непрерывность, континуальность цепи ассоциаций. Из-за невозможности удержать в сознании одну линию ассоциативный ряд шизофреников превращается в цепь случайно связанных между собой слов, так как одной из особенностей протекания шизофрении является разрушение стандартных ситуаций, или, говоря точнее, происходит нарушение вероятностного речевого прогноза. Для шизофреника частотные взаимосвязи слов или объектов реального мира как бы непредсказуемы, и вместо наиболее вероятного варианта (с точки зрения нормы) шизофреник может выбрать более четкий или логичный, но периферийный вариант. Это отражается на нарушении механизмов ассоциирования, так как для шизофреника операции со значением слова как бы неадекватны, семантические пространства слов искажены из-за нарушений иерархии семантических признаков в структуре значения. Ассоциации больных шизофренией строятся по типу тематических, т. е. в принципе они ориентированы на взаимосвязи реальных объектов, но из-за того, что реальные взаимосвязи искажены, они отражают нетипичные ситуации. Иногда в ассоциациях шизофреников могут отражаться некоторые сиюминутные, актуальные только для данного момента и времени ситуации и события. И. Г. Овчинникова полагает, что результаты исследования ассоциативных процессов, полученных на патологическом материале, позволяют сделать вывод о том, что тематические ассоциации отражают определенную стадию процесса поиска реакций на уровне невербального синкретичного образа некого фрагмента мира (Овчинникова, 1994, С.38–39).

В этой группе работ заслуживает внимания исследование, проведенное Н. Н. Николаенко с соавторами. Оно посвящено изучению семантических возможностей левого и правого полушария у больных депрессией и шизофренией, проходящих курс лечения унилатеральными электросудорожными припадками (Николаенко с соав., 1998). С помощью метода свободных ассоциаций изучалось восприятие близких и дальних ассоциативных связей[31].

Свободный ассоциативный эксперимент используют и при исследованиях речи людей, страдающих афатическими расстройствами. Было выявлено, что для ассоциативного поведения афатиков характерно то, что они часто стараются дать толкование, интерпретацию услышанному или увиденному стимулу, например: “Стол — не тарелка, что это может быть? Чашка, нет, это не то” и т.д. (Лебедева, 1997, С.94). На основании экспериментальных данных установлено, что у таких больных нарушена смысловая структура слова, но элементы соотносимых в уме объектов осмысленно сочетаются, при этом ассоциативные связи, привычные для человека в норме, сохраняются, так как все полученные ассоциации — это реально существующие слова, и логическая соотнесенность вербального материала с действительностью не нарушается. Проводилось и изучение ассоциативного поведения больных, страдающих различными формами афазий (моторной, акустико-мнестической и семантической). У больных с моторным типом афазии преобладают в основном парадигматические реакции, тематических реакций гораздо меньше, а семантические ассоциации отсутствуют вовсе. У больных с семантической формой афазии возрастает число тематических реакций, а также реакций, семантически не связанных со стимулом (в том числе звуковых). Для людей, страдающих акустико-мнестической формой афазии, характерных черт ассоциативного поведения обнаружено не было (Жукова, Ахутина, 2000, С.87–88).

В данной области исследований привлекает внимание работа Ж. М. Глозман и В. М. Самойловой, в которой был проведен качественный сравнительный анализ лексикона в условиях нормальной и аномальной жизнедеятельности адаптированных и дезадаптированных подростков, а также взрослых здоровых испытуемых и больных с корковыми (афазия) и подкорковыми (паркинсонизм) поражениями мозга (Глозман, Самойлова, 1997, С.44). В качестве инструмента исследования были выбраны метод свободных и метод направленных ассоциаций. Изучались динамические параметры, описывающие скорость и подвижность речевого потока, и особенности стратегии ассоциативного поведения испытуемых. Было показано, что афазические дефекты речи вызывают глубокую трансформацию лексикона, которая проявляется в деиндивидуализации (термин авторов исследования) лексикона, особенно его глагольной части, и в изменении взаимоотношений между его частями. При паркинсонизме внутренняя структура лексикона относительно не изменяется, а все нарушения связаны с речевой деятельностью. Типичной характеристикой ассоциативной продукции здоровых информантов является отражение в лексике своего индивидуального жизненного опыта и специфики реалий личной жизни. Во всех группах больных было выявлено значимое снижение этой характеристики при заметной активации нетипичной для здоровых испытуемых части лексикона, описывающей патологический жизненный опыт (Там же, С.44).

В работе А. В. Кожиновой и Ж. М. Глозман при изучении психогенных двигательных нарушений и их отражения в динамике речевых процессов ассоциативный тест также стал одним из основных рабочих методов (Глозман, Кожинова, 1999). Причем, анализ данных, полученных с помощью свободного ассоциативного теста, послужил своеобразной диагностической методикой, позволяющей говорить о психогенных двигательных расстройствах, вызываемых снижением речевой активности в ассоциативном эксперименте. Так, при сравнении результатов контрольной и экспериментальной групп (больные с патологическим состоянием центральной нервной системы) были отмечены изменения в скорости протекания (её значительном снижении) ассоциативных процессов (в особенности у больных, страдающих парапарезом и левосторонним гемипарезом), в сужении стратегий реагирования: больными информантами было выбрано только три стратегии реагирования – категориальная, ситуативная и оппозитивная (в понимании Тверской психолингвистической школы). В особенности сужение стратегий реагирования было видно по данным, полученным от информантов, страдающих наиболее тяжелыми формами парезов. Эксперимент показал и существенное отличие в лексическом «заполнении» ассоциативных полей, полученных от контрольной и экспериментальной выборок. В целом данные психолингвистических экспериментов позволили авторам прийти к выводу, что вербальная активность пациентов в эксперименте зависит от ведущего синдрома, от стороны пареза, от тяжести симптомов и от выраженности демонстративных черт личности (Там же, С.119).

К этому же направлению исследований может быть отнесена и работа М. В. Завьяловой, описывающей влияние родного языка у больных афазией на порождение ассоциаций (Завьялова, 1997, С.62). В работе автор использовала литовско-русский ассоциативный материал. Автор работы исходила из предпосылки, что “…помимо национальных особенностей, языковых традиций, устоявшихся стереотипов, которые, несомненно, играют большую роль при возникновении ассоциаций (а также, в некоторой мере, звуковой символизм и этимология слова), сама структура языка, по-видимому, оказывает влияние на типы реакций” (Там же, С.62). А типы реакций зависели не только от очага поражения (больные с моторными афазиями предпочитали парадигматические реакции, а больные, страдающие сенсорными афазиями, производили больше синтагматических, эмоциональных и нестандартных реакций). Литовские больные значительно чаще давали синтагматические ответы, даже когда реагировали на стимульные слова антонимами. Аналогичная картина прослеживалась и в норме. При этом эксперимент продемонстрировал, что на глубинном уровне ассоциации не зависят от конкретного языка, и в случае очень сильных поражений мозга, когда речь практически полностью утрачивается, испытуемые разных национальностей давали сходные по типу реакции. Эксперименты, проведенные с билингвами, показали, что владение двумя языками в равной степени накладывает отпечаток на мышление человека, на формирование языковых связей и конкретный языковой опыт, закрепляет определенные связи и обусловливает появление тех или иных ассоциаций.

В работе О. Д. Лариной и О. А. Королевой методика свободных ассоциаций использовалась в качестве восстановительного обучения у больных с локальными поражениями мозга. В качестве стимульного материала была выбрана специфическая лексика, отличающаяся низкой частотностью употребления в разговорной речи (сленг, изысканные книжные выражения и т.д.) (Ларина, Королева, 2000). Это было сделано для того, чтобы «спровоцировать» (активировать) у больных «произносительную коммуникативную сторону речи». Например, у больного академика, владеющего тремя иностранными языками, стимулы «шале», «кюре» вызвали следующие реакции: «Ну, наконец-то нормальные слова! Какой прекрасный французский список! А английский у Вас есть?». Таким образом, приведенная работа является своего рода уникальным примером того, что метод свободных ассоциаций может использоваться не только в диагностических, но и в терапевтических целях в качестве «восстановительного» обучения.

В этой группе исследований крайне любопытна и работа с использованием ассоциативной методики, проведенная Т. М. Рогожниковой с детьми разных возрастных групп в норме и патологии (Рогожникова, 1983). В её эксперименте принимали участие дети 4 возрастных групп - от 4 до 17 лет. При этом в качестве контрольных параметров были выбраны факторы пола, возраста и патологии. В работе в сопоставительном ракурсе изучались качественные и количественные характеристики ассоциативных полей, полученных от нормальных и дебильных[32] детей, а именно: стереотипность реакций, количество разных реакций и пропорциональные отношения между конкретной и абстрактной лексикой. Проведенное исследование почти полностью подтвердило мысль А. Р. Лурии о том, что в патологии процесс восприятия слова происходит совсем по-другому, чем в норме. Отличается также и система связей, возникающая между словами (Лурия, 1979, С.105). Т. М. Рогожниковой было установлено, что у нормальных детей с возрастом стереотипность реакций понижается, причем у девочек это происходит резче. Для ассоциативного поведения дебильных детей вообще не характерны резкие изменения количественных показателей (в особенности это справедливо по отношению к дебильным девочкам). Здесь мы наблюдаем гендерную дифференциацию в ассоциативном поведении, которая подвержена также влиянию фактора патологии (Рогожникова, 1983, С.135). С возрастом у нормальных девочек и мальчиков происходит некоторое уменьшение количества разных реакций, а затем начинается подъем в этих показателях, но с разной степенью интенсивности. У дебильных девочек с возрастом количество разных реакций уменьшается, а у мальчиков происходит стабильный рост именно по этому показателю. Что касается конкретных и абстрактных слов, то у нормальных детей с возрастом количество конкретных реакций снижается, причем у девочек этот показатель изменяется менее резко. В патологии количество конкретных слов уменьшается только в ассоциативных полях, полученных от информантов – мальчиков. Интересны данные и качественного анализа. Так, нормальные дети в возрасте 7-9 лет на слово-стимул «мечта» дают такие реакции быть врачом, летчиком, шофером, т. е. мечта конкретно связывается с какой-либо профессией. У дебильных детей ассоциативный ряд выглядит следующим образом: я мечтаю, мечтать, мечтаешь, человеки мечтают, мечтатель, мечта, т.е. происходит своеобразное замыкание ассоциативного ряда.

Проблема взаимовлияния нескольких факторов и её отражение в овнешненных проявлениях языкового сознания, коими являются речевые продукты ассоциативных процессов, сейчас довольно успешно разрабатывается лингвистами, однако она ещё далека не только от своего решения, но и от окончательной формализации собственного объекта (объектов) изучения. Одним из слабо изученных вопросов является влияние фактора возраста на протекание ассоциативных процессов (имеется в виду ассоциативное поведение пожилых людей, а не данные онтогенеза) (Рогожникова, 1989, Горошко, 2001б). При этом практически не изученным остался вопрос о связи возраста с другими составляющими портрета языковой личности (полом, уровнем образования, ИСС и т. д.). В этой группе исследований представляет интерес работа Р. Б. Хайкина, в которой было зафиксировано отклонение ассоциативной структуры у пожилых людей, больных деменцией (в т. ч. и сенильной). Это отклонение выразилось в диспропорции частотной иерархии основных частей речи (на первом месте существительные), что свидетельствует, по мнению ученого, о низком уровне функционирования психической деятельности (Хайкин, 1970).

Своего рода уникальными являются опыты изучения диссолюции речевой способности при измененных состояниях сознания (Спивак, 2000; Кучеренко, 1997), упомянутые в начале этой главы.

Распад речевой способности может быть как результатом патологии, так и происходить под воздействием сильных психотропных средств, алкогольного или наркотического опьянения и пр. Эти измененные состояния сознания характеризуются быстрым возрастанием удельного количества синтагматических реакций по сравнению с парадигматическими. Резко возрастает и количество ответов узкоденотативными знаками[33]. Рост синтагматических ассоциаций и последующая их замена узкоденотативными знаками свидетельствуют о большой устойчивости глубинных связей при сравнительно быстрой утрате способности к связной спонтанной речи и смысловым преобразованиям нормальных высказываний и развернутых текстов, которыми эти состояния характеризуются (Овчинникова, 1994, С.36).

Одной из последних работ по изучению ИСС стала исследовательская программа, разработанная Д. Л. Спиваком, в задачу которой входила организация массового эксперимента, проведенного по единой методике, по изучению психолингвистических коррелятов измененных физиологических состояний различного происхождения (Спивак, 2000, С.86-119), (см с. 177 настоящей работы). Эти состояния, на наш взгляд, характеризуются тем, что они являются «обратимыми», т. е. человек как бы временно входит в «необычное», измененное состояние сознания, а потом возвращается к своей норме. В случаях патологии этого, как правило, не происходит, т.е. эти состояния являются необратимыми[34].

В качестве стимульных во всех сериях экспериментов использовались четыре слова, принадлежащие к различным частям речи: напряжение, грустный, волноваться, тяжело. Далее все реакции Д. Л. Спивак подразделял на синтагматические и парадигматические[35], а затем упорядочивал в зависимости от части речи. В отдельные группы были выделены отказные ( « -(м-м) …не знаю»), вопросительные (« - чего?»), эхолалические («грустный – устный»), атактические («тяжело – стоп») и междометные («тяжело – фу!») реакции. В каждом многословном ответе учитывалось первое знаменательное слово. Однако самим автором признается определенная «относительность» и неоднозначность критерия «парадигматика/синтагматика» и отмечается необходимость дальнейшей теоретической доработки рассматриваемого критерия (Там же, С.107-108). Следует заметить, что в этом исследовании свободный ассоциативный эксперимент «работал» вкупе с другими психолингвистическими методиками. Основной вывод этой обширной работы: «…нашла подтверждение…интерактивная парадигма, предполагающая принципиальную взаимную согласованность состояния языкового сознания человека с его общим функциональным состоянием, сохраняющуюся при действии разнообразных стрессогенных нагрузок, требующих адекватных реакций по типу активной приспособляемости… Динамика приспособления языкового сознания к возрастающим эндо- или экзогенной нагрузке сводится к постепенной дестабилизации привычного состояния и дальнейшему переходу к ИС, при ослаблении нагрузки происходит обратный процесс, в норме заканчивающийся восстановлением привычного сознания» (Там же, С.231-233).

Ассоциативный тест выступает в качестве и диагностического, и терапевтического инструментария при изучении состояний эмоциональной напряженности, стресса, аффекта и т. д. Собственно, с этого и началось использование этой методики как психодиагностической (Jung, 1919). К. Г. Юнг использовал её как средство психоанализа для обнаружения скрытых следов аффектов. Ассоциации дают возможность посмотреть на глубинные уровни психики, они как бы могут снять их блокировку и вывести аффективную ситуацию на сознательный уровень. В работе А. Н. Леонтьева (1928) изучалось влияние состояния аффекта на характер протекания потока свободных ассоциаций (Леонтьев, 1928). Эксперимент был построен по типу юнгиниановского эксперимента и включал регистрацию времени латентного периода дачи ассоциаций на каждое последующее слово. Эксперимент показал, что когда ассоциативный поток испытуемого попадает в область, чем-то для испытуемого аффективно окрашенную, то наблюдается феномен, названный А. Н. Леонтьевым “аффективной персеверацией реакций” (Леонтьев, 1928, 1983а). Суть этого явления состоит в том, что процесс ассоциирования прерывается и испытуемый начинает давать ассоциации вокруг этого аффективно окрашенного содержания, т. е. ассоциации как бы циркулируют по кругу и испытуемый может “выбраться” из данной семантической области только увеличив латентный период времени ассоциативной реакции. При этом возникает реакция, абсолютно не связанная семантически со стимульным словом, т. е. ассоциативный процесс фактически прерывается, а затем начинается сначала с произвольного слова. Результаты эксперимента продемонстрировали, что наличие аффективной окраски искажает обычные ассоциативные связи, замыкая их на аффективную область. Метафорически говоря, аффективную область можно сравнить с мощной гравитационной массой, трансформирующей пространство вокруг себя и изменяющей его кривизну (Шабес, 1992).

А. Р. Лурия использовал методику свободных ассоциаций при создании полиграфа, а Р. Лифтон с её помощью изучал реакции людей на травматические для них переживания и способы их «психологического облегчения» (Lifton, 1967, цит.: по Гуревич, 1999, С.108-110). Он обследовал две группы лиц: первая группа включала каждого пятисотого из 90 000 человек, переживших атомную бомбардировку Хиросимы. Вторая выборка была сформирована из работников интеллектуальной сферы, не имеющих столь драматичного травмирующего опыта (ученые, писатели, врачи, общественные деятели). Эксперимент проходил на японском языке и состоял из нескольких фаз:

1.      восстановление первоначального опыта катастрофы.

2.      долгосрочное воздействие травмы на психическое состояние человека и его поведение.

3.      борьба выжившего за преодоление этого опыта.

Метод свободных ассоциаций использовался на первой и последней стадии эксперимента сначала как диагностическое, а затем как восстановительное (психотерапевтическое) средство. Отобранные данные сопоставлялись с аналогичным материалом, полученным во время природных катаклизмов (землетрясений и торнадо). Один из самых парадоксальных итогов исследования - реакции людей, перенесших катастрофу, и обычных испытуемых на первой фазе эксперимента практически совпали (?!). Вероятно, косвенно установленный факт может свидетельствовать о вытеснении эмоционального «травмирующего» опыта из долговременной памяти человека и «включении» защитных («блокирующих») механизмов человеческой психики.

В работе М. С. Силантьевой изучалось протекание ассоциативных процессов в их зависимости от состояния сильного переутомления и уровня развития интеллектуальных навыков в позднем онтогенезе (Силантьева, 2000). Выборки информантов состояли из учеников обычного класса, имеющих средний уровень IQ[36], и учеников математического класса, отличающихся более высокими результатами по этому тесту. Специальными методиками измерялось и состояние повышенного утомления. Опыт показал, что «…количество реакций в состоянии утомления значительно уменьшается. Словами с абстрактной семантикой подростки с более высокими показателями по IQ реагируют чаще. Большая вариативность по частям речи вне зависимости от состояния утомления характерна ученикам со средним уровнем IQ. В основном в данных эксперимента преобладают синтагматические ассоциации, существенный рост которых наблюдается при переутомлении у школьников с высокими показателями по IQ» (Там же, С.225).

В работе С. С. Галагудзе, проведенной на материале ассоциативного теста при изучении состояния эмоционального напряжения во время сдачи экзамена, отмечается перестройка парадигматических и синтагматических реакций. При этом на первое место постепенно выходят реакции, реализующие простые, рано упроченные языковые стереотипы. Отмечено общее падение времени реагирования с дальнейшей детализацией по частям речи и частотности слов - стимулов (Галагудзе, 1980).

В монографии Э. Л. Носенко метод свободных ассоциаций использовался для выявления диагностических признаков речи в состоянии эмоционального напряжения (Носенко, 1981). Э. Л. Носенко на группе испытуемых студентов (24 человека) исследовала состояние эмоционального напряжения во время сдачи экзамена по английскому языку. Результаты сравнивались с аналогичными данными, полученными в нейтральной обстановке от этой же выборки информантов (при проведении лабораторной работы) (Там же, С.77-81). В качестве стимульного материала были использованы глаголы и прилагательные на русском (100 единиц) и английском (70 единиц) языках. Результаты этих экспериментов показали следующее:

-          В состоянии эмоциональной напряженности резко увеличивается количество бессмысленных реакций, причем на стимульном материале английского языка это проявляется намного резче. Наибольший процент данных наугад реакций отмечен у испытуемых, для которых характерен, по наблюдениям за особенностями их моторно-поведенческих реакций, возбудимый тип поведения в состоянии эмоциональной напряженности.

-          Протекание ассоциативных процессов зависит от типов поведения людей в состоянии эмоциональной напряженности. Так, для испытуемых с возбудимым типом поведения характерно реагирование экстрасигнальными (бессмысленными реакциями), а для испытуемых тормозного типа состояние эмоционального напряжения характеризуется резким снижением скорости реакции.

-          В состоянии эмоционального напряжения резко увеличивается количество отказов, в особенности при работе со стимульным списком иностранных слов.

-          Резко увеличивается стереотипность реакций.

-          В условиях эмоциогенной ситуации испытуемые строго придерживаются «синтаксических правил объединения слов в пары» (Там же, С.79). Так, при реакции на прилагательное существительным в этой ситуации существительное в большинстве случаев согласуется с прилагательным в роде, числе и падеже.

-          Резко увеличивается количество реагирований местоимениями, согласующимися со стимульными словами в плане синтаксических характеристик.

-          В ассоциативных полях, полученных в эмоциогенной обстановке, увеличивается количество конкретной лексики. Э. Л. Носенко склонна объяснять появление этой тенденции тем фактом, что абстрактная лексика усваивается человеком позже, чем конкретная, а в состоянии эмоционального напряжения актуализируются более закрепившиеся, автоматизированные связи.

-          В ходе ассоциативного эксперимента четко проявилась зависимость показателя скорости реакции от типа поведения испытуемого. Например, при тормозном типе она уменьшается, при возбудимом типе – усиливается.

Данные ассоциативных экспериментов, проведенных с испытуемыми, находящимися в состоянии эмоциональной напряженности, позволили автору работы прийти и к более широким обобщениям по поводу характеристик речевого поведения человека в эмоциогенной ситуации. Для этого состояния характерны затрудненность процесса выбора слова для адекватного выражения мысли, меньшая гибкость в выборе слов, наиболее соответствующих данной коммуникативной цели, и использование высокочастотной лексики (Там же, С.81).

Учитывая эмпирические данные и имея определенный опыт в изучении особенностей ассоциативного поведения испытуемых в зависимости от определенных параметров их личности и состояния (Горошко 1998 - 2001а, 2001б), мы решили провести ряд экспериментов с людьми, находящимися в необычном психофизиологическом состоянии, иногда пограничном с измененным, но полностью нами с состояниями ИСС не отождествляемым.

Объектом исследования стало протекание ассоциативных процессов у людей, попавших в серьезные ДТП, в места лишения свободы (период этапа) или находящихся в состоянии тяжкой болезни (случаи тяжелой неоперабельной онкологии). И одним из основных исследовательских методов был выбран метод свободных ассоциаций. В случае с онкологическими больными он был по сути дела единственной «работающей» методикой в подобной ситуации.

Первый эксперимент проходил в рамках программы изучения диагностических признаков письменной речи лиц в необычном психофизиологическом состоянии, а именно в состоянии стресса.

Эксперимент проходил в два этапа: сначала отбиралась речевая продукция от лиц, попавших в ДТП, прямо на месте, куда эксперт выезжал вместе с группой ГАИ, а затем аналогичная процедура повторялась спустя определенное время (две-три недели после ДТП) (см. Приложения № 8, 9).

Под необычным состоянием понималось составление текста и получение иных продуктов речевой деятельности (в нашем случае – свободных ассоциаций) от лиц, которые совершили серьезные ДТП, приведшие к смерти потерпевшего на месте или к тяжелым физическим травмам. Эти условия, сразу же после ДТП (20 – 60 минут), мы рассматривали как состояние сильного эмоционального напряжения, приводящее в некоторых случаях к стрессу. Под обычными условиями мы подразумевали проведение тех же самых экспериментов с этими же информантами спустя две – три недели после ДТП, во время ведения следственных действий.

Свободный ассоциативный эксперимент проходил с каждым испытуемым отдельно, в устной форме. Все ассоциации записывались экспериментатором. Список стимульных слов был сформирован из 10 единиц: я, машина, свет, говорить, судьба, человек, он, помощь, зеленый, ехать. Выбор такого списка стимульных слов был обусловлен:

желанием посмотреть, что происходит с самооценкой человека в данной ситуации (стимулы «я», «человек», «он») в состоянии крайней эмоциональной напряженности, связанный с его вовлеченностью в контекст происходящего (стимулы «едет», «машина», «помощь», «свет», «судьба»);

вхождением в другие списки стимульных слов (стимулы «ехать» и «зеленый»). Количество информантов – 10 мужчин в возрасте от 25 до 45 лет с высшим и неоконченным высшим образованием, родной язык – русский.

Перед началом анализа данных мы сразу хотим заметить, что малое количество информантов не позволило провести корректную количественную или статистическую обработку данных, поэтому можно говорить лишь о попытке качественной интерпретации результатов и об индивидуальных ассоциативных стратегиях информантов (или в авторской формулировке «вертикальный» способ анализа данных, см. подробнее Горошко, 2001б, С.256). В связи с этим мы проводили и анализ отдельных анкет, полученных от информантов, в которых наиболее ярко запечатлелись особенности индивидуального ассоциативного поведения (см. также Караулов 1996, С.68).

Результаты первого эксперимента, т. е. реакции людей, полученные сразу же после ДТП, приведены в Приложении № 8. Как видно по результатам эксперимента, ассоциативное поведение людей в состоянии экстремальной эмоциональной напряженности (в некоторых случаях приведшей к стрессу) может быть охарактеризовано в целом таким образом:

·         Резко проявляется стратегия отрицания, выражающаяся в использовании отрицательного слова «нет» в качестве реакции, а также в употреблении частицы «не» со словами: не хочу, не я, не могу и т. д. Этот результат совпадает с данными типов реагирования детей в раннем онтогенезе – от 3 до 6 лет, когда «негация» выступает как одна из самых частотных стратегий вербального поведения (Соколова, 1999, С.13).

·         Увеличивается количество отказов от реагирования и количество реагирований междометиями.

·         В основном реакции представляют одно- или двусложные слова, довольно часто процесс реагирования происходит по типу «да/нет».

Если же провести качественный анализ по каждому стимулу, то личное местоимение я в состоянии стресса вызывает или отрицание своего я, или же его связывают с жизнью, человеком, это всё, и «я» - сволочь.

В обычном состоянии те же информанты с «я» ассоциировали слова «человек», «друг», «мой», «мы». И только один из 10 опрошенных стабильно в двух сериях экспериментов реагировал на слово «я» словом «сволочь». Самыми же частотными, по данным АТСРЯ, на местоимение «я» являются реакции «ты», «человек», «студент», «он», «мы», «сам», «личность» и т. д. (АТСРЯ, т.I, С.189).

На местоимение «он» информанты после ДТП давали или же отрицательную реакцию, «воплощая» её вербально (нет, не хочу, не могу, нет его). Или он – козел, сволочь и ушел. В обычном состоянии через 2 - 3 недели после аварии он ассоциировался с мужчиной, человеком, личностью и шофером. Также в языковом сознании «он» противостоит «ей»: на десять информантов реакция «она» была зафиксирована трижды.

В АТСРЯ в ассоциативное ядро стимула «он» входят такие слова: «она», «мой», «мужчина», «и она», «пришел», «человек» (АТСРЯ, т.I, С.104). Однако в этом случае сопоставление с данными из АТСРЯ не совсем уместно, так как при собирании этих коллективных норм параметр пола в качестве дифференцирующего при их составлении не использовался, а, на наш взгляд, это местоимение является гендерно провоцирующим стимулом, и женские и мужские реакции на местоимение «он» могут различаться (см. главу 2.1). В нашу же выборку вошли только мужские реакции.

Слово человек у информантов после катастрофы связывалось четко с конкретными последствиями этого трагического события для человека - убил, нет человека, только что, не человек, я убил, а также с сильнейшим переживанием случившегося - не могу, нет, никогда, нет и всё.

В обычном состоянии «человек» - это прежде всего друг, родной, мужчина. Этот стимул вызвал также реакции, семантически не связанные со стимулом, экстрасигнальные: человеки, на век, век. С нашей точки зрения, такая стратегия реагирования может свидетельствовать косвенно о подсознательном отрицании этой реалии после случившегося (т.е. спустя определенное время с момента катастрофы). В АТСРЯ слово «человек» ассоциируется чаще всего с невидимкой, амфибией, с оценочными определениями – хороший, добрый, разумный, умный, а также со словами «зверь» и «животное», свидетельствуя об амбивалентности оценки человеческой сути в целом (АТСРЯ, т.I, С.184).

Слово «судьба» же сразу после ДТП вызывает страх, не знаю, зачем жить, дети, нету судьбы, т. е. налицо некая фрустрирующая, «тревожная» реакция на данный стимул. Помимо сказанного, судьба связывается с мольбой и она от Бога. Через две-три недели судьба «становится» более значима и материальна – моя, искупить, жизнь, чему быть, тому быть. Судьба может быть горькой и тяжелой ношей. АТСРЯ дает такие реакции на слово судьба: человек, рок, жизнь, злодейка, моя, неизбежность и тяжелая. В целом в русском языковом сознании понятие «судьба» воспринимается в негативном ракурсе (Там же, т.III, С.173).

Стимул машина в ситуации после ДТП вызвал такую группу реакций: авария, убил, не помню, нет, черная, уехала, моя. В случае с этим стимулом мы так же, как и со стимулом человек, можем наблюдать определенную «вовлеченность» стимула в ситуацию ДТП. Полученные реакции как бы образуют некий «ассоциативный» гештальт (в терминологии Ю. Н. Караулова) происшедшей катастрофы. Спустя две – три недели машина «становится» моей, она едет, это – мерседес, автомобиль и авто. С существительным «машина» связаны дорога, светофор и трасса. По данным АТСРЯ, ассоциативное ядро стимула «машина» образуют такие реакции: времени, легковая, Жигули, автомобиль, едет, Волга, новая, ЭВМ (Там же, т. I, С.78).

Довольно труднообъяснимый результат мы получили на слово «помощь». На него сразу же после ДТП было зарегистрировано самое большое количество отказов (6 из 10!) и реакций, отвергающих её (помощь) в состоянии, близком к стрессу (не нужна, нет, нет помощи). Лишь одному из информантов она понадобилась (реакция «нужна»). Через некоторое время у тех же самых информантов слово «помощь» стало ассоциироваться с её острой необходимостью: нужна, помочь, мне, скорая, человеку, в беде. Эти реакции в своём большинстве совпали с реакциями из АТСРЯ: скорая, другу, медицинская, нужна, в беде, на дому, товарищу, пришла, человеку, вовремя (Там же, т. I, С.124).

Противоречивые и неожиданные реакции вызвал у информантов после ДТП стимул свет. В основном он вызывал неадекватные реакции: стоп, ой, крах, ой не надо и даже тьфу. «Свет» ассоциировался также со словами день, тьма, светло и нету света. Спустя некоторое время реакции на слово «свет» стали изменяться. Оно стало восприниматься как окружающее человека жизненное пространство: Божий, мир, небесный. «Свет» – это хорошо, светло, день. «Свет» – мой, и он может быть сильным. В АТСРЯ приводится такая ассоциативная картина понятия «свет»: «яркий, в окне, тьма, солнце, в темном царстве, потух, в окошке, в туннеле, вдали и горит» (АТСРЯ, т. I, С.156).

Глагол «ехать» после ДТП «породил» такие реакции: нет, не надо, больше нет и еду, ехал, еду-еду. Так, с одной стороны он вызывал резкое отрицание, о чем свидетельствует первая группа реакций, а с другой - этот глагол порождал реакции – дериваты: еду, ехал, еду-еду. В обычном состоянии этот стимул у наших информантов спровоцировал довольно разнообразные оценочные реакции, связанные с характеристикой определенных аспектов езды – быстро, хорошо, далеко, медленно - или с какой либо целью поездки – домой, в гости, с дачи. В АТСРЯ самыми частотными реакциями, связанными с глаголом «ехать», стали: «домой, далеко, быстро, верхом, машина, идти, долго, в поезде, дорога» (Там же, т.I, С.50).

Глагол «говорить» после ДТП вызвал также группу реакций, обусловленных ситуативным контекстом: зачем?, ложь, неправду, не надо, чепуху, не буду. Через некоторое время этот глагол стал ассоциироваться с много, всё, молчать, сказать, что-то, слово, о деле. «Говорить» стало тихо, трудно и медленно. По данным АТСРЯ, в ассоциативное поле глагола «говорить» вошли реакции: «много, правду, молчать, быстро, тихо, болтать, о любви, вслух, петь, слушать, сказывать, слова, шепотом» (Там же, т. I, с. 36).

Последним из анализируемых стимулов в списке было выбрано прилагательное «зеленый». Это прилагательное информанты вначале определили как цвет и свет. Зеленый ассоциировался с красным и желтым (по-видимому, по ассоциации со словом «светофор»). Даже в состоянии эмоционального напряжения он воспринимался положительно (у двух информантов встретилась реакция хорошо). Реакции, полученные через две – три недели на это прилагательное, выглядели таким образом: зелень, лес, трава, крокодил, светлый, огурец, светофор, цвет и свет.

Наши данные интересно сравнить с результатами, полученными на этот же стимул от женщин, находящихся в заключении. Так, зеленый у них ассоциируется с травой, деревьями, весной и лугом, т. е. всем тем «желаемым», чего человек лишен за колючей проволокой. А вот реакции из АТСРЯ, «описывающие» прилагательное «зеленый»: «свет, лист, цвет, лес, луг, красный, трава, огурец, светофор» (Там же, т. I, С.57). Как видно по приведенному ряду, ассоциации в основном совпадают с ассоциациями, полученными нами от информантов в обычном (не стрессовом) состоянии.

В подкреплении качественных методов анализа данных мы решили провести эксперимент по количественной интерпретации данных, получаемых от лиц, находящихся в необычных физиологических состояниях.

У нас уже была возможность работать в зоне, и мы проводили САЭ с информантами – заключенными, описанный в предыдущей главе. Учитывая данные предшествующих экспериментов и сопоставительный характер нашего исследования, было решено использовать метод свободных ассоциаций с женщинами, которые только что попали в колонию после этапа[37]. Именно условия этапа являются своего рода сильным дезадаптационным и стрессовым фактором для только что прибывших в колонию людей. В это время происходит резкая смена всех условий жизни и, в связи с этим, ценностных ориентаций человека. Возникает очень сильная и вполне естественная неуверенность «в своём завтрашнем дне». А это приводит, в свою очередь, к серьезным ситуационным изменениям психики, а во многих случаях и к стрессу.

В сопоставительных целях был использован тот же список стимульных слов, с которым мы уже работали с заключенными (см. главу 2.2). Условия проведения эксперимента также ничем не отличались. Количество информантов – женщин – 50 человек.

Данные по этому массиву реакций сравнивались с результатами, полученными как на обычной выборке информантов - женщин, так и на выборке женщин – заключенных.

На наш взгляд, влияние стресс - фактора проявилось в следующем:

Резко уменьшилось количество словосочетаний и предложений.

Резко возросло количество глаголов и несколько менее заметно (но результат оказался статистически значимым) увеличилось количество имен прилагательных.

 Резко возросла стереотипность реакций (индекс H значительно выше).

 Увеличилось количество ошибок в правописании слов.

 Сильно возросло количество отрицательно окрашенных реакций.

5.    Больше всего отказов от реагирования вовсе у испытуемых этапа вызвало прилагательное зеленый.

6.    Стимулом, порождающим самое разнообразное поле реакций, стало слово молитва.

7.    Совершенно неожиданным для нас оказался тот факт, что в стрессе стратегия ассоциативного поведения испытуемых практически не изменилась (не было установлено статистически значимых различий ни по одному стимулу).

Последний наш эксперимент проходил в хосписе с пациентами, находящимися на четвертой стадии (практически уже неизлечимой) развития онкологического заболевания. Все информанты к моменту проведения эксперимента находились в состоянии глубокой интоксикации (токсической энцефалопатии), вызванной как самой онкологией, так и усиленной медикаментозной терапией. Все больные получали также сильнодействующие обезболивающие наркотические вещества. Указанное обстоятельство – нахождение человека в хосписе – рассматривалось нами как необычное состояние, пограничное, с измененным состоянием сознания. Список стимульных слов состоял из 28 единиц: мужчина, море, молитва, зеленый, любить, болезнь, интерес, радость, удивление, горе, гнев, говорить, стыд, я, страх, иметь, небо, хотеть, женщина, любить, жизнь, черный, серый, ребенок, синий, семья, карьера, Бог. Выбор именно этих слов был мотивирован теми же причинами, что и в эксперименте в ситуации ДТП. Всего в эксперименте участвовало 19 человек (14 женщин и 5 мужчин с различными уровнями образования, с родным русским или украинским языком, владеющих как рабочими специальностями, так и инженерно-техническими и гуманитарными). Эксперимент проходил с каждым больным отдельно – в устной форме предъявлялся список стимульных слов с перерывами в 1 – 2 часа (в силу высокой утомляемости информантов) в присутствии лечащего врача. Все реакции записывались экспериментатором от руки и с помощью скрытого диктофона. С каждым испытуемым экспериментатор работал до 1 часа.

Со слов их лечащего врача, к приходу экспериментатора они тщательно готовились. Иногда нервничали, что свойственно данному состоянию. Часто после проведения этого эксперимента возникала «непредсказуемая реакция» - плач, повышение агрессивности или излишняя словоохотливость и «желание» поделиться своим жизненным опытом. В целом восприятие как экспериментатора, так и самого эксперимента, было положительным. Практически всеми испытуемыми нарушалась установка на свободное ассоциирование и появлялась стратегия давать интерпретационные ответы на услышанное слово (вероятно, это связано с устной формой проведения эксперимента или с формой заболевания, а может быть, такая «интерпретационность» обусловливалась одновременным влиянием сразу двух факторов). Иногда испытуемые говорили, что они не могут сразу отвечать - им надо подумать. Все предъявляемые стимулы старались сразу расквалифицировать по шкале «хорошо/плохо». Следует заметить, как в первом, так и во втором эксперименте при вопросе: «Для чего всё это нужно?» - экспериментатором указывалась цель - или для создания техник нейро-лингвистического программирования (НЛП) (для безмедикаментозного обезболивания) при работе в хосписе, или для проверки личностной реакции (при ДТП). Если же информант проявлял интерес к результатам тестирования, ему давался неопределенно-положительный ответ. Вне пределов тестирования любые контакты с информантами были сведены к минимуму.

Эксперимент, проведенный в хосписе, показал, что протекание ассоциативных процессов в состоянии тяжелой болезни характеризуется такими особенностями:

·         Многие информанты были не в состоянии воспринять установку экспериментатора «реагировать первым пришедшим в голову словом», и их ответы часто представляли собой или развернутые пояснения, или испытуемые реагировали потоком слов, остановить который было довольно сложно. Во многих случаях эксперимент больше напоминал не свободный ассоциативный тест, а цепной. У экспериментатора сложилось впечатление, что человеку в подобном состоянии просто нужно было выговориться, после чего наступала реакция или облегчения, приближающаяся к катарсису, или крайнего переутомления. В некоторых случаях в силу неадекватной реакции испытуемых мы были вынуждены прерывать наш эксперимент.

·         В ассоциативных полях резко повышалось количество реагирований неопределенными местоимениями и наречиями. Заметим, что при обычных ассоциативных экспериментах этот тип реагирования встречается относительно редко.

·         Резко возрастал коннотативный и оценочный элемент в значении слов - реакций.

·         Часто наблюдался неоднократный повтор услышанногостимульного слова.

Качественный анализ ассоциативных данных выявил определенные особенности ассоциирования, связанные, по-видимому, с необычным состоянием сознания этой группы больных.

Так, на личное местоимение «я» были даны такие реакции: «даже не знаю, как ответить, человек с маленькой буквы, всем болячкам покорный»; «глупость», «не люблю, потому что громкое слово, употребляю дюже ридко[38]”, “я как я, каждый человек по себе”, «как-то не ценю это, не возвожу в фетиш», “я как бы сказать, чоловик настойчива», «люблю быть лидером, хотелось сделать что-либо хорошее, руководящая работа», «где нужно я, а где не нужно – общее», “это я – женщина, интерес, здоровье”, «я личность – я в центре», «каждому для себя», «эгоизм – хорошо, лучшее, что могло быть», «я – прозябаю», «я – глубокое понятие», «я – выскочка, превозносить себя не годится».

По приведенным реакциям, с одной стороны, мы можем наблюдать «нивелировку» своего «я», резкое снижение собственной самооценки, а с другой, наоборот, попытки борьбы за свое «я», за свое будущее (реакции «я – умная», «начало»).

Если рассмотреть реакции на стимулы «мужчина» и «женщина», то мужчины на слово «мужчина» отреагировали такими словами и выражениями: «порядочность, не пустослов, работать должен, по службе нормально», «создан Богом для продолжения человечества», «джентльмен, ну, так сказать», «мужик». Женщины на этот же стимул отреагировали несколько иначе: «не хочу даже говорить, в большинстве – мерзость», «козёл», «разни мужчины, кобели, нема», «терпеть не могу, ничого хорошего», «семья, без мужчины нет семьи, нет детей», «я представляю своего мужа», «я Вам скажу, я отношусь ко всем людям положительно, мужчины как люди, я люблю людей», «хочется нравиться, хорошо, когда есть любящий мужчина», «интересный», «необыкновенный, пунктуальность, высшее достоинство», «это сложно, нет просто, рыцарь, защитник, просто штаны», «сила, воля забота о семье, орел семьи».

Здесь мы наблюдаем, что женские реакции как бы «покрывают» всю оценочную шкалу мужского образа от крайне негативного восприятия к нейтральному, а затем - к положительному и сверхположительному.

Все мужские реакции ориентированы на некую функциональность мужского образа, женские же реакции относятся в основном к описанию семейных ценностей. В них иногда проскальзывает и негативная оценка мужского образа. У женщин этот стимул вызывал также и отказы от реагирования чаще, чем у мужчин. Среди информантов-мужчин только один человек на стимул «мужчина» никак не отреагировал, и на его лице появилось выражение глубокого страдания (возраст испытуемого 33 года (!)).

Мужские реакции на слово «женщина» были такие: «ну, нужная штука и в жизни, без неё жизнь не жизнь», «что такое женщина, жена, мать природы, бабушка», «ну как, хранитель домашнего очага», «мать».

Женский ассоциативный ряд выглядел таким образом: «мать», «надо любить, наша краса в жизни», «вижу себя в зеркале красивой», «это мать, радость для мужчины, дети, основательница семейного очага, помощница мужу», «мученица, то муж ушел, то дети…, умная», «красота, настроение, злость, мелочность, жадность», «ну як понятие, до женщина, хороша, разбалована», «не люблю женщин, баба, фу, дрянь», «прекрасно, слабый пол», «страдалица», «прелесть», «любимая», «красивая».

По приведенным ассоциациям можно понять, что для мужчин образ женщины выступает как олицетворение семейных ценностей, неся положительную коннотативную окраску. Женские оценки образа «женщины» неоднозначны. С одной стороны, налицо положительная оценка семейных ценностей, а также женской красоты. С другой стороны, в ассоциативном ряду встречаются и такие слова, как «жадность», «мелочность», «разбалована», «дрянь», свидетельствующие о неоднозначном отношении к этому понятию самих женщин. Возможно, это вызвано и болезненным состоянием информанток.

Стимул «ребенок» вызвал у всех испытуемых (за исключением одного случая, о котором пойдет речь далее) только положительные реакции – «отличное создание, когда маленькое», «дитя», «каша», «мальчик», «велика драгоценность», «наши деточки», «радость в жизни», «это любовь, счастье», «это счастье, радость, испытываешь любовь», «это прекрасно, это игрушка, забота, счастье», «диткы, хороша жизнь, з пеленок, саме саме дороге», «самое хорошее, что есть на земле», «что-то нежное», «нечто прекрасное, желанное, наша вторая жизнь», «всю жизнь любила детей. Мой ребенок – моя вторая жизнь», «радость» и «плаксивый». По этим реакциям четко видно, что дети - это то, на что можно опереться в этой жизни. Это то, ради чего надо жить. В особенности положительная оценка прослеживается по женским реакциям, приведенным в ассоциативном ряду, начиная с пятой позиции.

Сходные реакции были получены и на стимул «семья»: «счастье», «дружная», «очаг», «ячейка общества», «должна сохраняться», «отец, мать», «очень хорошо – если есть, если нет – плохо», «важно для меня», «только умные люди должны создавать семью», «должна быть хорошей», «ой, всё для меня – мои дети, мои внуки», «ячейка, нужна каждому», «прекрасная семья, всем желаю прекрасной семьи», «есть семья, воспитание», «это самое главное в жизни», «жизнь, совместно создана природой, мать, мужчина». По приведенным реакциям мы можем судить, что ценностный аспект превалирует в полученных реакциях. Однако у нескольких больных, имеющих неудачный или трагический семейный опыт, стимул семья вызвал или отказы от реакции, или реакцию подобного плана: «только умные люди должны создавать семью», «хорошего мало, збиратися гуртом».

Неоднозначным оказалось восприятие стимула «карьера». С одной стороны, это слово оно ассоциируется у ряда опрошенных с понятием «карьерист», что однозначно оценивается отрицательно «глупость», «карьерист с негативным оттенком», «это плохо, потому что я никогда не была карьеристом, всё делала на совесть», «смотря для кого как», «несвойственно, негативно, тупица, негодяй, дурак», «я не карьеристка». С другой стороны, некоторые информанты давали следующие реакции: «если в разумных рамках, то прекрасно, к движению, к знанию», «если на правильном пути – мечта, если неправильно выбрала – гнев», «построить карьеру», «продвижение по службе», «силы, потенциал», «высота», «достигла», «смотря для кого, как», «которые добиваются бизнеса, богатства», «успех в работе», «не каждый может этого добитьс, нужен талант», «это продвижение человека к будущему, ответственность, решимость».

По приведенным реакциям видно, что «карьера» оценивается с функциональной точки зрения положительно довольно часто (реакции: «достигла», «высота», «потенциал, силы», «продвижение по службе»).

Интересно, что мужское видение этого понятия было более оптимистично, нежели женское.

По ассоциациям на стимул «карьера» можно проследить и влияние возрастного фактора. Так, люди в возрасте от 30 до 40 лет оценивают его положительно, а люди от 50 лет и старше – негативно, что может быть отчасти объяснено влиянием «советской» ментальности, когда карьера считалась чем-то постыдным и заимствованным с буржуазного Запада, т. е. капиталистическим понятием, идущим вразрез с коммунистической пролетарской идеологией.

Крайне тяжело было работать с информантами, когда в качестве стимула, мы произносили слово «болезнь». Однако во всех случаях мы получили вербальные реакции. Ни одного отказа на этот стимул зарегистрировано не было. Так, в этом состоянии болезнь видится как: «самая отвратительная, выбивает из колеи, затяжная», «неизлечимая», «очень плохое», «катастрофа», «змеюка подколодная», «протяжительная», «страх Господний, ужас, катастрофа» «недостаток, ограничение, не обеспечивает полностью жизнеобеспечение человеку», «прикованность», «отвратительно, каждый человек должен переболеть, только не тяжелым», «не надо болеть, сколько хлопот, забот», «очень плохо, больно», «отрицательно, раз и тебя нет», «недуг», «с болью, со стыдом, сразу с работы уволили», «это страшное, каждому дана…», «это тяжело, поверьте, очень тяжело». По приведенным ассоциациям становится понятным, насколько болезнь приближена к этим людям и стала элементом их судьбы или, скорее, их «участи». Она тяжкий и неотвратимый рок, наказание за грехи. На первый план в этих ассоциациях выходит элемент личностного опыта информантов, связанного с болезнью: «с болью, со стыдом, сразу с работы уволили», «выбивает из колеи», «прикованность».

Примечательно, что только один из 19 опрошенных нами больных слову «болезнь» противопоставил слово здоровье.

Стимул «жизнь» практически всеми информантами воспринимался как нечто положительное: «нормальная жизнь – основное покушать, одеться», «еда, принятие пищи, понятие о вкусе фруктов», «хорошее слово, радость», «любовь, жизнь, счастье, к чему-то стремиться», «радость», «это свет, надежда, молодость», «я люблю тебя, жизнь», «я люблю тебя, жизнь, цветы, внуки», «рай» и «долгая». Иногда жизнь трактовалась как нечто, данное свыше: «подарок, должны им пользоваться», «жизнь и смерть, две половинки от Бога, жизнь – дар от Бога, смерть – от Сатаны», «желание, новые возможности, все планы, радужные». И это понятие в описываемой ситуации имеет ярко выраженную личностную окраску: «хочется сильно дождаться внукив, щоб воны побачылы щось хороше”, “я любила жизнь”, “дана раз, разом дана, и разом умирать, прожить век - не море перейти”; “лучше ничего нет. Каждый борется за жизнь”.

Реакции на слово “Бог” выглядели таким образом: “неверующий, не знаю, что сказать, ангел носится с крылышками”, “это мировое притяжение, понятие, как наш президент, сам себе в карман”, “дух, даритель жизни”, “величественный” - у мужчин. И “ми до нього постоянно обращаемся, яка-то сила есть”, “слово святое, надо верить, но по желанию, Бог все-таки помогает”, “я в Бога не верю, он не хочет помогать”, “представляю, а высказаться не могу”, “я к Богу причастна, крещена, в церковь ходить некогда”, “потусторонняя сила”, “когда-то учили, что нехорошо, что это утопия, а сейчас мудрость, вечность, спасает, умение пользоваться этим”, “Богу веруемо, должен быть один, а у нас Бога на несколько частей делят”, “верно, что есть высшая сила, на сто процентов уверена, что есть”, “пророк, наставник», «для меня это – жизнь, он дал нам жизнь, но мы неблагодарны», «отец наш, небесный, силы невидимые», «для меня это всё, самая высшая точка опоры, надежды», «бессмертен» были получены от женщин. По этим реакциям можно четко увидеть, как проступает на первый план функциональная характеристика этого концепта по принципу истинности его существования “верю/не верю”. Видно, что перед смертью человек как никогда обращен к вере. И это становится тем спасительным средством, которое помогает переносить все страдания и лишения, вызываемые неизлечимой болезнью.

Слово “молитва” вызвало такие реакции: “это сейчас модная штука, не верующий, сотворяется по телевизору, избавить душу от грехов”, “это сложный вопрос, закон Божьего понятия”, “разговор с Богом”, “молитвенник”, “благодарность, попросить здоровья дытыны”, “кто как любит, кто любит Бога, тот любит и молитвы, и ему Бог будет помогать”, “хорошо, я верю”, “положительно отношусь к слову, одну молитву знаю своими словами, обращаюсь к Всевышнему”, “болезнь, атеист, покрестилась год назад”, “это хорошо, дарит надежду, просветляет”, “божественно, хорошо, благословение”, “трепет, Господи, Господи”, «скорая помощь», «святое», «обожаю молитвы», «обращение», «путь к объединению».

Мы видим, что больные, с одной стороны, пытаются пояснить это понятие (“разговор с Богом”, «обращение», «путь к объединению»), а с другой - пытаются каким-либо образом оценить его (“хорошо, я верю”). Приводятся также ассоциации, непосредственно связанные с оправлением ритуала молитвы: “молитвенник”, “трепет, Господи, Господи”. А у одной из испытуемых после разговора с лечащим врачом выяснилось, что до болезни женщина была атеисткой, а когда заболела, то покрестилась. Эта ситуация совершенно четко запечатлелась в её ассоциативном ряду: “ атеист, болезнь, покрестилась год назад”.

Стимулы “море” и “небо” в большинстве своем вызывали описательные реакции, часто положительно окрашенные. Так, существительное “небо” определялось и как “радость жизни”, «бесконечное», светлое, голубое, бездонное, “ясное, радостное, вся моя жизнь”, «отче наш», «любуюсь».

А существительное “море” – “любимое,желанное, самое, самое”, “это море, хорошее, приятное, тепло, добро”, «теплый шум», “красота, желание окунуться, охладиться”, «соленое», «отдых, удовольствие, покой, уединение», «прекрасно, волна, тишина, спокойствие», «величие», «шумное». Только в одном случае “небо” вызвало резко отрицательную реакцию “не будет никогда, николы”. При этом женские реакции – характеристики морю были намного «развернутей» мужских, представляя собой как бы небольшой психологический этюд: «отдых, удовольствие, покой, уединение», «прекрасно, волна, тишина, спокойствие», “красота, желание окунуться, охладиться”.

При отборе стимулов – цветонаименований в «рабочий» список для больных хосписа мы выбрали четыре прилагательных: «черный», «серый», «синий» и «зеленый».

Самые тяжкие реакции вызвал стимул «черный». Примечательно, что реакции на этот стимул получились гендерно маркированными. Этот цвет (а точнее, его наименование) воспринималя резко отрицательно в состоянии болезни только женщинами: «траур, тяжесть», «плохо, черным могут испугать», «мрак», «фу, строгий цвет», «краска войны», «не нравится», «не люблю, не хочу», «мрак, горе, смерть», «траур, боль, горе, мрак», «очень не люблю, кроме Малевича». Лишь одна женщина, по профессии парикмахер[39], на слово «черный» отреагировала так: «очень хорошо к черному цвету отношусь».

Мужчины же более нейтральны к черному цвету: «есть черный, к одежде, неплохо, по черному завидовать», «приятно будет, чернозем, пахота, любовь, природой создано, потомство зверя», «темный», «цвет».

Серый цвет воспринимался как «серый он и есть серый, невыразительный, непривлекательный», «невзрачный», «волк», «ни те, ни се», «уважаю, серый костюмчик, хороший цвет», «не могу сказать», «без необходимости бы не выбирала», «незаметный», «ну, как имеется в виду, вещество серое, существует серое, серое да серое», «размазня, нехорошее», «двояко, и веселый и мышиный», «это ещё темнее, грустно», «який ты сирый, по-разному, сире”, «незаметный», «волк за горой, были мы все серые». По приведенным реакциям видно, что прилагательное “серый” в основном воспринимается как нейтральный цвет, без сильной эмоциональной окраски. Однако для одного информанта – мужчины «серый» ассоциировался со словом «жизнь», у одной информантки он вызвал тоску (реакция «тоска»), а женщине–парикмахеру серый цвет нравится, он её успокаивает. Следует заметить, что в данном случае по ассоциациям на цвета можно проследить влияние профессии, связанной с цветом, на выбор ассоциаций. Так, на все четыре цветонаименования эта испытуемая реагировала эмоционально-оценочными реакциями. Черный ассоциировался у неё с очень хорошо отношусь к черному цвету, синий цвет был нейтральный, зеленый цвет – раньше не любила, а потом полюбила, сейчас вдохновляет меня; серый цвет, как уже было сказано выше, её успокаивал.

Синий цвет воспринимался больными неоднозначно. У некоторых информантов “синий” ассоциировался с небом, горой, темной ночью, морем, бездонностью. Много ассоциаций явились оценочными характеристиками этого цвета. Интересно, что на 19 информантов встретилось три различные оценки в восприятии этого цвета – от положительного до резко отрицательного: “я положительно отношусь”, «люблю», “хороший цвет, если человеку идет, идет этот цвет”, “красивое слово, смешивается с голубым небом и потом летают птицы”, “синий как синий, никаких эмоций, никакого чувства”, «нейтральный», “безразличен, любимый цвет красный”, “не люблю”, “голубой (неприятный)”. Двое испытуемых не смогли этот цвет с чем-либо идентифицировать вообще: “цвет, с этим не весьма”, “я не знаю, что такое слово “синий”.

А вот прилагательное “зеленый” в основном связывается с травичкой, краской, весной, садом, природой, помидором и этикой. Этот цвет мыслится как хороший, красивый и любимый. Примечательно, что только информанты - женщины положительно «окрасили» этот цвет (!).

В стимульный список этого эксперимента вошли и слова, описывающие в русском языке некоторые базовые (дифференциальные) эмоции[40]: «интерес», «горе», «радость», «удивление», «гнев», «страх» и «стыд».

Так, стимул «интерес» вызвал у наших испытуемых мужского пола такие реакции: «какой-либо, хорошо б отдохнуть», «умственное понятие о вращении жизни», «внимание», «здравый» и «большой». Женщины «дали» такие ассоциации на слово «интерес»: «интересно жить», «давно хорошее слово, интересно, что за интерес в том, что говорят», «к жизни», «проявляется к чему-либо, мой интерес – пытаюсь выжить», «кругозор, развитое желание познать», «это очень хорошо, когда интересно, есть желание жить», «избирательность», «направление души», «у каждого свой интерес, к жизни, к плохому», «к животным», «то, что хотелось узнать, выжить», «затея, забава», «без интереса жить нельзя», «если нет его, самому нужно его создать». По некоторым реакциям явственно проступает одна из интенций больных – «интерес к жизни». Причем, эта прагматическая особенность, выразившаяся в ассоциациях к стимулу «интерес», проявилась только у женщин.

Мужские реакции на слово «радость» получились такие: «человек радуется, когда что-то получилось», «понятие о жизни, радуется собой или обществом», «это наилучший плод духа Бога», «победа, успех», «великая». Видно, что мужчины это понятие каким-либо образом пытались интерпретировать, пояснить. Женские реакции были более конкретны: «дытына, якщо встану», «очень хорошо приносить радость», «мои дети», «веселье, а сейчас ничего этого нет», «люблю радоваться добру», «восторг, счастье», «есть радость - сказать нечего, воспитывала умение радоваться», «велика», «состояние души, новые эмоции», «хорошее чувство», «светлая», «счастье» и «подъем».

«Удивление» у больных мужчин ассоциировалось с: «удивляется человек чему-то, трамвай», «краткое понятие, удивляется, что-то сделал глупое», «значит такие слова…..что бы значит, как бы не переборщить, тяжело все-таки делать выводы», «вопрос». И «удивление» может быть бесконечным. При анализе этих реакций у нас возникло впечатление, что этот стимул вызывал определенные затруднения при ассоциировании, по всей видимости, связанные с его абстрактной семантикой.

У женщин «удивление» вызвало следующие реакции: «якбы я встала, було б найбильше удивление”, “если несовпадение с ожиданием”, “когда нечестно поступают”, “на мгновение, и сразу же ушло”, “удивляюсь только хорошему, доброжелатель”, “неожиданность, поразиться, поражение”, “пока молод душой, способен удивляться, смотреть, восхищаться”, “многое удивляет, надо подумать”, «похоже на Чебурашку», «ничему не удивляюсь в этой жизни», «сдвинутые брови, мимика», «поражение», «каждый день». Приведенные реакции, как мы видим, носят «объяснительный характер». Информантки как бы пытаются пояснить, чему они способны удивиться и что, собственно, представляет собой эмоция удивления. Интересно, что женщины способны удивляться и всему и ничему. Вообще, при анализе их ассоциативного поведения прослеживается некоторая, образно говоря, противоречивость женского языкового сознания. И эта тенденция по сравнению с мужским языковым сознанием выражена четче.

На стимул «горе» были собраны такие реакции: «плохое слово, с этим связано много жизненных вопросов, хуже не бывает, приковать», «ущерб природы, потеря собственной крови», «ну, несчастье», «страдание» (мужские) и «тяжесть», «если горе, надо посочувствовать, помочь ему», «когда человек болеет, вот тебе и горе», «ох, миленькая, полно мое сердце, душа, страшно, со стрессом, мама, папа, сестра», «беда», «горькое, болезненное, хочется не знать, не испытывать», «у мене горечко, муж бросыв, умер, дочка любимая ушла», «сочувствую, переживаю со всей душой», «только семья это понимает», «малое», «что-то черное», «ох, лучше его никогда не вспоминать», «женщина в черном, страдалица» (женские). По этим ассоциациям четко «фиксируется» личностный аспект в восприятии и переживании эмоции «горя». И это «переживание» и у мужчин, и у женщин «ассоциативно» в данном состоянии выглядит практически одинаково.

На стимул «гнев» мы получили а) мужские реакции: «разозлился на кого-то, обидел, чего-то гневаться», «недовольствие, непонятие, недоразумение», «ярость», «злость», «большой»; б) женские реакции: «обида на человека», «злость, нехорошо, не надо вспоминать», «досада», «не могу сказать», «раздражает, но я прощаю», «ярость», «ой, я не знаю, хочется подавить, убрать», «дуже разгнивалася, кого-то обидела”, «черным цветом», «разойтись, раскипятиться, готова убить», «связано со злостью», «агрессия», «страшная в гневе, отлупить». По приведенным реакциям видно, что у информантов довольно часто встречаются поведенческие реакции, связанные с проявлением этой эмоции. Особенно ярко это прослеживается по женским реакциям.

«Стыд», по нашим данным, оказался связанным у мужчин с «что-то, значит, натворил, что-то нехорошее сделал, не задумывался», «это как понять, неприятное явление в собственных глазах, некультурно», «ну, поначалу виду не мае стыду» и с понятием «совесть». У женщин «стыд» ассоциировался с чем-то реально происшедшим, с определенным поступком: «стыдно обмануть», «когда обманывают», «не знаю, как правильно сделать, стесняюсь сказать», «стыда я обошлась, мне стыдно, совесть человека», «срам», «то, что я испытываю стыд, больно, горячо, убиваем в себе стыд», «стыдно, без стыда, що так поступила», «я поменялась, без стыда, слова такого нет», «стыдно». «Стыд» также связан с наготой, и он выступает как мерило всего. У некоторых информанток он был личностно окрашен, вызывая эмоцию «страха» (реакция: «даже боюсь этого слова Господь, всё видит сверху»). При этом «стыд» постоянно сопутствует человеку в этом состоянии (реакция: каждодневный).

Ассоциативные мужские реакции на стимул «страх» выглядели так: «да, бывает такое, попал куда-либо, гадюка, вот тут страшно было», «это неубежденность, неправильное решение мысли», «выделение андрогенов, собака гавкает, а дрожит», «страшный, опасный».

Женские реакции были следующими: «бывает часто, особенно в теперешнее время», «страх один – боюсь несчастий, страх работы, станка», «перепугаться можно, можно нарочно испугать», «плохое слово, сейчас боюсь неизвестности», «со всем связан страх, в особенности последние три года, страх проходит», «ну, как страх приходит, боюсь страхов последнее время», «это тяжело, всё холодеет внутри», «это тоже неприятно, боюсь, сила страха», «оцепенение, бывает страшно», «похоже на зубастик», «всё, что связано с высотой, ящерицы, змеи», «разрушение, война», «велик». Для женщин страх ситуационен и конкретен. В основном страх ассоциируется с индивидуальным опытом человека и его настоящим положением, которое мыслится как катастрофическое.

Резюмируя особенности ассоциативного поведения испытуемых на слова, описывающие базовые эмоции, можно заметить, что в большинстве случаев они личностно окрашены и часто связаны как с непосредственным жизненным опытом испытуемых, в некоторых случаях с ситуативным, например состояние тяжелой, смертельной болезни («дытына, якщо встану», «у мене горечко, муж бросив, умер, дочка любимая ушла» «когда человек болеет, вот тебе и горе»), так и с некоторыми поведенческими характеристиками, сопровождающими проявление этих эмоций («страшная в гневе, отлупить»). При этом женские реакции более личностны и зависят в целом сильнее от «контекста» этой страшной болезни.

В стимульный список слов вошли также и глаголы «говорить», «иметь», «хотеть» и «любить».

Глагол «любить» у мужчин «породил» реакции: «ну, как Вам сказать, природу, женщину», «по разному можно, человека, специалиста», «ненавидеть». Женские реакции на этот стимул выглядели таким образом: «благо», «в семье, в детстве, природу», «как жизнь», «люблю от души, людей, семью», «желать», «прекрасно, любовь приносит радость», «да, можно по всякому, диток, онукив», «понимать», «не умею», «сейчас считаю, что это фальшь», «лелеять», «безумие». По этим реакциям можно заметить, что глагол «любить» оценивается неоднозначно: от понятия «любить – это благо» и «любить – это жить» до таких реакций, как: «безумие», «не умею», «сейчас считаю, что это фальшь». Таким образом, глагол «любить» для женщин также привязан к конкретной ситуации, в которой они оказались в результате болезни. При сравнении со словарной статьей из АТСРЯ прослеживается и достаточно сильно различие в знаке оценки: ассоциативное ядро из АТСРЯ «окрашено» только положительно (АТСРЯ, т.1, С.76).

На глагол «говорить» ассоциации в основном приводились в плане функциональных особенностей процесса речи (т. е. как говорить), интерпретации или же оценки по принципу «говорить – это хорошо или плохо»: «ну, если говорить, толково, бес толку», «с хорошим человеком – хорошо, с плохим, боюсь, что обижу», «надо уметь, красиво, интеллигентно», «я очень мало говорю, смотря с кем, когда и как», «красиво», «беседа», «можно до бесконечности, но забирает много сил», «не что попало», «интеллект», «конечно, мне нравится, я люблю людей, поговорить», «не люблю лишь бы говорить, болтать», «это и интересно, с хорошим человеком, общение, настроение», «хорошо, когда уместно», «знает, что говорить», «богато можу, извините». Глагол «говорить» ассоциируется также с глаголами «думать», и «молчать».

На глаголы «иметь» и «хотеть» мы получили такие группы реакций. «Иметь»: «это лучше, чем хотеть, что-то приобрести», «высший класс, самого себя, деньги, костюм, туфли», «книжку», «отношусь очень спокойно, сегодня имею, завтра потеряю», «и приобретать», «знать», «здоровье», «хорошо, когда что-то хорошее иметь», «иметь здоровье – самое главное, а остальное всё – пустяк», «ну, каждый человек хочет иметь хоть маленькое, но свое», «это хорошо, хорошо иметь знание, богатство, семья, друзья, болезнь», «это хорошо, не всё равно, что иметь», «хорошо, когда имеешь», «знать». На первый план проступает функциональная направленность этого глагола. Ряд реакций (в основном женские) носят объяснительный характер: «это лучше, чем хотеть, что-то приобрести», «знать» и пр. Этот стимул дал и довольно большое количество отказов. На 19 информантов мы зарегистрировали пять отказов.

«Хотеть» - «хорошее слово, мало, что хочешь, но не в состоянии», «хотение, умственный и физический труд, желание будущего», «щоб у дытыны було все добре», «желать здоровья и уйти от сюда», «нужно достать, если хотим, здоровье», «жить», «желать, жаждать», «сильно», «желать здоровья», «не вредно, я рада тому, что имею», «здоровье», «выздороветь и уйти на своих ногах, никого не обременять», «желать», «хорошее слово», «смотря что, отдохнуть, пообщаться, здоровье», «хорошее желание, обязательно выздоровеешь». По данным реакциям становится понятной ситуативная обусловленность этого контекста, ибо больше всего больные хотят здоровья и жить. При этом одна женская реакция поражает своей парадоксальностью - «не вредно, я рада тому, что имею».

Проведенный качественный анализ ассоциативных полей, полученных от людей, находящихся в необычном психофизиологическом состоянии, показал две тенденции их ассоциативного поведения:

Сильную зависимость ассоциаций от контекста их сегодняшнего положения (ситуации безысходной болезни) или ДТП и часто превалирующую над гендерным параметром.

Повышенную оценочность в семантике слов - реакций, отразившуюся в восприятии практически всего окружающего их мира через призму шкалы «хорошо/плохо», что, по-видимому, также может быть обусловлено их ситуативным положением.

Интересные результаты были получены нами и при анализе анкет отдельных испытуемых, которые, по мнению Ю. Н. Караулова, можно рассматривать как микродиалоги с экспериментатором (Караулов, 1996, С.69). Такого плана анализ позволяет говорить о типовых характеристиках усредненной языковой личности и о типах коммуникативного поведения этой обобщенной и сконструированной исследователем модели (Там же). В нашем случае мы можем говорить о закономерностях коммуникативного (ассоциативного поведения) при необычных состояниях сознания. В качестве иллюстрации к этому приведем два примера анкет. В первом случае нашей информанткой была выбрана больная 72 лет, которая имела негативный семейный опыт травмирующего характера:

Мужчина	-
Море	Вода, мне больше нравится лес, чем море
Молитва	Хорошо, я верю
Зеленый	Любимый цвет, а ещё салатовый
Любить	Как жизнь
Болезнь	Очень плохо, очень больно
Интерес	-
Радость	Веселье, а сейчас ничего этого нет
Удивление	На мгновение и сразу же ушло
Горе	Когда человек болеет, вот тебе и горе
Гнев	Не могу сказать
Говорить	Я очень мало говорю, смотря с кем, когда и как
Стыд	Не знаю как правильно сделать, стесняюсь сказать
Я	Где нужно – я, а где не нужно – общее
Страх	Со всем связан страх, особенно последние три года
Иметь	Иметь здоровье самое главное, а остальное всё пустяк
Небо	Голубое с облаками
Хотеть	-
Женщина	-
Жизнь	Любовь, жизнь, счастье, к чему-то стремиться
Черный	Не нравится
Серый	Без необходимости бы не выбирала
Ребенок	-
Синий	Как синий, никаких эмоций, никакого чувства
Любить	В молодости
Семья	-
Карьера	Смотря для кого как
Бог	Представляю, а высказаться не могу

И вторая анкета мужчины 33 лет, по профессии инженер, родной язык – русский, диагноз – рассеянный склероз.

Мужчина	Выражение страдания на лице[41]
Море	Величие
Молитва	Выражение страдания на лице
Зеленый	Этика, природа
Любить	Отстраненное молчание
Болезнь	Неизлечимая
Интерес	Большой
Радость	Великая
Удивление	Бесконечное
Горе	Отстраненное молчание
Гнев	Большой
Говорить	Выражение страдания на лице
Стыд	Выражение страдания на лице
Я	Прозябаю
Страх	Выражение страдания на лице
Иметь	Отстраненное молчание
Небо	Бесконечное
Хотеть	Жить
Женщина	Отстраненное молчание
Жизнь	Выражение страдания на лице
Черный	Отстраненное молчание
Серый	Жизнь
Ребенок	Отстраненное молчание
Синий	Небо
Любить	Выражение страдания на лице
Семья	Выражение страдания на лице-
Карьера	Несбыточное
Бог	Отстраненное молчание

По приведенным анкетам вырисовываются две тенденции в вербальном ассоциативном поведении испытуемых:

·         блокировка и вытеснение из сознания всего, что как-то связанно с семейными отношениями (отказы от реагирования вообще);

·         выход на первый план ценностного аспекта в реакциях на стимулы, описывающие болезнь и эмоциональное состояние человека.

Во второй анкете наблюдается также и тяжелая отказная реакция, сопровождающаяся соответствующей мимикой и предчувствием неизбежности фатального исхода болезни.

По всем анкетам, полученным в хосписе, четко прослеживается и индивидуальность каждого информанта, чего не скажешь по анкетам, составленным после ДТП. По мнению лечащего врача И. Н. Горенко, участвовавшего в эксперименте, метод свободных ассоциаций помог ей гораздо лучше понять своих пациентов и в связи с этим выбрать соответствующие тактики ухода за ними. Этот эксперимент косвенно показал также, что САЭ является достаточно мощной прективной методикой и его возможности как психодиагностического, так и терапевтического средства, на наш взгляд, ещё не до конца изученыи и использованы.

 

Глава 2.4 Ассоциация - Гендер – Эмоция -

Возраст – Стресс – Уровень Образования – Родной Язык

Следующим этапом нашего исследования стало изучение влияния возрастного, профессионального и образовательного факторов на ассоциативное поведение мужчин и женщин. В качестве стимульного материала здесь мы взяли эмоциональную лексику[42], так как, по нашим предположениям, на таком «эмоциональном» материале гендерные различия в ассоциативном поведении должны проявляться контрастнее и легче будет проследить их взаимосвязь с другими биосоциальными составляющими личности.

Проблема взаимоотношения языка и эмоций человека отнюдь не нова для лингвистики (в том числе отечественной). На конференции «Язык и эмоции» она была названа в числе пяти наиболее приоритетных направлений современных лингвистических исследований (Шаховский, 1995, С.4). Но, следует заметить, что в этой области лингвистического знания существует определенный парадокс: при активной разработке этой темы отечественными лингвистами и громадным числом защищенных по ней докторских и кандидатских диссертаций, провозглашении нового направления в лингвистике и создании специального термина «эмотология»[43] работы по лингвистическому исследованию эмоциональной стороны речи продвигаются крайне медленно (Мягкова, 2000). По всей видимости, сложность собственно как самого предмета описания и изучения эмоции, так и малая пригодность традиционных лингвистических методов анализа сделали эту проблему больше объектом междисциплинарного исследования нескольких наук – психологии, физиологии, философии и лингвистики. Именно в рамках междисциплинарного подхода и были достигнуты достаточно весомые результаты в описании эмоциональной стороны речи человека.

Большой психологический словарь (БПС) (а именно в психологии теория эмоций является наиболее разработанной и популярной темой исследований) определяет эмоции «…как особый класс психических процессов и состояний, связанных с инстинктами, потребностями и мотивами, отражающих в форме непосредственного переживания (удовлетворения, радости, страха и т. д.) значимость действующих на индивида явлений и ситуаций для осуществления его жизнедеятельности. Сопровождая практически любые проявления активности субъекта, эмоции служат одним из главных механизмов внутренней регуляции психической деятельности и поведения, направленных на удовлетворение актуальных потребностей» (БПС, С.622). Эмоции возникли в процессе эволюции как средство, при помощи которого живые существа определяли биологическую значимость состояний организма и воздействия извне. В ходе эволюционного процесса эмоции дифференцировались и образовали различные виды, отличающиеся определенными психологическими особенностями и закономерностями протекания (Там же, С.623). Эмоции тесно связаны со знаниями: меняются знания, мысли, а это влечет и изменения в эмоциональной сфере. Определенной ситуации, возрасту, эпохе характерно и доминирование определенных эмоций. Существует инвентарь эмоций, изменение и функционирование которого зависит от исторического периода, культуры, языка и пр.

Некоторыми психологами эмоции рассматриваются как измененноё или особое состояние сознания. Оно может существовать относительно независимо от других состояний сознания, но обычно взаимодействует с ними и влияет на сосуществующие состояния или процессы сознания (Изард, 1980, Рейковский, 1979).

Важнейшей формой выражения эмоций у человека является речь. Лингвистический инвентарь выражения эмоций в языке довольно разнообразен от отдельных слов и интонации до системно-структурной организации текстов (Бабенко, 1989, Мягкова, 2000).

Первые толкования эмоциональных концептов в языке были предприняты в работах когнитивных психологов и философов. В них отмечалось, что эмоции не могут быть истолкованы классическим способом. Данный феномен в их работах подпадал под класс «врожденные понятия». Уже У. Джемс считал, что «…эмоции самообъясняющи, их нельзя истолковать, они могут входить в состав более сложных понятий, они есть во многих языках, а также во многих языках есть их имена» (Джемс, 1984, С.58). Как видно из приведенной выше цитаты, налицо явное разграничение между названием эмоций в языке и их присутствия в нём. Более того, собственно термин эмоция существует без четкого, единого для всех заинтересованных отраслей научного знания определения, «стоящее за понятием эмоция до сих пор остается смутным и имеет черты нечеткого множества» (Арнольд, 1991). А В. И. Шаховский полагает, что «…каждый человек знает, что такое эмоция, но вряд ли сможет когда-нибудь объяснить, что это слово обозначает» (Шаховский, 1996, С.29).

Следует заметить, что определение и классификация эмоций и эмоциональных состояний как в психологии, так и в языкознании, весьма разнообразны как в количественном, так и в качественном отношении. «Всё множество классификаций можно объяснить различиями во взглядах на условия возникновения и сущность эмоций, а также сложностью самого исследуемого феномена» (Мягкова, 1990, С.63). Более того, при описании и выделении эмоций возникает ряд терминологических трудностей. Иногда в одни и те же термины вкладывается различное содержание. Нет единого мнения и смыслового разграничения по поводу понятий эмоция, чувство и аффект. Причины такого терминологического и содержательного «разброса» во мнениях вполне понятны и определяются тем, что «…феноменологический материал, объяснить который призвана теория эмоций, не обладает отчетливо различимыми признаками, которые могли бы обеспечить некоторую единую изначальную группировку и упорядочивание» (Вилюнас, 1984, С.5). Не существует и единого критерия для выделения и классификации эмоций. В психологии эмоций есть и значительные расхождения во мнениях по поводу условий возникновения и сущности этих явлений.

Например, в Справочном руководстве по современной психологии указываются четыре аспекта анализа эмоций. Это - физиологические механизмы эмоций, эмоциональная экспрессия и эмоция как результат оценки ситуации. В соответствии с этим в каждой теории эмоций делается акцент на одном из названных аспектов (Современная психология: справочное руководство, 1999, С.357).

Наиболее известны биологическая, ценностная, дифференциальная, антропологическая и информационная теории эмоций.

Резюмируя приведенные положения, можно заметить, что при всех различиях в подходах к явлению эмоции несомненным для всех исследований по проблеме классификации эмоций остается некоторый ряд положений.

Во-первых, все эмоции можно подразделить на положительные и отрицательные.

Во-вторых, часто описываются группы полярных эмоций, такие как радость и печаль, удовольствие и страдание. Однако наряду с полярными эмоциями выделяется и группа, так называемых, нейтральных, или же неопределенных, эмоций: любопытство, удивление, волнение (Изард, С.57).

·         В-третьих, в литературе по эмоциям часто встречается также и понятие «базовые эмоции», т. е. те эмоции, которые являются универсальными, проявляемыми с детства, неделимыми и простейшими. К ним обычно относят интерес, радость, удивление, горе, гнев, ужас, страх и стыд (Рейковский, 1979, Изард, 1980). При этом основа для такого выделения также является в теоретическом плане довольно шаткой и оспариваемой целым рядом ученых (Мягкова, 1990). В новейших исследованиях по проблеме эмоций считается, что в качестве критериев или же параметров эмоций, по-видимому, могут выступать:

·         характер потребностей (витальные, социальные, базальные),

·         их уровень (элементарные – сложные),

·         их знак (положительные – отрицательные),

·         их связь с модальностью ощущений и восприятий (эмоции, связанные со зрением, слухом, вкусом и пр.),

·         их связь с опытом (врожденные – приобретенные),

·         степень осознанности (осознанные – неосознанные),

·         отношение к состоянию активации (активирующие – успокаивающие),

·         их длительность и интенсивность,

·         их отношение к деятельности (ведущие – неведущие) и т.д. (Хомская, Батова, 1998, с.12-13).

В-четвертых, при классификации эмоций выстраивается обычно некоторый континуум, вдоль которого эмоции и эмоциональные состояния упорядочиваются в зависимости от силы и интенсивности (Мягкова, 1990). И, наконец, многие исследователи эмоций признают неразрывность связи между интеллектуальными и эмоциональными процессами и необходимость учета эмоционального компонента в интеллектуальных процессах (Вилюнас, 1984).

В качестве некоторой обобщающей концепции по теории эмоций в Справочном руководстве по современной психологии приводится концепция теории дифференциальных эмоций Томкинса (Современная психология: справочное руководство, 1999, С.360-361). Эта теория пытается учитывать не только механизмы и особенности возникновения и проявления эмоций, но и формализует отдельные эмоциональные переживания.

«Теория допускает существование десяти основных (фундаментальных) эмоций. Они имеют:

1)      специфический нервный субстрат;

2)      характерные мнемические или нервно-мышечные комплексы;

3)       отличное от других субъективное или феноменологическое качество (Там же, С.361).

И для различения эмоций необходим учет этих трех компонентов. При этом выделяются десять основных эмоций.

1. Интерес-волнение — положительная эмоция. Она мотивирует обучение, способствует творческой деятельности, положительно влияет на внимание, увлеченность и любознательность по отношению к объекту интереса.

2. Радость — максимально желаемая эмоция. Однако эта эмоция скорее является побочным продуктом действий и условий, чем результатом стремления испытать ее. Обычно состояние радости связано с чувством уверенности и собственной значимости.

3. Удивление возникает под влиянием внезапного события. Оно способствует освобождению от предыдущей эмоции и направляет на объект, вызвавший удивление, все мыслительные процессы.

4. Горе (страдание) - эмоция, переживая которую, человек падает духом, чувствует одиночество, недостаток контактов с людьми, жалость к себе.

5. Гнев связан с мобилизацией энергии, ощущением силы, чувством храбрости и уверенности в себе[44].

6. Отвращение вызывает стремление избавиться от чего-либо или кого-либо на основании физической или психологической изнашиваемостьи объекта.

7. Презрение может служить средством подготовки к встрече с опасным противником. Обычно оно связывается с чувством собственного превосходства. Презрение - «холодная» эмоция, ведущая к деперсонализации индивида или группы, к которым эта эмоция относится.

8. Страх вызывается информацией о реальной или воображаемой опасности. Зачастую эта эмоция связывается с неуверенностью и дурными предчувствиями.

9. Стыд вызывает желание спрятаться, исчезнуть; может быть связан с чувством бездарности, некой нереализованности и невостребованности индивида.

10. Вина связана со стыдом, однако стыд может появиться из-за любых ошибок, а чувство вины возникает при нарушениях морального, этического или религиозного характера в ситуациях, в которых субъект чувствует свою личную ответственность за происходящее.

Фундаментальные эмоции, образуя устойчивые сочетания, приводят к образованию всевозможных аффективных комплексов типа тревожности, депрессии, любви и враждебности» (Там же).

Теория дифференциальных эмоций вводит понятие эмоциональной системы как совокупности элементов с определенными отношениями. Некоторые эмоции могут иерархически упорядочиваться. Например, внимание может переходить в удивление, а удивление — в изумление. Теория допускает и полярность между рядом эмоций как системообразующий признак. Например, радость и печаль, гнев и страх, интерес и отвращение, стыд и презрение в парадигмальных рамках этой теории рассматриваются как полярные эмоции.

Следует заметить, что эта теория довольно четко объясняет причины возникновения эмоций. Причем, эти причины рассматриваются комплексно. К основным причинам, обусловливающим возникновение эмоций в рамках этой теории, относятся взаимоотношение субъекта с окружающей средой (восприятие) и индивидуальные процессы (память, воображение, образное мышление, пантомимическая активность, деятельность эндокринной системы) (Там же).

А теперь зададимся вопросом: «Как определить место и роль эмоций в структурах языкового сознания?»

С этой точки зрения особого внимания и отдельного исследования заслуживают слова, описывающие эмоции и эмоциональные состояния человека. Это, на первый взгляд, довольно примитивное утверждение, по мнению ряда исследователей, таит в себе огромные возможности для понимания специфики «эмоциональной картины мира» различных языковых культур (Мягкова, 1996, С.176). Считается также, что отражение и репрезентация эмоций в каждом языке самобытны и «всё множество эмотивной лексики передает национальную картину чувств, а их группировка по исходным эмотивным смыслам - универсальную картину чувств» (Бабенко, 1989).

Поэтому в качестве рабочего стимульного материала этой главы послужила лексика, описывающая эмоции и эмоциональные состояния человека.

Главная задача этого этапа исследования - посмотреть на отражение эмоций в языковом сознании человека и попытаться понять, с чем прежде всего ассоциируются названия эмоций в сознании рядового носителя русского языка, существуют ли какие-либо факторы, влияющие на это восприятие, и в каких соотношениях они находятся. Мы постарались выделить то универсальное, что есть в ассоциативном значении слов, описывающих эмоции и эмоциональные состояния, и специфическое, субъективное, зависящее от конкретных параметров личности человека, и, в т. ч. от его гендера.

Для решения поставленной задачи нами была проведена целая серия ассоциативных экспериментов.

Первое, с чем пришлось столкнуться при работе, были затруднения в выборе стимульных слов. Иными словами, определенную проблему представляла задача выбора лексических средств, описывающих эмоции и эмоциональные состояния человека. Анализ литературных источников показал, что в русском языке существует 7500 слов, обозначающих эмоциональные состояния, которые сводятся в 22 терминологических «гнезда» (Галунов, 1980). Затем этот список был сокращен до восьми парных понятий: радость, печаль, возбуждение, депрессия, ярость, страх, апатия, норма.

В работе Л. Г. Бабенко «Лексические средства обозначения эмоций в русском языке» были выделены 37 исходных эмотивных смыслов: горе, любовь, радость, неприязнь, беспокойство, грусть, доброта, злость, страх, смирение, недовольство, дружелюбие, обида, жестокость, удивление, жалость, вдохновение, вера, уважение, высокомерие, наглость, смелость, лицемерие, сомнение, искренность, неверие, интерес, протест, надежда и т.д. (Бабенко, 1989).

Наряду с этим существуют и несколько другие списки «эмотивных смыслов», зафиксированные в различных исследованиях (см., например, Мягкова, 1990, 2000, С.45-47). Ещё один довольно авторитетный источник, проверенный временем, Библия, дает следующий список «страстей» человеческих: гордость, зависть, гнев, вера, надежда, и доброта (цит. по Перфильева, 1997а, с.56).

Интересно по этому поводу мнение А. Вежбицкой, которая считает, что название эмоции это универсальное название ситуации, в которой она возникает, название определенной модели, включающей условия поведения субъекта и объекта (Вежбицкая, 1997, С.326-370).

В задачу нашей работы не входило описание всех имеющихся теорий эмоций, их классификаций и лингвистических средств, служащих для выражения эмоций. Для создания стимульного списка слов мы воспользовались списками эмоций, приводимых в работах по теории эмоций за последние двадцать лет (Мягкова, 1990, С.65). На основе просмотренной информации были составлены два списка стимульных слов – основной и дополнительный[45](см. Приложение №10).

В основной список вошли существительные, описывающие десять дифференциальных эмоций: гнев, горе, интерес, радость, страх, стыд, удивление, отвращение, презрение, вина (Современная психология, 1999),а также само слово эмоция (всего одиннадцать стимулов).

В дополнительный список вошла лексика, описывающая эмоции (негодование, ужас, тоска), их корреляты (смех, улыбка), суперординантное понятие (в формулировке Е. Ю. Мягковой) эмоция/эмоциональный (Мягкова, 2000, С.52), эмоциональные и физиологические состояния с их телесными проявлениями (отвращение, ярость, скука, грусть), а также абстрактные существительные, описывающие некоторые свойства и черты характера личности (уверенность, смелость, зависть, забота). Впоследствии этот список был пополнен глаголами, которые выражают некоторые чувства и эмоции: страдать, чувствовать, терпеть, ощущать и пр. Такое расширение списка было предпринято в лексикографических целях для формирования списка стимулов ассоциативного словаря эмоциональной лексики – электронной базы данных (Горошко, 2001а).

Почему мы для исследования ассоциативных процессов обратились к использованию слов, описывающих каким-либо образом эмоции и эмоциональные процессы? Чем это было обусловлено?

Проведенный анализ литературных источников сначала по лингвистической гендерологии, а затем по лингвистической эмотологии показал, что существует определенная связь между гендером, эмоциональным состоянием личности и ассоциативными процессами. Поэтому мы и решили организовать эксперимент таким образом, чтоб выявить эту связь (если она и существует) наиболее «прямым» способом – на ассоциативном эмоциональном материале с фиксацией гендерного и ряда других параметров личности человека.

Следует заметить, что влияние эмоций на ассоциативные процессы отмечалось в громадном количестве исследований (Батова, Хомская, 1998, Мягкова, 1981, 1990, 1996, 2000, Перфильева, 1997а, 1997б). Течение ассоциативного процесса может под влиянием эмоций меняться столь ярко и резко, что эти изменения могут быть использованы в качестве диагностического симптома для определения некоторого эмоционального состояния. Это легло в основу знаменитой проективной методики К. Юнга для диагностирования «скрытых влечений, аффективных комплексов и установок испытуемого» (Jung, 1919, С.26). В 30-х годах ассоциативный тест Юнга был модифицирован А. Р. Лурией для диагностики скрытых следов аффектов (Лурия, 1984). Ассоциативный эксперимент используется также в психоанализе и в современной психиатрии для выявления, как уже упоминалось ранее, соответственно, вытесненных эмоций и «критических» слов.

Было установлено, что эмоционально значимые слова в отличие от «нейтральных» могут вызывать два типа словесных реакций – быстрые и медленные, что коррелирует с быстрым и медленным узнаванием тех же слов, предъявляемых тахистоскопически (Postman, Bruner, 1948). Испытуемые, у которых искусственно было спровоцировано положительное эмоциональное состояние, реагировали большим количеством разнообразных ассоциаций на эмоциональные слова, которые были положительно окрашены. А вот на «нейтральные» слова этими же испытуемыми давались неординарные ассоциации. Факторный анализ результатов ассоциативного эксперимента, проведенный М. Роу, показал существование связи между частотой употребления эмоционально окрашенных слов и частотой отказов от реагирования и ошибjк в словесных реакциях (Row, 1979).

Более того, данные последних нейропсихологических исследований показали, что «…влияние эмоций как таковых на память и ассоциативное мышление в мнестических процессах проявляется, например, в том, что у здоровых испытуемых в ответах на «эмоциональные» слова изменялись скорость ассоциативного процесса и его продуктивность. Это выразилось в увеличении количества быстрых и медленных ассоциативных ответов, а также ответов с минимальным и максимальным числом ассоциатов, т. е. возрастал разброс ответов по времени и семантическим характеристикам» (см. подробно Хомская, Батова, 1998, С.200).

Следует заметить, что в большем количестве исследований указывается, что половые различия в протекании ассоциативных и эмоциональных процессов могут быть связаны с функциональной асимметрией мозга (ФАМ) (Хомская Батова, 1998, Бианки, Филлипова, 1997, Николаенко и соав., 1997, 1998, Траченко и соав., 2000). ФАМ обусловливаются и некоторые различия в речевом поведении мужчин и женщин (McGlone, 1980, Kimura, Harshman, 1984). По всей видимости, особенности специализации полушарий лежат в основе различий в восприятии мужчинами и женщинами эмоциональной лексики и обуславливают некоторые различия в протекании ассоциативных и эмоциональных процессов. В нескольких работах указывается, что возраст также влияет на особенности проявления ФАМ (Бианки, Филлипова, 1997, С.6-30).

Проведя анализ библиографических источников, мы выделили несколько направлений в развитии проблематики этих исследований:

·         Связь между ФАМ и ассоциативными процессами;

·         Связь между ФАМ и эмоциональными процессами;

·         Связь между ФАМ и речью;

·         Связь между ФАМ и полом человека;

·         Связь между ФАМ и возрастом человека.

При этом данный «пучок» проблем нуждается в выработке комплексного подхода к их исследованию.

В монографии Д. И. Шапиро указывается, что «…реализация ассоциативных механизмов затрагивают оба полушария, но в порождении ассоциаций ведущую роль отводят правому полушарию, хотя левополушарные (ЛП) – зоны также в нём участвуют» (Шапиро, 2000, С.40). При этом Шапиро считает, что прямые, простые ассоциации определяются активностью ЛП, а сложные, широкие и малосвязные (на первый взгляд) ассоциативные образы реализуются правым полушарием (ПП) (Там же).

В работе Николаенко Н. Н., Егорова А. Ю., Траченко О. П. и Грицышиной М. А., посвященной связи ФАМ с ассоциативными процессами, утверждается, что ПП обеспечивает понимание дальних семантических связей, а левое не способно к правильной оценке дальних[46] ассоциаций. ПП ответственно за наполнение смыслом высказывания, оно направляет поток ассоциаций и осуществляет связь слов с предметами. К компетенции ЛП относится слабая семантика, отвечающая за внутриязыковые смысловые трансформации и логические смыслы, выраженные в языке. При угнетении ПП у больных, подверженных воздействию унилатерального электрошока, усиливалось стремление к экстрасигнальным реакциям, словообразовательным реакциям и речевым штампам. При реципрокном усилении деятельности ЛП резко возрастает количество оценочных прилагательных. По мнению авторов исследования, ЛП осуществляет оценку эмоциональной значимости вербальной информации[47](Николаенко, Егоров, Траченко, Грицышина, 1997, С.113).

В работе этих же ученых, опубликованной год спустя (Николаенко и др., 1998), испытуемым - больным, страдающим шизофренией и находящимся в состоянии преходящего угнетения полушарий после окончания унилатерального электрошока предлагалось рассортировать ряд ассоциативных пар по принципу близкие/дальние. По условиям эксперимента, вначале происходила сортировка на пары имеющие связь/не имеющие, а затем пары, выбранные как имеющие связь, раскладывались на ближние/дальние. Эксперимент показал, что «…ПП тоньше оценивает дальние ассоциативные связи и часто принимает их за близкие. Иногда оно «обнаруживает» близкую связь там, где её нет. ЛП не выявляет связей там, где они есть… Оно практически не воспринимает дальние, а способно правильно оценивать лишь близкие связи» (Там же, С.54).

В этой же работе, описывая роль полушарий в ассоциативных процессах, ученые указывают, что при угнетении ПП ассоциативная связь отсутствует в реакциях на стимулы – предметы (асфальт, воздух, голос). При угнетении ЛП аналогичная картина наблюдается на стимулы – абстрактную лексику (метод, время, дело) (Там же, С.55). При этом адекватные связи чаще отсутствуют при угнетении ПП, чем при угнетении левого. При угнетении ЛП наблюдается также и увеличение парадигматических реакций (Там же). Однако собственно тип парадигматических реакций находится в зависимости от того, какое полушарие угнетено. Для сохранного ПП типична более «тонкая» семантика, а для левого – скорее характерна «…функция замещения со способностью равноценного переименования. ЛП ответственно за стилистическое употребление синонимов, т. е. за контекст» (Там же, С.56). В этой же работе указывается, что реципрокное усиление активации ЛП вызывает реакцию «драматизации» («вражда» – долгая, «счастье» – недолгое), а также резко увеличивает количество реакций именами прилагательными. При угнетении этого полушария появляется больше дальних ассоциаций, имеющих индивидуальный характер.

Общий вывод авторов такой: ЛП по-другому формирует связи, ответственные за добавление новых компонентов значения. ЛП ответственно за стилистическое употребление слова, оно дает предметные характеристики и вносит эмоциональный элемент в значение слов, что существенно усиливает латентный период реагирования. Авторы исследования полагают, что ЛП и ПП создают разные лексиконы. ЛП – чисто вербальный, а ПП – образно–визуальный. Эти лексиконы разрабатываются, по выражению ученых, в разных направлениях – в направлении возрастающего обобщения парадигмы (ПП) и в направлении левополушарного последовательного членения синтагмы (основной мысли). В процессе межполушарного взаимодействия различные компоненты лексикона объединяются в единое целое (Там же, С.58). 

Помимо указанного ассоциативный материал, полученный на патологическом материале, показал, что для ПП типичен «образно-визуальный» лексикон с выделением концептов «человек» и «дом». Для ЛП – «абстрактно-вербальный лексикон» с преобладанием слов непредметной семантики, описывающих концепты «состояния», «оценки», «пространства» и «времени» (Там же). В работе О. П. Траченко, М. А. Грицышиной и И. Г. Овчинниковой также делается вывод о самой тесной связи между ФАМ и процессами порождения ассоциаций. Исследовалось порождение ассоциаций у информантов с разным типом организации мозговой деятельности. Представительство речи в одном из полушарий определялось методом многократного дихотического тестирования. У больных с билатеральным представительством речи превалировали достаточно сложные ассоциации, образующие на основе переносных значений, а у больных с правополушарным доминированием преобладали экстралингвистические ассоциации (Траченко, Грицышина, Овчинникова, 2000).

Ю. Вс. Розенфельд описывает эксперименты с ФАМ у эстонско-русских билингвов (Розенфельд, 1983). Испытуемому предъявлялись конкурентно стимулы с правого и левого уха одновременно. Испытуемый должен был отвечать на каждую предъявляемую ему дихотически пару первым пришедшим в голову словом. Специфика этого теста заключается в том, что при одновременном предъявлении на правое и левое ухо разных слов информанты предпочитают реагировать на сигналы, поступающие с какого-либо одного канала информации, что большинством исследователей рассматривается как индикатор полушарной специализации соответственно предпочитаемому каналу: правое ухо – ЛП и наоборот (Там же, С.101). В эксперименте использовали три типа дихотических пар – русское/эстонское слово, русское/русское слово и эстонское/эстонское слово. Испытуемые в случае русской пары слов и русско – эстонской пары должны были реагировать русским словом, а когда предъявлялись два стимула на эстонском – эстонским словом. В среднем по трем сериям в ассоциациях на 264 дихотические пары выяснилось, что испытуемые чаще реагируют на стимулы, воспринимаемые правым ухом (ЛП) вне зависимости от языка. В ответах испытуемых оказалось 125 парадигматических ассоциаций и 60 синтагматических. Наиболее интересный результат этого эксперимента:

·         тенденция отвечать стандартными словосочетаниями, клише (синтагматические ассоциации) на стимулы, поступающие с левого уха,

·         тенденция отвечать парадигматическими ассоциациями на стимулы, предъявляемые с правого уха, - проявилась только в условиях ассоциирования на родном языке (эстонском).

Таким образом, этот эксперимент также косвенно подтвердил гипотезу о связи между ФАМ и родным языком реципиентов. Интересно отметить, что при ассоциировании на неродном языке выраженное в процентах количество парадигматических и синтагматических ассоциаций было одинаковым для правого и левого каналов. Предварительный результат этого эксперимента косвенно подтвердил и идею Х. Джексона о специализации ПП в сфере автоматических стандартных словосочетаний.

Отсутствие аналогичной тенденции на неродном языке можно объяснить тем, что для эстонско-русских билингвов владение русским языком оставалось, скорее, пассивным, поэтому должной «автоматизированности» определенных словосочетаний просто не существовало (Там же, С.102).

Ассоциативные эксперименты с литовско-русскими билингвами были проведены в 60-егг. прошлого века А. Яцикявичюсом (Яцикявичюс, 1960). Он установил, что антонимы часто встречаются в реакциях на родном языке, на втором языке – больше реакций по смежности, а также синтагматических ассоциаций. При этом ассоциации на литовском языке более конкретизированы, а на русском более обобщены. На втором языке встречается также больше реакций, семантически не связанных со стимулом, больше ассоциаций на основе смежности, а не сходства. Среди этой группы реакций встречается также больше ответов по звуковому сходству и звуковой смежности, чем на родном языке. По мнению автора, это косвенно говорит о большей задействованности ПП в языковых процессах на втором языке.

А вот в работе М. В. Завьяловой при исследовании речевых механизмов при литовско-русском билингвизме на материале ассоциативного эксперимента уже в начале нашего века показана связь между ФАМ, доминирующим видом асимметрии (правши/левши), ситуацией билингвизма и полом человека (Завьялова, 2001). Её эксперимент четко выявил, что показатели количества одинаковых реакций в двух языках зависят от пола (у женщин совпадений меньше, чем у мужчин) (Там же, С.66). Исследование также показало, что различаются не только семантические связи на разных языках в сознании одного билингва, но и тип этих связей. При этом при анализе типов реагирования в реакциях билингвов не обнаружилось четкого различия в зависимости от пола, как это было с реакциями монолингвов: монолингвы - мужчины обычно выбирали «левополушарный» тип ассоциирования (т.е. парадигматическими реакциями), в то время как монолингвы-женщины предпочитали правополушарный способ реагирования (т. е. синтагматическими реакциями) (Там же, С.67).

Крайне интересным является и установленный М. В. Завьяловой факт связи стереотипности мышления, выражающейся в использовании речевых штампов, клише, прецедентных текстов, с полом и рукостью реципиентов. Так, по данным монолингвов, чаще всего реакции этого типа встречаются у женщин и у мужчин – левшей (Там же, С.71).

Результаты ассоциативного эксперимента описываются и в работе В. Л. Деглина, Л. Я. Балонова и И. Б. Долининой «Язык и функциональная асимметрия мозга» (1983). Тут САЭ был использован как диагностическое средство при изучении изменений в речевой деятельности в условиях попеременного угнетения ЛП или ПП. Особенности ассоциативного поведения испытуемых в условиях угнетения ЛП заключаются в следующем: уменьшается количество слов в высказываниях и укорачивается длина слов. Авторы эксперимента полагают, что это происходит в силу «…упрощения синтаксиса высказываний и блокирования морфологических механизмов словоизменения и словообразования» (Там же, С.33). Поэтому ассоциативное поле состоит из однословных высказываний, в которых лексемы фигурируют в нулевой форме, либо из двусловных словосочетаний преимущественно атрибутивных и адвербиальных, реже предикативных. Сложных синтаксических конструкций не наблюдается вовсе. Значительно видоизменяется и лексика ассоциаций. Уменьшается количество формально-грамматических слов и соответственно увеличивается количество знаменательных слов. При этом среди знаменательных слов происходит перераспределение удельного веса различных лексико-грамматических классов — уменьшается количество глаголов и местоимений, но увеличивается количество существительных и прилагательных. Авторы считают, что, лексика становится "…более предметной, «вещной» и менее концептуальной. «Изменяется также содержание ассоциатов - высказываний. Значительно редуцируются концептуальные высказывания: оценочно-модусные, пресуппозиционные и метаязыковые суждения, аксиоматические утверждения. Уменьшается количество ответов, построенных по типу бинарных оппозиций, т. е. ответов, в которых отчетливо проявляется не столько связь слова с референтом, сколько внутриязыковые отношения между словами. Редуцируется также тенденция к заполнению валентностей слова, тенденция использовать потенциальные возможности слова для построения многословного высказывания. Исчезают ответы морфологическими деривациями слова - стимула, т. е. семантически пустыми в контексте ассоциативного эксперимента преобразованиями формы слова. Исчезает также тенденция к рубрификации, к наложению абстрактных классификационных схем языка на явления внеязыковой действительности. В то же время увеличивается количество высказываний, в которых отражается вещный внеязыковой мир. В ответах на слово - стимул разрастаются лексико-семантические поля, охватывающие наименованиями совокупности предметов и явлений объективной действительности. Нередко такие ответы представляют собой перечисление вещей, совместно встречающихся в обиходе или в какой-нибудь сфере человеческой деятельности. Особенно типичными для этого состояния становятся высказывания-комплексы (в понимании Л. С. Выготского) — называние компонентов индивидуального конкретного образа, стоящего за словом» (Там же, С.34-35).

При угнетении ПП происходит увеличение объема высказываний – растет количество и длина слов. Усложняется их синтаксическая и морфологическая структура. Увеличивается удельный вес многословных словосочетаний и предложений, в том числе сложных. Редуцируется количество высказываний отдельными словами. Сами слова морфологически усложняются — корневые морфемы обрастают аффиксальными. «Перестраивается лексика высказываний — увеличивается количество служебных слов и соответственно уменьшается количество знаменательных слов. Меняется и структура знаменательных слова — уменьшается удельный вес существительных и прилагательных, но увеличивается количество глаголов и местоимений. В условиях угнетения ПП изменяется также содержание ассоциатов - высказываний. Увеличивается количество концептуальных высказываний - пресуппозиционных, оценочно-модусных и метаязыковых суждений, аксиоматических утверждений. Усиливается тенденция к рубрификации, к наложению абстрактных классификационных схем на вещный мир. Нарастает количество ответов, построенных по принципу бинарных оппозиций. Усиливается тенденция к заполнению валентностей слова - стимула, т. е. тенденция выявить имплицитно содержащуюся в слове обобщенную схему ситуации и развернуть из слова многословное высказывание. Резко увеличивается количество ответов морфологическими деривациями (семантически пустыми словоизменениями и словообразованиями). В то же время редуцируется количество высказываний в лексико-семантическом поле — высказываний, ориентированных на внеязыковой мир предметов. Особенно резко уменьшается количество высказываний комплексов, отражающих индивидуальный жизненный опыт, конкретные образные представления» (Там же, С.36-37).

К сожалению, в описанных работах нигде практически не учитывался фактор пола. Следует заметить, что работ, исследующих связь между ассоциативными процессами, ФАМ, и полом респондентов (за исключением экспериментов М. В. Завьяловой), нами найдено не было и пока вопрос существования такой связи также остается открытым.

Обзор работ о специфике роли ПП и ЛП в протекании эмоциональных процессов, проведенный в работе Е. Д. Хомской и Н. Я. Батовой «Мозг и эмоции», показал:

·         особую роль ПП в восприятии эмоций и в их выражении в целостном эмоциональном реагировании. Авторы полагают, что роль ПП при порождении эмоции первостепенна. По их мнению, существует «некая первичная «эмоциональность» ПП или особый правосторонний эмоциональный модус переработки информации, отличный от более когнитивного левостороннего» (Хомская, Батова 1998, С.45). Однако данный факт нуждается в дальнейшей верификации.

·         неидентичность роли ПП и ЛП в обеспечении эмоциональных процессов. Большинство авторов связывают с ЛП положительное эмоциональное реагирование, а с ПП – отрицательное, хотя существуют и противоположные точки зрения (Там же).

·         При поражении ЛП нарушаются механизмы, связанные с узнаванием оценкой и классификацией положительных эмоций. И, наоборот, при поражении ПП страдают механизмы, обеспечивающие функционирование отрицательных эмоций (Там же, С.177).

·         Эксперименты показали, что не только знак, но и целый комплекс признаков эмоционально-личностной сферы личности следует соотносить с ЛП и ПП мозга. К этим признакам авторы относят способность дифференцировать эмоции данного знака, но разной степени интенсивности, способность к совершенствованию различных когнитивных операций с эмоциональными стимулами данного знака, эмоциональная устойчивость в ответ на эмоциональную «интерференцию» с помощью стимулов того же знака, способность к осознанию собственного эмоционального состояния на когнитивном и эмотивном уровнях (Там же, С.240-241).

Данные патологии также свидетельствуют о разной роли ЛП и ПП в организации эмоциональных процессов (Деглин, Николаенко, 1975).

К настоящему времени накопились факты, свидетельствующие о разной роли ПП и ЛП мозга человека в организации эмоционального поведения. По данным клиники органических поражений головного мозга свидетельствуют о том, что «…для локальных деструкции ПП — травматических и сосудистых — характерно своеобразное повышение настроения: эйфория, расторможенность, склонность к плоским шуткам; для поражений ЛП такие эмоциональные состояния не типичны. Эмоциональная патология при объемных процессах ПП и ЛП также различна: опухоли задних отделов ПП сопровождаются благодушием, беспечностью, эйфорией; опухоли тех же отделов ЛП — депрессивными состояниями. Материалы к рассматриваемой проблеме дает и клиника эпилепсии. Хотя данные различных авторов, описывающих эмоциональные расстройства у больных фокальной эпилепсией, противоречивы, большинство из них отмечает повышенную эмоциональность пациентов при локализации эпилептогенного очага в ПП, а при локализации очага в ЛП — снижение эмоциональности, аффективную ареактивность либо дисфории и увеличение количества «депрессивных» реакций. Неодинаковый характер изменений эмоциональной сферы больных при патологических процессах в правом и левом полушариях отмечен также в клинике психических заболеваний (Там же, С.418).

Цитируемые авторы также полагают, что в организации эмоционального поведения человека главную роль всё же играет ЛП (Там же, С.425). Поэтому и изменения настроения определяется усилением или снижением активности структур ЛП.

И один из самых важных для нас выводов, сделанных Н. Я. Батовой и Е. Д. Хомской, сводится к следующему: существует определенная зависимость между активностью ЛП и ПП и восприятием эмоциональных стимулов и их эмоциональной окраской. Однако существует и несколько факторов, определяющих эту зависимость: тип межполушарной асимметрии мозга, пол человека, его возраст и другие, роль которых изучена недостаточно[48] (Там же, С.39).

Проблема взаимоотношения ФАМ с эмоциями, полом и возрастом человека является краеугольной как для нейролингвистики, так и для психологии или же физиологии человека. Следует добавить, что работ о влиянии и связи этих факторов (ФАМ, пол и возраст человека) и их проявлении в речи на материале русского языка также нами найдено не было (см. подробнее Горошко, 1996, С.35-38). Полученные данные на материалы других языков крайне малочисленны и противоречивы.

Общеизвестно, что женщины субъективнее и чувствительнее мужчин в восприятии окружающего мира. Является ли это врожденным и связанным с особенностями строения головного мозга или же наряду с универсальными биогенетическими различиями мужчин и женщин специфика их эмоционального поведения является следствием исторически сложившихся стереотипов поведения, т. е. то, что сейчас принято называть гендером? (Бианки, Филлипова, 1997, С.32-33).

Анализ данных о связи ФАМ с полом и речью человека выявил, что мужчины с лобэктомией в темпоральной области ЛП испытывали трудности в выполнении вербальных тестов, а с аналогичным поражением ПП – невербальных. Афазия, возникающая вследствие патологии ЛП, у мужчин встречается чаще, а после поражения ПП половых различий в типах афазий не наблюдаются. Тестирование отдельных речевых функций – беглости речи, способности к вербальным сравнениям, а также общего развития вербальных навыков[49] - показало, что эти параметры при патологии ЛП снижались в большей степени у мужчин, а при поражении ПП – у женщин. Некоторые исследователи считают, что именно у женщин вербальные процессы подвержены влиянию конкурирующих пространственных функций (Отмахова, 1987). В этом же исследовании содержатся сведения о том, что у мужчин запоминание слов и цифр, предъявляемых на слух, вызывало активацию ЛП, а заучивание музыки – ПП, у женщин в обоих случаях отмечаются сходные, но не столь явные изменения в ЭЭГ (Там же). Н. В. Вольф констатировала преимущество женщин при запоминании эмоциональных слов, подаваемых на левое ухо (Вольф, 1994).

Основной вывод исследований в области ФАМ и полового диморфизма сводится к тому, что мозг мужчин организован более асимметрично, чем мозг женщин. Об этом говорят результаты клинических, дихотических, тахистоскопических, электрофизиологических, а также, в меньшей степени, анатомических исследований, и только данные о более частом предпочтении правой руки у женщин противоречат этому выводу (Бианки, Филиппова, 1997, С.14). При этом отмечается, что в основных паттернах асимметрии мозга мужчин и женщин, по-видимому, больше сходства, чем различий. Однако когда эти различия находят, то именно на них нужно остановиться, чтобы расширить познания в области ФАМ (McGlone, 1980).

Существует довольно любопытное социально-эволюционное объяснение этому факту. Дж. Леви предположила, что в ходе эволюции человека естественным образом закрепились зрительно-пространственные способности у мужчин, помогающие им в охоте, агонистическом взаимодействии и т. д. Образ жизни женщин способствовал развитию речевых навыков, социальной чувствительности и легкости невербального общения, столь нужного при воспитании детей. Большая билатеральность упомянутых функций необходима для развития этих навыков у женщин, тогда как большая степень латерализации зрительно-пространственных функций у мужчин важна для сфер, актуальных для их профессиональной жизнедеятельности (Levy, 1969).

Во многом с гипотезой Леви корреспондирует и теория В. А. Геодакяна о половом диморфизме церебральной латерализации на основе эволюционных представлений (Геодакян, 1993). Её суть заключается в том, что любая открытая система, эволюционирующая в изменчивой среде, для совершенствования своей адаптации должна разделиться на две подсистемы, специализированные на оперативных и консервативных признаках. Такое разделение приводит к асинхронной эволюции, поскольку эволюция оперативной системы начинается и заканчивается быстрее, чем консервативной. Ученый предположил, что консервативной подсистемой человека является женский пол и ПП, а оперативной - мужской пол и ЛП. В процессе филогенеза гены, ответственные за новые признаки, появляются сначала в генотипе мужского пола, а затем передаются женскому, а контроль новых функций локализован первоначально в ЛП, а затем перемещается в ПП. Эволюционно молодыми функциями, латерализованными в ЛП, автор считает речь, письмо, движения пальцев руки, арифметический счет, аналитическое, абстрактное мышление, а эволюционно старыми, управляемыми ПП, — зрительно-пространственный анализ, просодические элементы речи, интуицию, грубое движение рук, элементы конкретно-ситуационного мышления. При этом более выраженная латерализация функций в мозге мужчин интерпретируется как опережение в эволюции по сравнению с женщинами. Этим же объясняется более частая встречаемость левшества среди мужчин, поскольку у них, по мнению автора, контроль движений ведущей руки перемещается из ЛП в ПП быстрее, чем у женщин (Геодакян, 1993, Бианки, Филлипова, 1997, С.25).

Последние данные, встреченные нами в области нейролингвистического исследования полового диморфизма мозга, свидетельствуют о том, что у представителей обоего пола в доминантном полушарии под влиянием нервных гормональных факторов формируется физиологическая доминанта. При этом у мужчин она характеризуется большей степенью развития или зрелости, чем у женщин, и латерализуется преимущественно в ЛП, а у женщин - в ПП. «В целом представляется, что большие полушария головного мозга у особей мужского пола функционируют более специализированно, более фокально, более дифференцированно, более контрастно (главным образом, за счет ЛП), а у представителей женского пола – менее специализированно, более диффузно, менее дифференцированно и менее контрастно (в основном благодаря ПП). Эти свойства в значительной мере определяютадаптивные возможности мужского и женского мозга» (Бианки, Филиппова, 1997, С.302-303). Мужчины обычно имеют некоторое преимущество в анализе локальных характеристик внешней среды и скорости адаптации, а женщины – в относительно генерализованных реакциях. Отсюда и разные стратегии, используемые мужским и женским мозгом при обработке информации. Зафиксировано преимущество женщин по вербальным и эмоциональным «способностям», а мужчин - при решении пространственных и математических задач.

К числу наиболее любопытных научных изысканий в области взаимосвязи языка и пола человека можно отнести также и нейролингвистические исследования мужской и женской речи. Как экспериментальным путем, так и на основе биологических данных, удалось обосновать, хотя и на фрагментарном уровне, существование разницы у мужчин и женщин в функционировании областей мозга, ответственных за речевые процессы. У мужчин специализация полушарий, по-видимому, выражена в большей степени, чем у женщин. Вероятно, у женщин вербальные и пространственные функции более широко распределены в обоих полушариях, тогда как у мужчин они более строго разделены - вербальные в ЛП, пространственные - в ПП. Другими словами, специализация ПП у мужчин и женщин может быть несколько различна. Существует мнение, что женский мозг подобен мозгу мужчины-левши[50] и характеризуется пониженной (по сравнению с мозгом мужчины - правши) специализацией полушарий (Там же, С.7-10). Эксперимент, проведенный В. Ф. Коноваловым и Н. А. Отмаховой по изучению межполушарных взаимодействий при запечатлении информации, показал, что «…степень проявления функциональной асимметрии у женщин в целом ниже, чем у мужчин, и близка к таковой у амбидекстров и лиц с семейным левшеством» (Коновалов, Отмахова, 1984, С.100). 

Как видно по проведенному анализу, изучение связи ФАМ с полом и её проявление в речевой деятельности до настоящего момента является достаточно сложным и слабо структурированным исследовательским объектом. Экспериментальные данные весьма разнообразны и зачастую противоречивы. Наиболее уязвимы вопросы о связи рукости (правшества/левшества), ФАМ и полового диморфизма. Некоторые авторы полагают, что проблему половых различий церебральной организации трудно решить, оставаясь на позициях антропоцентризма (Бианки, Филиппова, 1997, С.26). Ещё одной сложностью изучения ФАМ является то, что берётся (и это вполне понятно) практически одна патология. В норме исследования ФАМ представляет крайне сложный и часто недоступный объект для изучения. Поэтому становится вполне понятным, когда предлагаются новые сравнительно физиологические эволюционные подходы к пониманию этой проблемы (например, изучение морфологической асимметрии животных (Там же)).

Мы же выбрали несколько иной путь. Исходя из изложенного, мы решили проследить влияние полового диморфизма на вербальное поведение на материале ассоциаций на слова, описывающие эмоции и эмоциональные состояния, т. к. именно вербальные, ассоциативные и эмоциональные процессы могут быть, скорее всего, подвержены довольно значительному влиянию половой доминанты. Следует заметить, что по данным относительно связи ФАМ с полом и возрастом человека, было установлено, что возраст влияет именно на усиление специализации полушарий женского, а не мужского мозга (Вартанян, Галунов, 1988). Отсюда становится понятным, почему именно пол и возраст информантов были выбраны в нашем эксперименте в качестве контрольных параметров.

Эта серия экспериментов была организована таким образом: анкеты для заполнения были предложены нескольким группам информантов. Всего было сформировано 20 групп информантов: 10 мужских и 10 женских. В каждую группу вошло примерно от 80 до 100 человек.

Первая и вторая группы были образованы из лиц мужского пола в возрасте от 18 до 30 лет, студентов и аспирантов технических и гуманитарных вузов г. Харькова с неоконченным высшим или с высшим образованием и с родным русским или украинским языком.

В третью и четвертую группу вошли мужчины с высшим гуманитарным и техническим образованием, из которых 80% имели степень кандидата или в нескольких отдельных случаях - доктора наук, в возрасте от 40 до 60 лет, с родным русским или украинским языком.

Пятую и шестую группы составили мужчины со средним специальным образованием в возрасте от 40 до 60 лет, проживающие в Харькове или Харьковской области, с родным русским или украинским языком.

Следующие четыре группы были сформированы из мужчин, находящихся в колонии строгого режима. 90% заключенных испытуемых имели среднее или среднее специальное образование. По возрастному составу испытуемые были распределены на две группы - от 20 до 30 и от 40 до 60 лет. Срок пребывания в заключении в среднем составлял от 3 до 10 лет. Родной язык также был русский или украинский. Встречались также случаи украинско-русского билингвизма.

Аналогичные принципы отбора были выдержаны и при формировании 10 женских групп[51].

После проведения анкетирования[52] для каждого стимульного слова все полученные реакции были собраны в несколько ассоциативных полей по определенным критериям сортировки. Следующие показатели составили критерии отбора: пол, возраст, изолированность от общества, родной язык и уровень образования. В итоге для каждого стимульного слова было получено по 20 ассоциативных полей:

1.      Реакций от женщин младшей возрастной группы с родным языком русским;

2.      Реакций от женщин младшей возрастной группы с родным языком украинским;

3.      Реакций от женщин старшей возрастной группы с родным языком украинским, имеющих высшее образование;

4.      Реакций от женщин старшей возрастной группы с родным языком русским и имеющих высшее образование;

5.      Реакций от женщин старшей возрастной группы с родным языком украинским и имеющих среднее образование;

6.      Реакций от женщин старшей возрастной группы с родным языком русским, имеющих среднее образование;

7.      Реакций от женщин, находящихся в условиях изоляции, младшей возрастной группы с родным языком русским;

8.      Реакций от женщин, находящихся в условиях изоляции, младшей возрастной группы с родным языком украинским;

9.      Реакций от женщин, находящихся в условиях изоляции, старшей возрастной группы с родным языком украинским;

10. Реакций от женщин, находящихся в условиях изоляции, старшей возрастной группы с родным языком русским;

11. Реакций от мужчин младшей возрастной группы с родным языком русским;

12. Реакций от мужчин младшей возрастной группы с родным языком украинским;

13. Реакций от мужчин старшей возрастной группы с родным языком украинским, имеющих высшее образование;

14. Реакций от мужчин старшей возрастной группы с родным языком русским и имеющих высшее образование;

15. Реакций от мужчин старшей возрастной группы с родным языком украинским и имеющих среднее образование;

16. Реакций от мужчин старшей возрастной группы с родным языком русским, имеющих среднее образование;

17. Реакций от мужчин, находящихся в условиях изоляции, младшей возрастной группы с родным языком русским;

18. Реакций от мужчин, находящихся в условиях изоляции, младшей возрастной группы с родным языком украинским;

19. Реакций от мужчин, находящихся в условиях изоляции, старшей возрастной группы с родным языком украинским;

20. Реакций от мужчин, находящихся в условиях изоляции, старшей возрастной группы с родным языком русским.

К сожалению, мы не смогли проследить полностью влияние уровня образования на ассоциативное поведение людей, т. к. информанты, находящиеся в ИТК, в 90% случаев имели среднее или неоконченное среднее образование. Найти людей в зоне с высшим образованием с тем, чтобы они могли образовать репрезентативную выборку, нам практически не удалось. Следует также заметить, что уровень образования человека в большинстве случаев непосредственно связан с его возрастом, поэтому влияние фактора образования было проверено только на старшей возрастной группе мужчин и женщин с родным русским и украинским языком.

Все реакции - одиночные слова были распределены по частям речи. Выделялись и подсчитывались также реакции с положительным и отрицательным коннотативным элементом в значении слова.

Всего на первой стадии эксперимента, где использовался основной словник, было собрано 220 ассоциативных полей на 11 стимульных слов.

Интерпретация результатов ассоциативного эксперимента - непростая задача. С одной стороны, при качественном анализе содержания ассоциативных полей есть опасность «утонуть» в обширном материале и не выделить существенных ассоциативных связей, а, с другой - чрезмерная формализация данных может привести к утрате важной информации о более тонких и неочевидных механизмах ассоциирования. Ряд исследователей также считает, что одним из существенных недостатков, понижающих достоверность полученных в результате применения этого метода выводов, является то, что получение в ассоциативном эксперименте связных и осмысленных выводов возможно лишь на основе достаточно субъективной интерпретации зафиксированных наборов ассоциаций самим исследователем.

Поэтому в нашем исследовании мы попытались сочетать качественный и количественный анализ данных с применением метода экспертных оценок при классификации реакций.

Для качественной и количественной обработки данных были использованы ассоциативные поля, полученные на основной список стимульных слов, состоящий из 11 стимулов, описывающих дифференциальные эмоции, и собственно само существительное эмоция. Методика качественного и количественного анализа ничем не отличалась от предшествующих экспериментов. Более того, мы старались придерживаться единообразного подхода во всей серии лонгитюдных экспериментов, проходивших с 1994 по 2002 г.

·         Полученные ассоциативные поля для каждого стимула от всех групп информантов отличались как по качественным параметрам, так и по количественным. Ни один стимул не «породил» одинаковых ассоциативных ядер.

·         Самое сильное влияние на ассоциативное поведение испытуемых оказали сначала факторы пола и условия изоляции людей от общества, затем возраста, уровня образования и родного языка.

1.          По количеству различных реакций на слова-стимулы женщины в среднем показали более высокие результаты (т. е. их ассоциации оказались разнообразнее мужских).

2.          Мужчины чаще женщин реагировали отказами на предъявляемые слова - стимулы.

3.          Среди женских реакций встретилось также больше предложений и предложных словосочетаний «предлог + существительное».

4.          При распределении единичных реакций по частям речи у мужчин было зарегистрировано больше существительных, а у женщин - прилагательных. Различия же в употреблении глаголов, местоимений и наречий не были признаны статистически значимыми.

5.          Если рассматривать стратегии реагирования, то женщины чаще мужчин реагировали словами, семантически не связанными со стимулами, в частности, в «их» массиве реакций было больше персевераций и словообразовательных реагирований на предъявляемые стимулы.

6.          При анализе семантически связанных со стимулом реакций было установлено, что по «реакциям развертывания» женщины количественно превосходят мужчин и предпочитают давать атрибутивные или же ситуационные характеристики стимулу, мужчины больше выделяли его функциональную сторону.

7.          Мужчины значительно чаще женщин «пытались» давать пояснения услышанным словам (т. е. каким-либо образом интерпретировать предъявляемый стимул) или же выбирать слово, противопоставленное по определенным параметрам слову-стимулу (чаще использовали реакции выбора).

8.          Изучая структуру ассоциативных полей, полученных от мужчин и женщин, было замечено, что «женское поле» разнообразнее «мужского», по структуре ассоциативного поля мужские реакции более стереотипны. Показатель дистрибуции реакций также выше у женщин (т. е. при количественном росте реакций количество различных реакций существенно снижается). Полученный суммарный индекс P, учитывающий влияние одиночных реакций (реакций с частотой 1), подтвердил наше предположение о большей стереотипности структуры мужского ассоциативного поля.

Влияние возрастного фактора проявилось в резком снижении стереотипности структуры ассоциативного поля реакций, полученных от женщин старшей возрастной группы. Для мужчин этот показатель был стабильным вне зависимости от возрастного фактора.

Условия изоляции влияли в основном на резкое возрастание количества отказов от реагирования на стимул, а также увеличивали количество реакций, семантически не связанных со стимулом. Возрастало (но не столь существенно) количество реакций с отрицательным оценочным элементом в значении слова.

Влияние родного языка в массивах русскоязычных реакций, полученных от информантов, родным для которых был украинский язык, мы зафиксировали в резком возрастании количества грамматических ошибок, диалектных слов. Оно выразилось и в определенных изменениях выбора стратегий реагирования на стимулы (увеличивалось количество реакций, возникающих по созвучию, а также словообразовательных реакций). Но с возрастом и уровнем образования эта закономерность уже проявлялась не столь ярко. Сильнее всего возрастной фактор «влиял» на поведение информантов в возрасте от 17 до 24 лет.

Образовательный уровень информантов - наличие высшего образования и длительность стажа работы, требующей развития интеллектуальных навыков (написание диссертации, построение научной карьеры и т.д.) - резко повышал количество разнообразных реакций, снижал их стереотипность и увеличивал количество реагирований словосочетаниями и предложениями, а также снижал число ошибок и увеличивал индекс дистрибуции реакций. Наблюдалось и гораздо большее варьирование в стратегии ассоциативного поведения испытуемых. Увеличивалось количество реакций, семантически связанных со стимулом. Различий по полу здесь практически не наблюдалось.

А теперь посмотрим на качественном уровне влияние нескольких параметров на ассоциативное вербальное восприятие эмоций.

Мы будем производить анализ по трем параметрам – условия жизни, гендер и стресс[53].

Результаты качественного анализа ядер ассоциативных полей, полученных от разных групп информантов, мы проанализируем по контрольным переменным - пол, стресс и условия жизни по 10 стимулам, обозначающим дифференциальные эмоции: гнев, горе, интерес, радость, страх, стыд, удивление, отвращение, презрение, вина и существительное эмоция (всего 11 стимулов).

1.	мужчины (обычные информанты)	злость[54], ярость, зло, Владыки, душа, желчь
2.	мужчины (зона)	злость, ярость, горе, Бог, боль, врага, агрессия
3.	мужчины (этап)	злость, злоба, боль, буря, справедливый, велик, выплеск, достали
4.	женщины (обычные)	злость, ярость, крик, без причин, пройдет
5.	женщины (зона)	злость, ярость, возмущение, праведный, крик, обида, ругать
6.	женщины (этап)	бушевать, драка, боль, крик, кулак, кипение, “у-у-у”

Как видно по приведенным ядрам, стимул гнев вызывает у информантов в основном злость и ярость. Это и крик, и выплеск, и возмущение. Он может быть и потому, что достали, и он пройдет. С ним связано и агрессивное поведение: ругать, драка, крик, кулак, кипение, агрессия. Однако гнев проходит, и он может быть без причин, праведный и справедливый. Некоторыми информантами он рассматривается как нечто, данное свыше, выразившееся в ассоциациях Владыки и Бог.

В основном все реакции отрицательно коннотированы, но у людей, находящихся на этапе, т. е. когда идет резкий дезадаптационный процесс, вызванный переменой условий существования и всего образа жизни в целом, эмоциональная окраска этого стимула возрастает, причем в ассоциативном ядре появляется даже междометие у-у-у, которое крайне редко можно встретить и на периферии ассоциативных полей, собираемых в обычных условиях.

1.	мужчины (обычные информанты)	смерть, беда, потеря, несчастье, плохо
2.	мужчины (зона)	беда, потеря, смерть, утрата, ближнего, боль
3.	мужчины (этап)	смерть, плохо, беда, черный, унылый
4.	женщины (обычные информанты)	смерть, боль, беда, несчастье, сильное, слезы, чужое
5.	женщины (зона)	смерть, беда, слезы, потеря, несчастье
6.	женщины (этап)	смерть, беда, несчастье, мое, слезы

С эмоцией горя связываются прежде всего понятия беды, смерти, потери, утраты, несчастья. Горе может быть сильное, а для людей, находящихся за колючей проволокой, оно ещё черное и унылое. Для женщин оно сопровождается и такой эмоциональной реакцией, как слезы. Нам кажется, что появление этой реакции среди самых частотных женских реакций обусловлено как культурологически (во многих религиях, например в иудаизме, считается, что когда плачет женщина, то с её слезами из души и мира уходит боль и зло), так и психологически (эмоциональные «отрицательные» проявления для женского поведения более характерны, чем для мужского). Для женщин, находящихся на этапе, «горе» приблизилось, стало более «личностным», оно больше моё, чем чужое. По этим двум реакциям можно проследить, насколько образ жизни может влиять на ассоциативный процесс и насколько прочно отрицательные эмоции вытесняются из психики повседневной жизни людей, т.к. при анализе обычных женских реакций притяжательное местоимение моё было на периферии ассоциативного поля, а прилагательное чужое стало одним из самых частотных. Для всех информантов горе воспринимается как однозначно отрицательная эмоция.

1.	мужчины (обычные информанты)	книга, пропал, заинтересованность, материальный, интерес, наука
2.	мужчины (зона)	любопытство, женщина, бывает, к происходящему, к женщинам
3.	мужчины (этап)	любопытство, мир, страна, увлечение, быть любопытным
4.	женщины (обычные информанты)	любопытство, фильм, книга, живое, жизнь, заинтересованность
5.	женщины (зона)	книга, любопытство, жизнь, любознательность, работа
6.	женщины (этап)	любопытство, тюрьма, ажиотаж, друг, книга

В данном случае по реакциям становится понятным, что интерес – это более всего любопытство, заинтересованность, увлечение и даже ажиотаж. Он может быть к происходящему, к женщинам, книге, работе, науке и к миру. И только информанты – женщины, находящиеся в условиях этапа, проявили интерес к своему будущему месту пребывания – тюрьме. Интерес материален. Он может и пропасть. Он даже гендерно маркирован, и на него влияют условия жизни, потому что только у мужчин в условиях депривации и однополой среды он связан с резким интересом к прекрасному полу (реакции женщина и женщинам стали практически самыми частотными).

1.	мужчины (обычные информанты)	веселье, счастье, настроение, безмерная, близкий, вечность
2.	мужчины (зона)	веселье, счастье, праздник, дом, новость, будет
3.	мужчины (этап)	смех, счастье, улыбка, веселье, всё, дом
4.	женщины (обычные информанты)	смех, восторг, счастье, встреча, солнце, хорошо, чувство
5.	женщины (зона)	жизнь, восторг, встреча, жизни, нет её, известие, новость
6.	женщины (этап)	безудержная, было, бытия, праздник, мгновение

Эмоции радости корреспондируют со счастьем, весельем, смехом, восторгом. Радость определяется как чувство, настроение. Она может быть безудержная, безмерная и близкая. Она связана с домом, праздником, улыбкой, солнцем и даже с известием и новостью. Она в целом положительно коннотирована. Однако в восприятии стимула «радость» наблюдаются некоторые особенности, связанные со спецификой жизни информантов: для мужчин и женщин, находящихся в заключении, она ассоциируется с новостью, домом, при этом она была или будет, это мгновение и нет её вообще. Для обычных людей – это вечность. Таким образом, становится очевидным, что именно условия жизни влияют на «временный параметр» в восприятии анализируемой эмоции.

1.	мужчины (обычные информанты)	боязнь, ужас, змея, смерть, близкие
2.	мужчины (зона)	смерть, боязнь, освобождение, ужас, боль
3.	мужчины (этап)	боязнь, ужас, испуг, адреналин, кровь
4.	женщины (обычные информанты)	ужас, боязнь, смерть, боль, одиночество
5.	женщины (зона)	испуг, ужас, боязнь, смерть, Бог, кладбище
6.	женщины (этап)	барьер, со мной, одиночество, беспокойство, за близких

Как можно судить по полученным данным, страх у людей «провоцирует» более всего боязнь, испуг, ужас, беспокойство. Страх возникает за близких. Он связан с болью, одиночеством, кладбищем. Эмоция страха резко отрицательна для всех групп информантов. Парадоксальный феномен наблюдается у мужчин из зоны[55] – они боятся освобождения. По приведенным реакциям сразу же становится понятным, насколько условия жизни и пол человека «проявляются» в его ассоциативном поведении. По реакциям на стимул страх четко прослеживается и влияние повышенной тревожности, вызываемое этапными условиями. И у мужчин, и у женщин на этапе страх вызывает беспокойство, барьер, адреналин, испуг. При этом страх постоянно со мной. Все перечисленные реакции являются косвенным проявлением состояния повышенной ситуативной тревожности, которая сразу же сказывается и на ассоциациях респондентов.

1.	мужчины (обычные информанты)	позор, срам, влюбленных, горечь, красота
2.	мужчины (зона)	поступок, совесть, срам, Библия, голый
3.	мужчины (этап)	глупость, зигзаг, изнасилование, вина, смущение
4.	женщины (обычные информанты)	позор, неудобство, радость, смех, совесть, срам
5.	женщины (зона)	позор, срам, поступок, совесть, вина, спрятать
6.	Женщины (этап)	позор, срам, покраснение, бред, смущение, совесть

Эмоция стыда, как видно по собранным ассоциативным ядрам-реакциям, является амбивалентной. С одной стороны, стыд связан с позором, срамом, горечью, а с другой - ассоциируется со смехом, красотой и радостью. Примечательно, что амбивалентность этой эмоции прослеживается только у респондентов, живущих в нормальных условиях. Для заключенных понятие стыд эмоционально отрицательно окрашено, причем оценка дается в основном по этическим и моральным аспектам - смущение, совесть, вина, покраснение, изнасилование. У этой группы информантов стыд вызывает чувство вины, его хочется спрятать, и это неудобство и совесть. Образно говоря, в их ассоциациях проступает даже некий элемент раскаяния – смущение, зигзаг, совесть, вина. Гендерных различий в восприятии стыда не наблюдается вообще.

1.	мужчины (обычные информанты)	новость, шок, лицо, неожиданность, восклицание, думать
2.	мужчины (зона)	неожиданность, восхищение, недоумение, женщина, в содеянном, уменьшение срока отбывания
3.	мужчины (этап)	неожиданность, восторг, вопрос, новость, радость
4.	женщины (обычные информанты)	неожиданность, шок, новость, неприязнь, стыд
5.	женщины (зона)	неожиданность, восторг, письмо, бабочка, новость, сюрприз
6.	женщины (этап)	радость, беспокойство, интерес, глаза, недоумение, вопрос

Удивление же вызывает прежде всего шок. Это новость, неожиданность. Гендерные различия проявились в восприятии удивления. Так, для мужчин удивление скорее положительно окрашено (восклицание, думать, новость), а для женщин часто встречаются и отрицательно окрашенные реакции (шок, неприязнь, стыд). Интересно, что данное утверждение верно только для «обычных» информантов. Для людей, находящихся в зоне, удивление в основном вызывает интерес, недоумение, с ним связывается то, чего больше всего ждешь - что-то новое, письмо, новость, уменьшение срока отбывания. У мужчин, находящихся в зоне, удивление связано с женщиной и с содеянным. Иными словами, стимул удивление «провоцирует» положительные эмоции. По собранным ассоциативным ядрам четко видно (наиболее яркий пример из всех стимулов), как образ жизни людей воздействует на их ассоциации. Всё из атрибутов нормальной, повседневной жизни вызывает удивление – бабочка, глаза, письмо, женщина, уменьшение срока отбывания. Также происходит признание чувства вины, т. к. удивление вызывает содеянное. А ведь, как известно, сначала ты удивляешься своему поступку или проступку, а затем, наверное, раскаиваешься.

1.	мужчины (обычные информанты)	боль, отвращение, чувство, везение, презирать, к врагам, к начальнику, тошнит.
2.	мужчины (зона)	к людям, к себе, голубой, гомик, петух, ко всему вокруг, презирать, решетка,
3.	мужчины (этап)	всё, всё вокруг, презирать, ненависть, чувство, эмоция, боль, не могу, преступление, тоска, «0[56]».
4.	женщины (обычные информанты)	презрела, деньги, интерес, некогда, спокойствие, к парню.
5.	женщины (зона)	боль, туман, все равно, к жизни, к себе, чувство, апатия.
6.	женщины (этап)	мучение, сильное, всё, ко всему, оскорбление, предательство, разлуки, «0».

Итак, по полученным реакциям мы видим, что презрение - это чувство, эмоция, причем отрицательно окрашенная. Оно вызывает боль, апатию, ненависть и мучение. Презрение ассоциируется и со спокойствием. Презрение может быть и к себе, и ко всем, и к жизни, и к конкретной личности (к парню, к начальнику, к гомику).

Эмоция презрения имеет выраженную гендерную окраску. Мужские и женские реакции несколько разнятся по выбору объекта презрения. Однако очень сильно на эмоцию презрения влияют условия жизни людей и отчасти ситуация постоянного стресса, в которой находятся испытуемые. Люди начинают презирать всё вокруг – себя, свою жизнь. Оно возникает ко всему. А для мужчин из зоны вызывают презрение лица нетипичной сексуальной ориентации и повседневный атрибут тюремной жизни - решетка. Интересно, что состояние стресса вызывает некую «блокировку» этой реакции (отказы от реагирования попали в ассоциативное ядро стимульного слова), что может косвенно говорить о срабатывании психологического механизма внутренней защиты человека.

1.		мужчины (обычные информанты)	еда, ненависть, ужас, мерзость, неприязнь, брезгливость, вонючий, гадость.
2.		мужчины (зона)	ненависть, неприязнь, презрение, брезгливость, грязным, грязь, дерьмо, еда, наркомания.
3.		мужчины (этап)	брезгливость, нежелание, ненависть, неприязнь, неприятие, неуважение, противность, к наркотику.
4.		женщины (обычные информанты)	грязь, брезгливость, бывает, гадость ненависть, противно, иногда, крыса, измена.
5.		женщины (зона)	ненависть, брезгливость, гадость, неприязнь, презрение, тошнота, пренебрежение, к человеку, было.
6.		женщины (этап)	презрение, неприязнь, ненависть, рвота, брезгливость, бойкот, грязь, еда, запах, казарма, мерзость, мимо.

По этим ассоциативным ядрам становится понятно, что «отвращение» воспринимается как резко отрицательная эмоция вне зависимости от условий жизни или пола наших респондентов. Отвращение - это брезгливость, мерзость. Оно вызывает ненависть и неприязнь, а иногда и ужас. Эта эмоция сопровождается и физиологическими реакциями (ассоциации тошнота, рвота). Отвращение возникает к еде, грязи, а у мужчин - и к наркотику. Гендерный аспект в восприятии этой эмоции проявился в том, что для женщин отвращение возникает чаще к конкретному предмету (казарма, крыса, к человеку). И стресс именно у женщин усиливают эту эмоцию. Реакции, полученные от этапированных женщин, как бы «восстанавливают» то, что стоит за этой эмоцией - презрение, неприязнь, ненависть, рвота, брезгливость, бойкот, грязь, еда, запах, казарма, мерзость, мимо.  

1.		мужчины (обычные информанты)	вранье, доказана, закон, личная, мясо, наказание, неправота, плохо, приговор, проступок, пьянка, совесть.
2.		мужчины (зона)	поступок, раскаяние, бывает, виновность, близкого, глупость.
3.		мужчины (этап)	близкого, моя, наказуема, не прав, ошибка, понял, преступление, проступок, прощение, раскаяние.
4.		женщины (обычные информанты)	неправота, тяжесть, человек, алкоголь, вино, гложет
5.		женщины (зона)	моя, преступление, поступок, стыд, неприятность, признание, совесть, сознание, доказана, доказательство, жалость
6.		женщины (этап)	моя, преступление, власти, доказательство, заслуженная, искупится, неизгладимая, осознание.

Ассоциативный эксперимент показал, что восприятие вины крайне неоднозначно. Вина является амбивалентной эмоцией. Вина ассоциируется с законом, наказанием, приговором, проступком, доказательством и глупостью. Гендерный аспект у этой эмоции не просматривается. А вот условия жизни влияют на её восприятие очень сильно. Вина начинает осознаваться, признаваться, её понимают, хотят искупить, и в результате раскаяться и быть прощенными. Вина для осужденных - понятие личностное, т. к. она – моя.

1.	мужчины (обычные информанты)	Чувства, чувство, возбуждение, волнение, внутри
2.	мужчины (зона)	смех, чувство, чувства, бесконтролие, беспорядочность, возбуждение
3.	мужчины (этап)	вспышка, возрождение, радость, чувство, человека, взрыв
4.	женщины (обычные информанты)	радость, моя, чувство, всплеск мысли, смех, сила, счастье
5.	женщины (зона)	радость, всплеск, чувство, моя, гнев, крик, психология
6.	женщины (этап)	взрывная, возбуждение, вспыльчивость, процесс, радость

Полученный ассоциативный материал свидетельствует о том, что эмоция определяется как чувство, процесс, возбуждение, волнение идаже выводится через понятие психология. Она – внутри. Она воспринимается как всплеск мысли, вспышка, взрыв. С нею связываются понятия счастье, радость, смех и сила. При этом интересно, что для информантов – осужденных эмоция окрашена, скорее, отрицательно: крик, гнев, вспыльчивость, возбуждение, бесконтролие, беспорядочность, а для обычных информантов эмоция – это радость, всплеск мысли, смех, сила, счастье. На наш взгляд, можно говорить и об особенностях гендерного восприятия эмоции. Для женщин понятие эмоция и более личностно: она - моя.

Проведенный качественный анализ ядер ассоциативных полей, полученных от стимулов – названий эмоций, показал определенные закономерности ассоциативного поведения, связанные с полом информантов, условиями жизни и их состоянием (этап). Следует заметить, что как на качественном, так и на количественном уровне анализа мы смогли выявить различия в ассоциативном поведении полов при восприятии эмоций и попытались понять, какое влияние на этот процесс оказывают условия жизни и состояние человека. Увязать наши данные каким-либо образом с ФАМ и показать их обусловленность именно специализацией полушарий мозга, наверное, было бы можно, но требуются значительные изменения в процедуре проведения эксперимента (например, установление и измерение правшества/левшества, дихотическое предъявление стимульного материала, попеременное отключение полушарий, увеличение числа участников, изменение и доработка списка стимульных слов), что может стать задачей уже многопланового междисциплинарного проекта. Несомненно одно – работы в данном направлении перспективны и именно на стыке взаимодействия нескольких факторов (пола, эмоций, ассоциаций, стресса и ФАМ) можно будет увидеть и зафиксировать то, что при обычных условиях (на чистой выборке) никогда не выявишь.

Гипотетично мы можем также предположить, что, по всей видимости, те результаты, которые получаются на стыке воздействия нескольких факторов, впоследствии могут быть экстраполированы и в отдельности на каждый исследуемый фактор.

 

Мир вокруг нас наполнен цветом, он как бы «погружен» в него. И, хотя цветовой спектр по своей сути универсален, каждая культура по-разному его воспринимает, описывает, создает свой цветовой образ и интерпретирует его. Усилиями многочисленного числа ученых в психологии, культурологии и отчасти в лингвистике была создана модель зарождения, функционирования и эволюции цветовых представлений и цветовой лексики в различных культурах.

Поэтому последний описываемый в этом исследовании эксперимент был посвящен изучению ассоциативной парадигмы «цветового» языкового сознания, а именно специфике вербального ассоциативного поведения, связанного с восприятием цвета и цветообозначений в русском языке и влиянием на это восприятие параметров гендера и необычных условий жизни.

В этой главе мы попытались с определенных позиций описать структуру цветового образа в русском языке и понять некоторые особенности и закономерности её функционирования.

Поэтому в качестве объекта нашего исследования были выбраны слова русского языка, обозначающие цвета и собственно сами цветоносители. Поставленная задача - смоделировать цветовое сознание рядового носителя современного русского языка и установить его связь (если такая существует) с гендерным фактором и специфическими условиями жизни.

По-видимому, в различных пропорциях сосуществует несколько способов описания цвета в любом языке и культуре, в том числе и в русской. Анализ литературных источников описания цветовой лексики в различных культурах показал наличие нескольких слоев цветовых представлений и соответствующих им способов классификации цвета в языке (Вежбицкая, 1997, Корж, Лупенко, Сафуанова, 1993). Слова со значением цвета образуют в русском, как и в любом другом языке, лексико-семантическую группу, в которой набор элементов, их семантика и соотношение исторически изменчивы. Результатом семантического развития этих слов является сосуществование в языке их прямых, переносных и символических значений, что и стало одним из объектов нашего исследования.

Понятие «цвет» также нередко определяется как совокупность оттенков, представляющих собой устойчивую символическую структуру, соотнесенную с эмоционально-личностными особенностями человека (Яньшин, 1995). Для нашего исследования это определение является базовым, так как мы рассматриваем цвет изначально как психологическую категорию, исходя из трактовки этого понятия, предложенного П. В. Яньшиным: “Цвет, как совокупность всех оттенков, представляет собой сложный психологический феномен, специфическую семиотическую (символическую) структуру, изоморфную структуре физиологических и эмоциональных реакций и наиболее общим системным качествам действительности” (Там же, С.169).

Существует множество экспериментальных моделей исследования цвета и цветообозначений в языке (см., например, обзор, приведенный в монографии П. В. Яньшина «Эмоциональный цвет» (1995)). Учитывая цель нашей работы – исследование ассоциативной парадигмы языкового сознания, мы выбрали модели, связанные с исследованием ассоциаций на цвета и цветообозначения. В качестве «рабочей» гипотезы была взята мысль Ф. Биррена о том, что зрительное восприятие осуществляется столь же в мозгу, сколь и в органе зрения, поэтому перцепция часто - суть интерпретация, а не только простая реакция на стимул. Интерпретация же (как мыслительная операция) вызывает определенные ассоциации: с линиями, формами, цифрами, буквами, словами, вещами и т. д. Это относится в т. ч. и к восприятию цветов. (Birren, 1973).

Обзор литературных источников свидетельствует о том, что при анализе получаемых ассоциативных полей происходит параллельно анализ «картины мира», которая представляет собой совокупность системно организованных психических образов, отображающих цельное видение окружающей человека реальности (Сафуанова, 1994). И исследуя ассоциативные поля, полученные от цветов, мы делаем попытку воссоздания картины цветового образа в сознании носителей языка. Изучение наиболее часто встречающихся ассоциаций дает возможность выявить преимущественную связь исследуемого цвета с определенными объектами, явлениями, судить о символическом значении цвета (Dedrick, 1996). Было установлено, что наибольшее количество сходных, повторяющихся ассоциаций возникает более всего на цвета, широко распространенные в природе (зеленый, синий, голубой, белый) (Иванов, Урванцев, 1978, С.64). Такие слова, как «небо», «вода», «ночь», «тьма» привычно соединяются в нашем сознании с определенными цветами: синее небо, черная ночь, и в тоже время эти значения рассматриваются как символы - распространенные, устойчивые значения, имеющие древнее происхождение и связанные с общепризнанными жизненными ценностями. Достаточно вспомнить знаменитое стихотворение грузинского поэта Н. Бараташвили «Синий цвет»: «Цвет небесный, синий цвет полюбил я с малых лет, в детстве он мне означал синеву иных начал…» (Пер. с груз. Б. Л. Пастернака (прим. автора)).

Согласно данным ряда работ часть цветов (желтый, голубой, зеленый) оказывает, прежде всего, благоприятное воздействие и связывается с положительным эмоциональным настроем, другие цвета (коричневый, черный, серый) вызывают преимущественно отрицательные эмоциональные реакции, а для ряда цветов характерна выраженная амбивалетность оценок (Gellatly, 1995). Они могут актуализировать как положительные, так и отрицательные эмоционально окрашенные ассоциации (белый, красный) (Петренко, Кучеренко, 1988).

Некоторые психологи полагают, что у человека уже априори имеется некая структура реакций на цвета, не зависимо от того, воспринимает он их одновременно или раздельно (Миронова 1993, Яньшин, 1995). Были получены даже «частные профили» взаимодействия эмоций и цвета, которые составили своеобразный «словарь» перевода эмоциональных терминов на язык цвета. По мнению П. В. Яньшина, можно говорить даже об изоморфизме пространства цвета и пространства эмоций (Яньшин, 1995, С.208). В этом плане интересна и работа Л. Векснер, направленная на выявление устойчивых связей между цветами, настроениями и эмоциональными состояниями (цит. по Сафуанова, 1994, С.45). Ею были отобраны 164 прилагательных, которые были разделены на 11 основных групп, соответствующих разным настроениям. Для каждой группы прилагательных испытуемые должны были отобрать наиболее подходящие цвета. Эксперимент также показал однозначную связь между эмоциональным состоянием человека и выбором им в этом состоянии цвета.

Помимо сказанного, можно говорить и об определенном интерсубъектном сходстве ассоциаций, а это позволяет утверждать о существовании универсальных семантических значений. Последнее подтверждается многочисленными литературными данными по межкультурной инвариантности цветоэмоциональных связей (Самарина, 1992, Gellatly, 1995, Dedrick, 1996).

Сопоставление ассоциативных значений с приводимыми в литературе описаниями основных цветов дает возможность выявить пересекающиеся, совпадающие значения.

В научной парадигме указываются следующие наиболее распространенные символические значения, порождаемые основными цветами.

Так, красный цвет, по Г. Клару, это цвет крови, символизирующий возбуждение, энергетизм, живой и беспокойный (Клар, 1996). У В. Кандинского этот цвет описывается как теплый: «живая и беспокойная краска, ... при всей энергии и интенсивности обнаруживающая... ноту почти планомерной необыкновенной силы» (Митькин, Перцева, 1993). По К. В. Шайе, красный - могущественный, властный, сильный, возбуждающий (цит.: по Сафуанова, 1994, С.43). В проективном тесте М. Люшера выявлены такие характеристики красного, как активный, горячий, смелый, сильный, уверенный(Люшер, 1996). По данным исследования О. В. Сафуановой, красный ассоциируется с кровью, тревогой, активностью, динамичностью. Он также характеризуется как сильный, возбуждающий, живой (Сафуанова, 1994). В китайской философии красный – цвет огня и человеческого сердца. В православии - это цвет мученичества и светлый праздник Пасхи. По преданию, Мария Магдалина принесла римскому императору яичко, чтобы известить его о Воскресении Христа, но он сразу ей не поверил. Он уверовал лишь после того, как яйцо на его глазах стало красным.

Синий же цвет, по описанию Г. Клара, это цвет покоя, расслабленности, медитации (Клар, 1996). В. Кандинский пишет о синем как о типично небесной краске, дающей человеку покой с призвуком человеческой печали. «Очень углубленное синее дает элемент покоя. Опущенное до пределов черного, оно получит призвук человеческой печали. Переходя к светлоте, оно приобретает более равнодушный характер и становится человеку далеким и безразличным, как высокое голубое небо» (Митькин, Перцева, 1993). К. В. Шайе синий цвет описывает как спокойный, приятный, тихий, ясный, мирный (цит.: по Сафуанова, 1994). У М. Люшера этот цвет выступает как приятный, холодный (Люшер, 1996). По данным О. В. Сафуановой, синий ассоциируется с морем и небом, характеризуя спокойствие, уверенность, раздумье и т. д. (Там же). По народным поверьям синий цвет считается интеллектуальным и духовным цветом. Говорят, что при синем цвете мысли человеку приходят в голову быстрее.

Что касается голубого цвета, то в православии голубой – цвет непорочности и чистоты, символизирующий Пресвятую Богородицу. Китайцы ассоциируют голубое с водой и дыхательной системой человека.

Очень интересна символика фиолетового цвета. В Америке и Европе фиолетовый цвет отвергался как неприятный, особенно интеллектуально развитыми людьми и представителями мира искусств. Этнологи и антропологи, изучающие примитивные культуры в Амазонии и Африке, установили, что фиолетовый цвет у этих народов является одним из излюбленных. Его предпочитают также и дети до наступления половой зрелости. По-видимому, фиолетовый цвет символизирует присущую человеку инфантильность и внушаемость, а также потребность в поддержке и опоре. Психологи считают, что отрицание фиолетового цвета представляет своеобразный индикатор психической и половой зрелости (Яньшин, 1995).

На межкультурной универсальности семантических значений цвета основываются и психодиагностические цветовые тесты (Бурлачук и др., 1989, Клар, 1996, Люшер, 1996). Вместе с тем следует еще раз отметить, что характерной особенностью цветовой семантики является её многозначность, каждый цвет включает в себя множество смыслов - от универсальных до индивидуально-специфичных. А П. В. Яньшин, например, утверждает, что цвет - это набор смыслов (Яньшин, 1995, С.100-107). С нашей точки зрения, семантические значения в значительной мере могут быть подвержены изменениям в зависимости от историко-культурного контекста, от процессов, происходящих в обществе, особенно это касается цветов, символизирующих общественные явления. Так, красный цвет, являющийся символом революции, получает множество дополнительных смысловых ассоциаций и обретает национально-культурную специфичность символического содержания. Кроме того, семантика цвета может меняться в зависимости от цветоносителя (Горошко, 2000, Сафуанова, 1994, С.56).

Следует заметить, что индивидуальные особенности ассоциаций, то, какие именно понятия актуализируются у испытуемых в первую очередь, могут зависеть и от прошлого индивидуального опыта субъекта, его функционального состояния. В проведенном О. В. Сафуановой экспериментальном исследовании по формам репрезентации цвета в субъективном опыте был выявлен «…широкий спектр индивидуальных различий как по количеству, так и по содержанию актуализированных ассоциаций» (Там же, С.86). Часть испытуемых ограничивалась 1 - 2 ассоциациями, как правило, общепринятыми, широко распространенными значениями цвета («синий»- небо, море; «зеленый» - трава; «желтый»- солнце). Однако среди испытуемых были и такие, которые давали в ответ на предъявленный цвет развернутые образные картинки конкретно-ситуативного характера, но с сильным эмоциональным компонентом. Так, на желтый цвет один из испытуемых дал следующий ответ: «лето, солнце, тепло, хорошо, лежат персики на подносе, осы летают». Основной радикал в данном случае - положительная эмоциональная реакция. Те же особенности отмечались в работе Л. М. Иванова и Л. П. Урванцева, которые изучали цветовые ассоциации методом пиктограмм (Иванов, Урванцев, 1978). Авторы выделяют среди рисунков группу «ситуативных образов», которые, по их мнению, смыкаются с чисто эмоциональными реакциями на цвет. В приводимом ими аналогичном примере испытуемый рисует в ответ нажелтый цвет улицу с домами, отмечая при этом, что он представил «улицу летом, когда так много зелени, все залито солнечным светом и у него всегда приятное настроение» (Там же, С.62). Авторы считают, что толчком к изображению этой конкретной ситуации послужило положительное отношение к этому цвету. Интересны для нашего исследования и те случаи, когда цвет приобретает особое эмоциональное значение для испытуемых. Так, в ответ на предъявление пурпурного цвета одной из испытуемых был дан такой ряд ассоциаций:дорога, обувь, неприятное ощущение - и тут же даны пояснения: «В одежду такого цвета я была одета, когда чуть не погибла в автомобильной катастрофе». В данном случае ассоциация, связанная с экстремальной ситуацией, вытеснила все остальные представления, связанные с этим цветом. По-видимому, в подобных случаях при восприятии, запоминании и воспроизведении цвета на первый план выступает именно эмоциональный уровень его кодирования. Этот механизм аналогичен механизму восприятия и воспроизведения информации у людей, находившихся в состоянии, известном в судебной психологии как «физиологический аффект» (БПС, с.52). После аффекта, вызванного фрустрирующими или иными конфликтными воздействиями, наблюдается так называемая аффектогенная амнезия, когда люди могут воспроизвести только ту часть воспринимавшейся информации, которая связана с эмоциональными переживаниями, охватывающими их в этот период.

Таким образом, на семантическом уровне происходит, с одной стороны, усвоение выработанной в обществе универсальной цветовой символики, а с другой - обобщение собственного, индивидуального, уникального опыта, т.е. осуществляется выработка значения для себя.

По предположению ряда авторов, символическая нагрузка цветов, которая восходит еще к архаическому мышлению, выполняет, в частности, функцию упорядочивания объектов и явлений окружающего мира, на основе сходного для субъектов эмоционального тона. Механизм, который реализует соответствие цвета и эмоционального состояния, называется синестезией. С его помощью явления одной модальности одновременно воспринимаются и оцениваются в категориях другой сенсорной системы. При помощи этого же механизма на основе восприятия одной модальности происходит реконструкция целостного интермодального образа (Измайлов, 1995).

Л. Н. Миронова выделяет основные пути семантизации цвета, простейший из которых - аналогии с объектами и явлениями, воспринимаемыми визуально. Так, например, красный цвет присваивает себе смыслы, связанные с солнцем, огнем, кровью, минералами, плодами, цветами (Миронова, 1993). Следующий путь - ассоциирование с ощущениями интермодального характера, а также с эмоциями. Постепенно цвет приобретает множество значений и качеств, и третий ряд ассоциаций надстраивается над первыми двумя и позволяет отождествить цвет с абстрактными идеями: к примеру, идеи божественности, святости во многих культурах ассоциируются с белым цветом, а идеи смерти - с черным.

Крайне интересен с этой точки зрения и уже упомянутый нами эксперимент О. В. Сафуановой (Сафуанова, 1994). В этом эксперименте исследовательница ставила задачу реконструировать цвет по набору наиболее частотных эмоционально-смысловых ассоциаций на цветовой образец. И данные эксперимента позволили сделать вывод, что, опираясь лишь на содержание семантических значений, возможно решить перцептивную задачу опознания цветовых образцов, установить связь между модально-неспецифическими ассоциациями и психофизическими свойствами цвета (Там же, С.108-109). Иными словами, проведенное исследование свидетельствует о сформированности у реципиентов инвариантных представлений о цветах на семантическом уровне. И все эти разноплановые значения должны быть выделены в ассоциативном эксперименте, так как данная экспериментальная процедура является достаточно удобным и хорошо зарекомендовавшим себя инструментом для изучения семантики цвета в целом.

В нашей «цветовой» серии ассоциативных экспериментов в качестве стимульного материала было выбрано восемь цветонаименований, используемых в психодиагностическом тесте М. Люшера: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый, черный, с добавлением трех дополнительных цветов: белого, серого и коричневого.

Эксперимент проводился в два этапа. Сначала в качестве стимулов использовались собственно цвета (полихроматические таблицы Е. Рабкина (Рабкин, 1971)), а затем названия этих цветов. Такие независимые две серии экспериментов, как мы полагали, могли помочь установить существование различий в ассоциативном поведении, вызываемых как собственно цветом, так и его вербальным соответствием. Например, О. В. Сафуанова полагает, что цветонаименования «…как бы живут собственной жизнью, обретая ассоциативные связи, никак напрямую с цветом не связанные, - и форма предъявления (вербальная или наглядная) может существенно влиять на актуализацию ассоциативных связей» (Сафуанова, 1994, С.95). Исследовательница также считает, что при предъявлении цветовых образцов и собственно цветонаименований актуализируются разные способы переработки информации. При предъявлении цветовых образцов имеет место опора на непосредственно воспринимаемые признаки стимула, ведется переработка информации на сенсорно-перцептивном уровне, т. е. актуализируемые ассоциации имеют чувственную основу. При восприятии же цветонаименований их сенсорно-перцептивная обработка носит иной характер, т. е. актуализация цветового образа происходит через переработку вербальной, знаковой информации, что влечет за собой актуализацию несколько иных слоев ассоциативного поля, в большей степени связанных с социально обусловленной системой значений.

Подобно остальным нашим экспериментам мы предположили, что как биосоциальные, так и психофизиологические факторы могут оказывать воздействие на ассоциативное поведение испытуемых в силу, по всей видимости, некоторых особенностей в психологии восприятия цветов мужчинами и женщинами и в эмоциональном видении (ощущении) ими цвета (Rich, 1977, Simpson & Tarrant, 1991, Steckler & Cooper, 1980, Соловьева, 1993, Горошко, 1996, 2000, Андреева, 1997, Ильин, 2002, Yung, 1996).

При изучении цветообозначений в плане репрезентации вербальных различий между полами было замечено, что словарь цветообозначений по объему у женщины существенно шире, чем у мужчины (Rich, 1977, Simpson & Tarrant, 1991). Она употребляет больше специфических названий цветов, многие из которых являются иностранными заимствованиями (ср. муар, перванш, беж и т.д.). При описании различных предметов и явлений женщина значительно чаще, чем мужчина обращается к «цветовым» ассоциациям (Yаng, 1996).

Е. П. Ильин в своем обзоре сенсорно-перцептивных особенностей мужчин и женщин указывает, что девочки лучше различают цвета (Ильин, 2002, С.117).

Е. А. Соловьева обнаружила половые различия в реакциях при восприятии цвета. По своему содержанию цветовые реакции у мужчин более абстрактные, а у женщин – конкретные (Соловьева, 1993).

Отдельно изучалось и взаимосвязь пола, возраста и уровня образования испытуемых и особенности организации их «цветового» словаря (Simpson & Tarrant, 1991, Yаng, 1996). Было установлено, что у мужчин, а не у женщин в пожилом возрасте словарь цветообозначений более специфичен. И избирательность в выборе цветов с возрастом увеличивается именно у мужчин (Simpson & Tarrant, 1996, С.57). В работе Ю. Янга, изучающего кросс-культурные различия в выборе цветов и организации мужского и женского словаря цветообозначений, указывается, что в китайском языке различия в широте выбора цветов и частоте употребления специфических цветов между мужчинами и женщинами проявляются намного ярче, чем в английском, т.е. структура языка также влияет на степень проявления гендерных различий в восприятии цвета (Yаng, 1996, С.207). 

По данным целого ряда культурологических работ, именно женский обрядовый и песенный фольклор и женская литература заметно насыщены цветовыми образами (Самарина, 1992, 1994).

В этом же плане может быть интересен и эксперимент ученых из Гарвардского университета Н. Стеклер и У. Купера. Так, группе испытуемых (половой состав группы был разделен поровну) была предложена задача описать цвета свитера, который им выдали на картинке нераскрашенным, т. е. как бы заново словесно его "закрасить" (Steckler & Cooper, 1980). В результате была получена следующая картина:

1. Женщины использовали больше специфических названий цветов, а мужчины названия насыщенных тонов и комбинации из названий основных цветов спектра.

2. Женщины отдали предпочтение розовому, темно-красному, желтому и голубому цвету, в то время как мужчинам "понравились" серый, коричневый и зеленый цвет. В ходе исследования было замечено, что там, где мужчина называет свитер светло-голубым, женщина говорит, например, ультрамарин или аквамарин, т.е. она дает более специфическое профессиональый термин.

Дж. Франк изучала использование цветовой рекламы в журнале мод и в связи с этим «мужской» и «женский» выбор цвета (Frank, 1990). Статистически значимыми были выявлены следующие различия, представленные в виде диаграммы:

На русском материале было показано, что женщины предпочитают сиреневый, бежевый, салатный и желтый цвета, а мужчины – синий, оранжевый и коричневый (Андреева, 1997).

В предыдущей главе мы описывали данные, полученные при исследовании ФАМ, речи, пола, возраста и эмоционального состояния человека. Анализ литературных источников четко показывает, что существует и определенная взаимосвязь между ФАМ, полом и восприятием людьми цветовых образов (Иванов, 1983, Николаенко, 1981, 1983, 1986).

Например, Вяч. Вс. Иванов считает, что названия цветов преимущественно связаны с доминантным по речи (обычно левым) полушарием, и соответственно с правым зрительным полем (Иванов, 1983, С.9).

Результаты Дж. Леви с больными, прошедшими комиссуротомию, показали, что различение цвета обеспечивается механизмами ПП, а восприятие словесных обозначений цвета - с механизмами ЛП (Levy, 1977).

Тактика выбора цветов также различна для ПП и ЛП. По мнению Н. Н. Николаенко, выбор цвета, вероятно, в первую очередь свидетельствует о предпочтении этого цвета и косвенно соответственно свидетельствует о предпочтении определенной части спектра. ПП «предпочитает» цвета длинноволновой красной части спектра. В процессе дальнейшего зрительного перебора ПП обеспечивает непрерывность сканирования видимого спектра, что приводит к воссозданию изоморфного точного образа видимого спектра. ЛП же «выбирает» цвета средневолновой части спектра. При этом с помощью выбора дополнительных цветов оно осуществляет дискретный анализ спектра (Николаенко, 1983, С.87).

В целом, в цветовом пространстве, организуемом ЛП, признаки конкретного цвета, а именно его насыщенность и светлота, не выделяются. Исчезает и пространственная правильность передачи спектра, т. е. утрачивается изоморфное изображение физической картины мира цвета. Более того, для ЛП цветовое пространство имеет укрупненный и взаимосвязанный характер, что способствует формированию обобщенно-абстрактного или категориального отношения к цвету, являющегося основой для формирования понятий. При работе ПП связи промежуточных цветов с фокусными цветами отличаются ограниченностью, а отношения – четкостью, однозначностью. Они лишены какой-либо неопределенности и размытости (Там же, С.99). Основной вывод исследования – для ПП перцептивное цветовое пространство имеет дробно-локальную структуру, для левого – укрупненную и широко взаимосвязанную (Там же, С.100).

Исследования Н. Н. Николаенко также показали, что «…при угнетении ПП существенно ухудшается идентификация цвета по насыщенности, светлоте и цветовому тону, а дифференциальные пороги на основные цвета повышаются. Для угнетения ЛП нарушения идентификации не характерны; можно даже отметить тенденцию к улучшению опознания цветов длинноволновой части спектра. Угнетение ЛП существенно не изменяет дифференциальные пороги на основные цвета. Следовательно, ПП имеет непосредственное отношение к механизмам перцептивного различения цветов» (Николаенко, 1981, С.447). При этом называние основных цветов после право- и левосторонних УП мало изменяется. Называние же промежуточных цветов по-разному трансформируется после право- и левосторонних УП. «При угнетении ЛП и сохранной активности ПП уменьшается количество названий с характеристиками цвета по светлоте и яркости, а также предметно-соотнесенных названий и увеличивается количество простых названий по типу называния основных цветов. Лексическое поле как бы суживается вокруг простых названий… Напротив, для угнетения ПП и сохранной активности ЛП более характерно расширение и обогащение лексического цветового поля с появлением редко встречающихся и новых предметно-соотнесенных названий» (Там же, С.448). Эксперимент Н. Н. Николаенко также выявил, что во время угнетения ПП при усилении активности левого называние по типу предметной соотнесенности может терять конкретное содержание, утрачивать связь как с физическими характеристиками цвета, так и с обозначаемым предметом. При угнетении ПП возможен и полный «уход» цветовой продукции из вербальной, т.е. цветонаименования могут полностью из речи вытесняться (Там же).

Резюмируя многочисленные эксперименты Н. Н. Николаенко, можно прийти к выводу, что полушария мозга асимметричны в восприятии и обозначении цветов. ПП словесное кодирование основных цветов с помощью простых высокочастотных названий (красный, синий). ЛП обеспечивает словесное кодирование цветов с помощью относительно редких в языке, специальных и предметно соотнесенных названий. При угнетении ЛП из лексикона исчезают такие названия промежуточных цветов, как оранжевый, терракотовый, вишневый, цвет морской волны. В целом ЛП не фиксирует жесткие связи между предметом и цветом, цветом и словом, словом и сложным цветовым образом. В основе деятельности ЛП лежат широкие ассоциативные связи понятия со словом, относительно оторванные от конкретно-чувственного анализа предметного мира. Эти данные получены при изучении больных, подвергшихся унилатеральному электросудорожному лечению с функциональным угнетением ПП или ЛП. На основе этих данных делается вывод о существовании двух систем узнавания окраски объектов. Система ПП ответственна за “изоморфное чувственное отражение качества предмета”, ЛП - за понятийное его отражение (Николаенко, 1981-1992).

Последующие эксперименты по свободному ассоциированию, проведенные Н. Н. Николаенко с соав., показали, что ЛП и ПП, «…освобожденные от взаимотормозящих влияний формируют различные предметные соотнесенности в речевом развитии. ПП, усваивая в раннем детстве систему (ядро) простых наименований, создает жесткие связи между цветом, его наименованием и предметом. ЛП «…отключает сцепление» с предметами внешнего мира и, работая на холостом ходу, проявляет стремление к словотворчеству в области новых наименований и классификационных категорий» (Николаенко и др., 1998, С.64).

И, учитывая все мысли, приведенные ранее, мы приступили к нашему последнему эксперименту. В нём приняли участие три группы информантов. В первую группу вошли женщины в возрасте 20-25 лет с высшим и неоконченным высшим образованием - студентки и аспирантки различных вузов г. Харькова. Вторую группу составили мужчины с аналогичными данными. Третья группа была образована из женщин, осужденных за особо тяжкие преступления и находящихся в местах лишения свободы свыше трех лет. Эта группа была сформирована в сопоставительных целях, для того чтобы установить влияние необычных условий жизни на ассоциативное поведение испытуемых при восприятии цветового образа в русском языке.

При интерпретации результатов мы столкнулись с проблемами выделения основания классификации и выбора способов изучения структуры ассоциативных полей, полученных от каждого стимула, что составило одну из самых больших сложностей при проведении этого исследования.

Исходя из анализа ассоциативных классификаций, подробно описанного нами в главе 2.1 настоящей работы и в главе монографии, посвященной описанию механизмов ассоциирования и проблеме построения классификации ассоциаций (Горошко, 2001б), мы поступили следующим образом: сначала все реакции были упорядочены по абсолютной частоте встречаемости, затем распределены на реакции (в виде одного слова) и предложные словосочетания и предложения. Реакции - слова классифицировались по частям речи. Учитывая специфику стимульного материала и задачи нашего эксперимента, нами была разработана собственная классификация на основе классификации, учитывающей некоторые особенности коммуникативной тактики и стратегии ассоциативного поведения испытуемых (Лурия, 1928), а также собственно семантику стимульного материала «цветовых» прилагательных и цветов (Сафуанова, 1994).

1.    предметные ассоциации, отражающие цвета как объективные характеристики конкретных предметов («красный» - светофор, «оранжевый» - апельсин);

2.    функциональные ассоциации, указывающие на утилитарное использование цвета, («синий» - желание приобрести «форд» цвета синий металлик, «оранжевый»- хочу мандаринку и гранатового сока);

3.    пояснительные (описательные) ассоциации (любые реакции, связанные с попытками каким-либо образом пояснить стимул, проанализировать цвет или проинтерпретировать его («оранжевый» - смесь цветов, цвет круга на японском флаге);

4.    эмоционально-оценочные ассоциации, где выделяются две подгруппы):

·      непосредственно оценочные характеристики («серый» - мрачный, «оранжевый» - веселый,);

·      ассоциации, указывающие на эмоциональное воздействие цветов («зеленый» - возбуждающий, успокаивающий, «голубой» – ненавижу, «оранжевый» - мне нравится);

5.    метафорические ассоциации, отражающие переносные и символические значения цветов, социальные стереотипы («красный» - революция, «голубой» - педик (гомосексуалист), «черный» - траур);

6.    устойчивые речевые словосочетания (клишеированные ассоциации) («синяя» - птица, «красный» - день календаря).

7.    реагирование другим цветонаименованием на предъявляемый стимул (часто синонимом или же антонимом на стимул: «черный» - белый, «серый» -черный).

Помимо этих семи групп была выделена группа, состоящая из вербальных реакций, которые не могут быть квалифицированы по одному определенному основанию, т. е. они могут быть отнесены к нескольким группам одновременно, четкий дифференцирующий критерий выделения и оценки здесь отсутствует. Группа таких реакций нами была условно названа двойственной: «красный»- нос (одновременно и предметная ассоциация и устойчивое словосочетание), «фиолетовый»- каждый охотник желает знать, где сидят фазаны (устойчивое словосочетание и функциональная реакция). К этой группе были отнесены все реакции, которые мы не могли однозначно квалифицировать и отнести к одной определенной группе.

Иногда при анализе и выделении стратегии реагирования (т. е. почему мы относим полученную реакцию к определенной группе) встречались ответы типа: «зеленый» - глупо все это[57], «фиолетовый» - фиолетовый, «белый» - есть белый», которые мы считали отказами от реагирования. Но таких отказов было столь незначительное количество, что более подробно мы их, в отличие от предыдущих ассоциативных экспериментов, не анализировали.

При проведении классификации и распределении ассоциаций по группам в спорных случаях (т. е. когда не было однозначного критерия для отнесения ассоциации в определенную группу) мы пользовались методом экспертных оценок.

На основе массивов вербальных реакций анализировалась ассоциативные поля, характерные для мужчин и женщин (Приложения № 11, 14, 17, 20).

Важно было оценить “мужские” и “женские” структуры ассоциативных полей, их сходства и различия, если таковые возникнут.

В результате количественной обработки данных эксперимента на вербальные стимулы (цветообозначения) от женщин было получено 1354, а от мужчин - 2237 реакции (см. Приложения №№12, 18).

      По количеству отказов относительная частота встречаемости у мужчин была выше, чем у женщин, т.е. мужчины чаще женщин реагировали отказами на предъявляемые стимулы.

       Мужчины чаще женщин реагировали предложениями на названия цветов.

       При распределении реакций по частям речи у мужчин встретилось относительно больше существительных.

 При изучении структуры ассоциативных полей, полученных от мужчин и женщин на названия цветов, было замечено, что “мужское” поле разнообразнее “женского” (индекс H соответственно выше). Значение показателя же дистрибуции реакций, т. е. индекса Z, наоборот, выше у женщин (т.е. при количественном росте реакций количество различных реакций существенно снижается). Этот вывод противоречит полученным ранее результатам на другом стимульном материале. Мы склонны объяснить полученный результат влиянием стимульного материала – названия цветов.

 Полученный суммарный индекс P, учитывающий влияние на структуру ассоциативного поля единичных реакций, показал большую стереотипность в целом мужского ассоциативного поля.

       По количеству грамматических ошибок мужчины «превзошли»женщин, а вот реакции - диалектизмы встречались чаще в женском массиве («синий» - волошки, «серый» - мыша), а просторечия («голубой» - педераст, «фиолетовый» - прикольный, «красный» - клевая музыка) - в мужском.

       Отрицательно окрашенных реакций (т. е. реакций с преобладанием отрицательного коннотативного значения: «красный» - раздражительность, приходят в голову всякие нехорошие мысли, «коричневый» - по уши увяз в дерьме) у мужчин было значительно больше, нежели у женщин, различия в положительно окрашиваемых реакциях не были признаны статистически значимыми.

 Самыми частотными реакциями как у мужчин, так и у женщин, были предметные реакции. Метафорические реакции чаще встречались у женщин, а вот пояснительные и функциональные реакции были свойственны больше мужчинам. Речевых штампов и устойчивых выражений также было больше в мужском поле ассоциаций. Непосредственно оценочные характеристики мужчины давали на предъявляемые стимулы более часто, а вот ассоциации, указывающие на эмоциональное воздействие цветов, были характерны больше для женщин, нежели для мужчин. Мужчины также чаще женщин реагировали названиями цветов: «зеленый» - красный, «фиолетовый» - сиреневый».

Перечисленные выше различия касаются только сводных показателей, полученных при обработке отдельно женского и отдельно мужского массива вербальных ассоциаций (См. Приложения №13, 19). Если же сравнивать полученные данные по каждому стимулу, то результаты исследования показали:

1. Больше всего отказов у женщин вызвали фиолетовый и коричневый цвета, а у мужчин - коричневый и зеленый.

2. У мужчин стимулом, порождающим самое разнообразное поле реакций, стало прилагательное голубой, а у женщин - фиолетовый.

3. Самые стереотипные реакции у женщин дал голубой, а у мужчин - оранжевый цвет.

4. Самая большая степень ассоциативной направленности слова у мужчин была зафиксирована у прилагательного красный, а у женщин - у прилагательного белый.

5. Самое большое количество предметных реакций дал и у мужчин, и у женщин стимул коричневый, а меньше всего у мужчин - синий, а у женщин - серый цвет. Самым метафоричным мужским и женским цветом получился черный, а меньше всего метафорических реакций появилось у женщин в ассоциативном поле прилагательного белый, а у мужчин - коричневый. Больше всего устойчивых выражений у мужчин и женщин вызвало прилагательное серый, а меньше всего устойчивых выражений у женщин дали реакции на прилагательные желтый, фиолетовый и коричневый, а у мужчин только на прилагательное коричневый.

И у мужчин, и у женщин самым оцениваемым прилагательным стало слово синий, а меньше всего оценочных значений в реакциях было у голубого цвета. В качестве самого функционального цвета у мужчин и у женщин был выбран фиолетовый.

6. Также в мужском и женском массивах реакций по каждому стимульному слову в отдельности были выделены совпадающие реакции. Больше всего одинаковых реакций было дано на прилагательное красный (26 совпадений), а меньше всего - на слова фиолетовый и синий (семь совпадений).

Анализ результатов эксперимента с собственно цветами выявил следующую картину закономерностей мужского и женского ассоциативного поведения: общее количество реакций, полученных в результате предъявления карточек с цветами, у женщин составило 784, а у мужчин 776 единиц (Приложения № 15, 21).

1, Мужчины существенно чаще женщин реагировали отказами на стимул.

2. Среди женских реакций был выше процент реагирований словосочетаниями и предложениями на цвет.

3. Мужчины чаще реагировали существительными, а женщины - прилагательными.

4. Мужские реакции были разнообразнее женских (индекс Н выше). Значение же индекса 2 (показателя дистрибуции реакций), наоборот, больше у женщин. Показатель стереотипности реакций Р также выше у женщин, что указывает в целом на большую стереотипность именно женского ассоциативного поля. Этот результат являтся единственным по всем выборкам и для всех типов эксперимента (!).

5. При анализе грамматических ошибок обращает на себя внимание тот факт, что у женщин в реакциях гораздо больше встретилось диалектных слов в отличие от мужчин, хотя в качестве информантов для эксперимента были выбраны только городские жители, для того чтобы снизить влияние на ассоциативное поле испытуемых именно диалекта.

6. При анализе общеоценочного (Вольф, 1985) элемента в значении слов-реакций мы заметили, что оценочная лексика (т. е. реакции с оценочным элементов в значении слова) в отличие от предшествующего эксперимента представлена гораздо меньше и не наблюдается четкой мужской или женской преференции к отрицательно или же к положительно окрашенным словам.

7. При проведении классификационного анализа самыми частотными реакциями и у мужчин, и у женщин были предметные реакции, затем шли метафорические реакции, причем опять самым метафоричным для всех испытуемых стал черный цвет. Функциональных реакций, а также устойчивых слов и выражений было больше зафиксировано в мужском массиве. А вот в отличие от предыдущего опыта женщины, а не мужчины при предъявлении цветовой карточки реагировали названием другого цвета. Что же касается оценочных реакций на цвета, то именно на мужчин цвет воздействовал сильнее (относительная частота реакций из этой группы существенно выше). Оценочных характеристик цвету мужчины также давали больше (Приложения № 14, 20).

Если же анализировать полученные ассоциативные поля по каждому стимулу в отдельности, то:

1.      Больше всего отказов от реагирования у мужчин и у женщин однозначно вызвал коричневый цвет.

2. Чаще всего предложениями женщины реагировали на коричневый, а мужчины на фиолетовый цвет. Самое большое количество словосочетаний среди мужчин получил красный, а среди женщин - серый цвет.

3. У мужчин желтый цвет «породил» самые разнообразные реакции, а самые однотипные реакции дал голубой. У женщин такими цветами стали красный и фиолетовый.

4. Самые стереотипные реакции были зафиксированы у мужчин для коричневого, а у женщин для красного цвета. По данным нашего исследования, самым дистрибутивным цветом у мужчин является коричневый, а у женщин - желтый.

5. Женщины чаще всего предметными реакциями реагировали на голубой цвет, а мужчины - на коричневый. Метафорические реакции чаще остальных цветов у женщин и у мужчин, как уже отмечалось выше, вызывал черный цвет. Больше всего реакций устойчивыми выражениями у женщин вызывал серый, а у мужчин - синий цвет. А вот самым эмоционально воздействующим и оценочным цветом у мужчин был оранжевый, а у женщин - серый и фиолетовый цвета.

6. При выделении совпадающих реакций самое большое их количество было зарегистрировано у зеленого цвета (11 совпадений в словах). Меньше всего совпадений дали желтый и коричневый цвета (4 совпадающих реакции) (Приложения № 16, 22).

Как видно по анализу полученных данных, в целом половая дифференциация влияет на ассоциативное поведение испытуемых как при предъявлении цветов, так и при предъявлении вербальных стимулов - названий цветов.

Сопоставительный анализассоциативных полей цветов и цветонаименований показал, что в целом структура ассоциаций на цвета и цветонаименования однотипна, но все же существуют и определенные статистически значимые различия:

1. Цвета у мужчин вызывают гораздо меньше отказов, чем цветонаименования, у женщин наблюдается противоположная картина.

2. Женщины предложениями (т. е. как бы «развернутыми» ассоциациями) реагируют на цвета чаще, а мужчины реже.

3. Анализ слов-реакций на цвета по частям речи выявил, что в женском ассоциативном поле существительные и наречия встречаются чаще, чем в ассоциативных полях цветонаименований. Мужчины же относительно чаще реагируют существительными на цвета, а прилагательными на - цветонаименования.

4. При изучении структуры ассоциативных полей было установлено, что мужские реакции на цветонаименования разнообразнее реакций на цвета. У женщин такого различия не наблюдалось. В настоящий момент мы не можем объяснить полученный результат. Этот вывод также противоречит нашей гипотезе о большей стереотипности мужского языкового сознания, которая нашла подтверждение в предыдущих экспериментах. Предварительно, мы можем предположить, что на этот результат повлияла форма предъявления стимульного материала (цветовые карточки), однако, по всей видимости, здесь требуются дальнейшие эксперименты.

5. Если же рассматривать классификацию реакций, то именно названия цветов дали значительно больший процент реакций - устойчивых слов и выражений как у мужчин, так и у женщин.

6. Вопреки нашему прогнозу слова (названия цветов) вызывали и у мужчин и у женщин больше оценочных и эмоционально-оценочных реакций, связанных с воздействием цвета на человека (что полностью противоречит результатам, полученным О. В. Сафуановой (Сафуанова, 1994)). По её мнению, «…ассоциации, актуализируемые в ответ на цветовые стимулы, в большей мере связаны с непосредственными эмоциональными реакциями, а названия цветов - с культурно и национально обусловленными значениями» (там же, С.90).

7. Женские вербальные реакции (по количеству одинаковых слов и выражений) больше совпадали с невербальными, нежели мужские реакции.

В целом полученные данные показывают, что мир цвета у женщин разнится от мира цвета мужчин, но мы не брали бы на себя смелость утверждать, что существуют принципиальные различия в самом способе формирования цветового образа у мужчин и у женщин. Этого нами обнаружено не было. По-видимому, требуются дальнейшие исследования в этом направлении с привлечением как большего количества информантов, так и с использованием большего количества разнообразных методик по изучению цветового образа и его отражения в структурах языкового сознания.

Отдельно нужно оговорить и тот факт, что на «цветовом» материале мы получили совсем другие гендерные признаки ассоциативного поведения испытуемых, чем на предшествующем стимульном материале. Интерпретировать этот факт в настоящий момент мы не можем. По всей видимости, здесь также требуются дополнительные эксперименты.

На заключительной стадии эксперимента мы также хотели проследить, как на языковое цветовое сознание испытуемых могут влиять специфические условия жизни. Поэтому последняя часть эксперимента, как уже отмечалось выше, происходила в женской колонии строгого режима. Информантами были заключенные женщины в возрасте от 20 до 45 лет, с неоконченным средним и средним образованием. Основная цель эксперимента - установить, будут ли происходить какие-либо изменения в ассоциативном поведении испытуемых под воздействием столь специфических условий жизни.

В ходе ассоциативного эксперимента было получено 293 реакции на цветонаименования и 358 реакций на цвета (Приложения №23-28). Отказов было зарегистрировано на цвета 54 случая (Приложение №27), на цветонаименования – 37 (Приложение №24).

В дальнейшем для удобства описания результатов сравнительного анализа исследуемая группа женщин была названа нами экспериментальной, а сравниваемая группа - контрольной.

При сопоставительном анализе реакций на цветонаименования, полученных от контрольной и экспериментальной групп, статистически значимыми были признаны следующие различия:

1. Количество реакций-словосочетаний было зарегистрировано больше в массиве реакций, полученных от контрольной группы.

2. При распределении реакций по частям речи относительная частота прилагательных была выше в экспериментальной выборке.

3. В контрольной группе реакции были более разнообразны (индекс Н значительно выше).

4. По относительному количеству ошибок, как ни странно, «лидировали» женщины из контрольной группы (с высшим образованием).

5. Отрицательно окрашенных реакций было больше в экспериментальной группе.

6. Предметных ассоциаций и устойчивых слов и выражений было зафиксировано больше в массиве реакций, полученных от контрольной группы информантов, а метафорических реакций - от экспериментальной. Непосредственно оценочных характеристик цветонаименованиям больше давали информантки из экспериментальной группы, а большее количество ассоциаций, указывающих на эмоциональное воздействие цветов, встретилось в массиве реакций контрольной группы (Приложения № 25, 28).

Сравнение полученных результатов по каждому стимулу в отдельности показало, что:

1.       Больше всего отказов в контрольной группе испытуемых вызвало прилагательное фиолетовый, а в экспериментальной группе – желтый.

2. В контрольной группе испытуемых стимулом, порождающим самое разнообразное поле реакций, стало прилагательное красный, а в экспериментальной группе – серый.

3. Самая высокая степень ассоциативной направленности слова в контрольной группе была зафиксирована у прилагательного желтый, а в экспериментальной группе - у прилагательного фиолетовый.

4.      Самое большое количество предметных реакций в контрольной группе было у прилагательного коричневый, а в экспериментальной - у прилагательного голубой.  

5.      Самым метафоричным прилагательными стало, как и во всех предшествующих опытах, прилагательное черный.

6.      Больше всего устойчивых словосочетаний в контрольной выборке было у прилагательного серый, а в экспериментальной - у прилагательных белый и зеленый.

7.      Больше всего эмоций вызвало прилагательное белый в экспериментальной группе, и прилагательное серый в контрольной группе испытуемых.

8.      Больше всего оценочных значений было дано в экспериментальной группе испытуемых слову черный, а в контрольной - слову серый.

9.       Больше всего реакций между экспериментальной и контрольной группами совпало на стимул серый, а меньше всего на - синий (Приложение №24).

При сравнении данных, полученных при проведении эксперимента с собственно цветами, было установлено следующее:

1. В контрольной группе испытуемых существеннее чаще, чем в экспериментальной, реагировали отказами на стимул.

2. Среди реакций, полученных на контрольной группе информанток, был выше процент реагирований словосочетаниями и предложениями на цвет.

3. При анализе реакций по частям речи только (из всех шести массивов) в экспериментальной группе были в качестве реакций зафиксированы глаголы. Женщины из экспериментальной группы чаще реагировали прилагательными, а женщины из контрольной группы - существительными в качестве реакций на цвета.

4. Реакции в контрольной группе были значительно разнообразнее экспериментальных (индекс Н выше). Значение же индекса Z (показателя дистрибуции реакций) было, наоборот, больше в массиве, полученном от экспериментальной группы испытуемых. Показатель стереотипности реакций Р также был выше у женщин из контрольной группы.

5. При анализе общеоценочного элемента в значении слов-реакций мы заметили, что оценочная лексика (т. е. реакции с оценочным элементом в значении слова) представлена больше в массиве реакций экспериментальной группы. Однако четкой преференции к отрицательно или же к положительно окрашиваемым словам, как в экспериментальной, так и в контрольной группах, нами обнаружено не было.

6. При проведении классификационного анализа самыми частотными реакциями в двух группах стали предметные реакции, затем шли метафорические реакции, причем опять самым метафоричным для всех испытуемых стал черный цвет. Функциональных реакций, а также устойчивых слов и выражений было зафиксировано больше в контрольной группе информантов. И только женщины из контрольной группы при предъявлении цветовой карточки реагировали названием другого цвета. Что же касается оценочных реакций на цвета, то именно на женщин из экспериментальной группы цвет воздействовал сильнее (относительная частота реакций из этой группы существенно выше) (Приложение №28). А вот оценочных характеристик цвету давали больше женщины из контрольной группы.

Если же анализировать полученные ассоциативные поля по каждому стимулу в отдельности, то:

1.      Больше всего отказов от реагирования в экспериментальной группе вызвал желтый, а в контрольной - однозначно коричневый цвет.

2.      Чаще всего предложениями женщины из контрольной группы реагировали на коричневый цвет, а по экспериментальной группе реакций словосочетаний и предложений на цвета и вовсе не было.

3.      У женщин из экспериментальной группы красный цвет «породил» самые разнообразные реакции, а самые однотипные реакции дал серый. У женщин из контрольной группы такими цветами стали красный и фиолетовый.

4.      По данным нашего исследования, самым дистрибутивным цветом у женщин экспериментальной группы явился фиолетовый, а у женщин из контрольной группы - желтый.

5.      Женщины из обеих групп чаще всего предметные реакции давали на голубой цвет, а метафорические реакции чаще всего «вызывал» черный цвет.

6.      Больше всего реакций устойчивыми выражениями у женщин из контрольной группы «порождал» серый, а в экспериментальной группе - белый цвет,

7.      Самым эмоционально окрашенным цветом для женщин колонии стал зеленый, а для обычных женщин – желтый цвет.

8.      Разнообразнее всего женщины, как из экспериментальной, так и из контрольной группы, «оценили» серый цвет.

9.      При подсчете одинаковых реакций самое большое количество совпадений было зарегистрировано в ассоциативных полях, порожденных серым и красным цветом. Меньше всего совпадений дали черный, зеленый и фиолетовый цвета.

 

После анализа результатов, полученных в ходе нашего ассоциативного эксперимента, мы решили провести сопоставительное исследование ассоциативных ядер (т.е. реакций с самой высокой частотой встречаемости), сравнив наши данные с результатами ряда других ассоциативных экспериментов, проводившихся в аналогичный период времени. В этих экспериментах гендерный фактор и условия жизни информантов как контрольные не учитывались.

Г3	Ночь, земля, смерть, гроб, негр, мрак, тьма, автомобиль
Г4	Ночь, траур, сапоги, элегантность, автомобиль, машина, страх, туча
К1	Земля, одежда, ночь, смерть, траур, бездна
САФ	Ночь, квадрат, траур, зло, неприятность, бесконечность, зло
АТСРЯ	Белый, кофе, кот, день, цвет, ворон, хлеб, квадрат, негр

ГЗ	Снег, чистота, лист, пустота, мел, сахар, облакасвет, день, дом, автомобиль	облака, стена, автомобиль стена,
Г4	Лебедь, платье, молоко, облако, свет, стена, цветок, белье
К1	Снег, постель, приятный, светлое, чистый, зима
САФ	Снег, лист, пустота, смерть, покой, летнее, чистое
АТСРЯ	Снег, черный, цвет, Бим, аист, пудель, лист, свет, заяц

ГЗ	Солнце, лимон, цыпленок, песок, осень, желток, листья, свет
Г4	Одуванчик, лимон, нарцисс, подсолнух, цыпленок, куртка
К1	Солнце, банан, дыня, веселый, лимон
САФ	Солнце, тепло, яркий, легкость, радость, веселье, свобода, независимость
АТСРЯ	Цвет, лист, зеленый, свет, лимон, красный, цыпленок, дом, песок, цветок, шар

 

ГЗ	Чернила, цветок, сирень, цветы, краска, фиалка, радуга
Г4	Фиалка, цветок, сирень, закат, кофта, помада, солнце, дождь
К1	Фиалка, краски, цветок, бант, взбалмошность
САФ	Сирень, цветы, красивый, глубина, магия, таинство, необычное
АТСРЯ	Цвет, синий, дождь, платье, плащ, шар

 

ГЗ	Апельсин, закат, солнце, радость, автомобиль, ненависть, фанта
Г4	Солнце, морковь, абрикос, мандарин, морковка, цветок, закат
К1	Солнце, апельсин, абрикос, восход, бурный, глаза
САФ	Апельсин, солнце, давление, сладкое, вкусное, мягкое
АТСРЯ	Апельсин, галстук, автобус, закат, одеть, сантиметр, закат

 

ГЗ	Мышь, асфальт, туман, день, дождь, кот, волк, заяц, небо, пепел
Г4	Заяц, день, асфальт, волк, грязь, дождь, костюм, кот, небо, пепел
К1	Черт, дождь, мышь, стена, асфальт, белый, вечер
САФ	Дождь, день, асфальт, приятный, спокойный, скучный, печаль
АТСРЯ	Волк, день, дым, кот, цвет, белый, заяц, конь, плащ

 

ГЗ	Дерево, крем, земля, фашизм, шоколад, ботинки, глина
Г4	Школьная форма, кофе, мебель, дерево, земля, карандаш
САФ	Земля, кора, кофе, фашизм, грубость, тупиковость, начало
АТСРЯ	Шоколад, таракан, фотоаппарат, чемодан, ботинок, долото

 

Г3	Море, небо, вода, автомобиль, океан, глубина, волна
Г4	Море, небо, костюм, океан, вода, туман, блокнот, васильки, глаза
К1	Глаза, приятный, воздух, вселенная, дом
САФ	Небо, море, василек, спокойствие, отсутствие интеллекта
АТСРЯ	Цвет, небо, иней, голубой, снег, зеленый, карандаш

Гз	Небо, море, вода, озеро, глаза, пустота, автомобиль
Г4	Море, вода, глаза, платок, кофта, лето, праздничность
К1	Море, небо, глаза, приятный, воздух, вселенная
САФ	Небо, море, простор, спокойствие, спокойный, ясный
АТСРЯ	Цвет, небо, шар, синий, мальчик, вагон, экран, шарф, зеленый, гомосексуалалист, щенок, бантик   зеленый, гомосексуалист, щенок, бант

Г1	Трава, цвет, лес, деревья, огурец, листва, неспелый, природа
Г2	Трава, весна, лес, лист, свет, крокодил, луг, тоска
Г3	Трава, лес, весна, дерево, лист, огурец, крокодил, лето
Г4	Листья, дерево, лес, огурец, весна, луг, природа
К1	Трава, деревья, весна, луг, арбас
САФ	Трава, листва, яркий, спокойный, цвет, надежды, тишина, жизнь
АТСРЯ	Свет, лист, цвет, лес, луг, красный, трава, луг, огурец, светофор

Г3	Кровь, флаг, помидор, автомобиль, яблоко, закат, знамя, огонь
Г4	Флаг, роза, яблоко, красивый, кровь, тюльпан, мак, помидор
К1	Цвет, кровь, яркий, быстрый, закат, сладкий
САФ	Кровь, флаг, тревога, красивый, яркий, праздничный, торжественный
АТСРЯ	Флаг, свет, цвет, галстук, помидор, квадрат, нос, перец, шар

Г1                  - данные, полученные в работе Горошко Е.И. на мужском массиве информантов в 1995-1996 гг.

Г2                  - данные, полученные в работе Горошко Е. И. на женском массиве информантов в 1995-1996гг.

ГЗ                  - данные, полученные в работе Горошко Е. И. на мужском массиве информантов в 1996-1997 гг.

Г4                  - данные, полученные в работе Горошко Е. И. на женском массиве информантов в 1996-1997 гг.

К1                 - данные, полученные в работе Горошко Е. И. на женском массиве информантов в колонии общего режима в 1996 г.

САФ                  - данные, полученные в работе Сафуановой О. В. в 1994 г.
АТСРЯ                       - данные, взятые из Ассоциативного тезауруса современного русского языка (1990 – 1997 гг.).

Так, по данным «концептуального» (качественного) анализа, зеленый цвет ассоциируется с травой, весной, лесом, лугом. Он успокаивает, вселяет надежду. Это цвет жизни. Сним связывается тишина и природа.

Красный - это цвет крови, заката, огня, знамени (наследие советского прошлого?). В то же время этот цвет идентифицируется как яркий, праздничный и торжественный. Иногда он вызывает тревогу. Он предметен, так как красным может быть и помидор, и перец, и шар, и галстук.

Черный цвет связан с ночью. Он ассоциируется также и со смертью, трауром, страхом, тьмой, мраком, неприятностью, бездной и злом. Как видно по приведенным ассоциациям, этот цвет явно отрицательно коннотирован, за исключением выборки информантов по материалам АТСРЯ, где черному цвету в основном даются референтные характеристики - кофе, негр, ворон, день, квадрат, хлеб.

А вот белый цвет больше всего напоминает о снеге, зиме. Он связан и с чистотой. Он вызывает амбивалентные эмоции. С одной стороны, он ассоциируется с покоем и светом, а с другой- с пустотой и смертью. Многие предметы «ассоциативно» определяются в этом цвете - молоко, облако, цветок, платье, автомобиль, дом, мел, сахар.

Желтый цвет вызывает представления о солнце, тепле, лете. Это радостный ивеселый цвет. С ним связана свобода и независимость. Некоторые названия растений и животных ассоциативно определяются как желтые: лимон, цыпленок, одуванчик, дыня, банан, лимон и т. д.

Фиолетовый цвет ассоциируется с цветами и природой - сиренью, фиалками, солнцем, дождем, радугой. Он необычен и красив. Глубина, магия и таинство приходят в голову, когда речь идет о фиолетовом цвете.

Оранжевый цвет можно отнести, образно говоря, к положительно воспринимаемым цветам. Самые частые ассоциации на этот цвет и его название - апельсин, солнце, абрикос, вкусное, сладкое. Однако в то же время в ассоциативное ядро попали такие слова, как ненависть и радость, что может свидетельствовать об амбивалентности эмоциональной окраски оранжевого цвета.

С серым цветом возникают ассоциации, описывающие предметы, для которых характерен этот цвет: мышь, асфальт, волк, заяц, черт, кот и т.д. Этот цвет воспринимается как приятный и спокойный,  иногда он кажется скучным.

Коричневый цвет связан прежде всего с землею. В основном он вызывает ассоциации с предметами, которые чаще всего бывают коричневого цвета: кофе, шоколад, фотоаппарат, чемодан, карандаш, дерево, кора. И только по данным эксперимента, проведенного О. В. Сафуановой, он получил крайне негативную оценку, т. к. понятия фашизм, грубость и тупик ассоциировались именно с этим цветом (Сафуанова, 1994).

Голубой и синий цвета в «ассоциативном измерении» выглядят как приятные, спокойные и праздничные. Они иногда сопровождаются и весельем. Синий цвет - это цвет в основном глаз, моря и неба. Воздух, Вселенная, простор и иней как бы соединяются или видятся в этом цвете (точь-в-точь как в знаменитом стихотворении Н. Бараташвили «Синий цвет»). И интересный парадокс: по данным многочисленных психодиагностических методик, синий цвет обычно связывается с мыслительной деятельностью и высоким уровнем интеллекта, а по результатам, полученным О. В. Сафуановой, прилагательное синий ассоциируется с отсутствием интеллекта (?!).

Обобщая данные ассоциативного эксперимента, связанного с восприятием цвета в русском языковом сознании, необходимо отметить, что в целом стратегии ассоциативного поведения вне зависимости от семантики цвета можно подразделить на несколько категорий:

·         сведение исходного названия цвета к общему родовидовому понятию («красный» - краска, «зеленый» - цвет);

·         соотнесение исходного цвета с реалиями окружающей действительности, для которых данный цвет является наиболее характерным («оранжевый» - апельсин, «белый» - снег);

·         дополнение стимульного слова к некоторому фразеологическому словосочетанию, клише, штампу или некоторой культурологической реалии («желтый» - дом, «черный» - ворон, «белый» - танец);

·         Реагирование реминисцентными культурными (национальными) и индивидуальными ассоциациями («серый» - нары, «синий» - дым, «белый» - жук);

·         Приписывание различного плана характеристик и интенсификаторов, характеризующих свойства собственно самого цвета («черный» - темный, «белый» - светлый, «красный» - яркий);

·         Символическое (и часто с добавлением эмоционального компонента в значении слова) переосмысление исходного «цветового» концепта («черный» -тоска, «зеленый» - жизнь, «желтый» - измена).

Приведенная классификация в будущем может быть взята за основу универсальной, упорядочивающей и формализующей однозначным образом ассоциативные цветовые образы в языковом сознании.

Сказанное выше подтвердило и исследование, проведенное Н. В. Дмитрюк на аналогичном стимульном материале при сравнении особенностей русских и казахских стратегий реагирования. Оно показало, что в целом ассоциативная стратегия испытуемых «развивается» по этим основным направлениям, однако частотность использования каждой стратегии и конкретная лексическая «наполняемость» ассоциативного поля зависит не только от выбора стимульного слова, но также определяется спецификой культуры и родного языка информантов (Дмитрюк, 1989). Например, при сопоставлении ассоциативных полей стимулов «черный» и его коррелята «кара» в казахском было выявлено больше различий, чем сходства, в направлениях и содержании ассоциирования (Там же, С.123).

К аналогичным выводам пришла и А. А. Залевская, сравнивая некоторые проявления специфики языка и культуры испытуемых в материалах ассоциативных экспериментов, в частности со словами - цветообозначениями в белорусском, русском, украинском, словацком, польском, английском, немецком, французском, казахском, киргизском и узбекском языках (Залевская, 1988б). По её мнению, нельзя строить гипотезы об актуализации той или иной ассоциативной связи без учета «…специфики семантической структуры исследуемых слов, динамики развития значения слова как в индивидуальном сознании, так и в языке как достоянии общества, и динамики способов идентификации значения слов, принятых в различных социальных группах в разные периоды их существования» (Там же, С.40). Например, расхождения в реакциях оценочного типа у представителей сравниваемых культур А. А. Залевская мотивирует тем, что в свободном ассоциативном опыте при отсутствии установки высказать свое отношение к обозначаемым исходными словами объектам испытуемые делают подобную оценку непроизвольно, так как, воспринимая стимулы вне ситуации и вне контекста в его традиционном понимании, информанты немедленно (и непроизвольно) включают эти слова в контекст своего предшествующего эмоционального опыта, который связан с принятой в обществе системой норм и оценок (Там же, С.47-48).

Завершая анализ ассоциативного материала на названия основных цветов и собственно самих цветов, мы хотели сопоставить наши результаты с выводами, приводимыми в работе Е. Н. Колодкиной, которая также изучала 20 слов - цветоообозначений (Колодкина, 1999). Перед исследовательницей стояла задача - верифицировать гипотезу А. Вежбицкой о прототипах семи основных цветов, которые определяются референтами, обозначающими универсальные концепты, играющие решающую роль в категоризации цвета на бессознательном уровне (Вежбицкая, 1997, С.282).

Условие проведения эксперимента - ситуация учебного русско-английского билингвизма, количество информантов - около 30 человек. Исследовательский инструментарий - направленный ассоциативный эксперимент на русском и английском языках.

Результаты эксперимента суммированы в таблице:

	Русский язык		Английский язык
№	Стимул - цветонаименование	Слово – реакция	Стимул - цветонаименование	Слово - реакция
	Белый	Снег	White	Snow (снег)
	Черный	Ночь	Black	Night (ночь)
	Красный	Кровь	Red	Blood (кровь)
	Желтый	Солнце	Yellow	Sun (солнце)
	Синий	Море	Blue	Sky (небо)
	Зеленый	Трава	Green	Grass (трава)
	Коричневый	Земля	Brown	Ground (земля)

(Приведено по Колодкина, 1999, C. 111)

Полученные эталонные реакции полностью подтвердили мысль А. Вежбицкой об универсальности цветовых категорий - в информационной базе человека заложены универсальные эталоны цвета, прототипами которых служат такие слова: снег, кровь, ночь, солнце, море, небо, трава, земля. Данные широкомасштабных свободных ассоциативных экспериментов (в т. ч. наших собственных) также отчасти корреспондируют с мыслью А. Вежбицкой об универсальности цветовых категорий. Однако можно говорить и о национальной специфике, связанной с категоризацией каждого цвета.

А вот А. И. Белов, изучая цветовые этноэйдемы на материале русских и финских «цветовых» ассоциативных полей, рассматривает цветообозначения как своеобразные концепты «мировидения», основываясь на связи цветообозначений с определенными культурно закрепленными эмоциональными состояниями и ситуациями (Белов, 1988). Исследователь вводит понятие «этноэйдема» как некоего концепта, рассматриваемого как сквозной образ, значимый для конструирования национальных картин мира (Там же, C.50). Далеко не все названия цветов, по мнению А. И. Белова, можно отнести к этноэйдемам. Этноэйдемы - это только такие названия цветов, которые вызывают стойкие, стабильные ассоциации, порождаемые национальной внеязыковой действительностью, национальным мышлением и пр. С этими цветами могут быть связаны своеобразные системы разрешений и запретов, табу и т. д. Так, в традиционной русской культуре к этноэйдемам относятся такие цветообозначения, как: красный, белый, черный и голубой. Для финской лингвокультурной общности этноэйдемами стали такие названия цветов: синий, белый, черный, зеленый, желтый и серый (Там же).

Приведенная ниже цитата из анализируемой работы очень точно описывает место цвета и значимость этой категории в языковом сознании человека.

«Человек живет в цветовом мире. Цвет подчас бесцеремонно врывается в нашу жизнь. Создается впечатление, что его фетишизация не знает границ. В преддверии Нового года модницы с трепетом ждут, в каких же тонах — темно-бурых или пастельно-розовых — предстоит на этот раз встречать праздник! Нас шокируют малейшие отклонения от освещенного опытом предшествующих поколений цветового стандарта. Умение найти "свой" цвет, оставаясь в рамках дозволенных цветов, свидетельствует о развитом вкусе. Тысячами невидимых нитей цвет связан с каждым из нас. Один оказывается "белой вороной", другой - "темной лошадкой", третьего независимо от цвета волос называют "рыжим". Случайно ли мы краснеем от стыда, белеем от страх, чернеем от горя, синеем от холода, зеленеем от злости и желтеем[58] от зависти? Цвет - мощнейшее средство манипуляции общественным сознанием, например в коммерческой и политической рекламе. Однако одни цвета мы словно не замечаем, другие, наоборот, подобно снежному кому, стремительно обрастают всевозможными коннотациями. Их закрепление в языковом сознании народа с последующей трансляцией в пространстве и времени ведет к образованию цветовых этноэйдем - своеобразных кирпичиков, атомов нашего мировидения. Специфика каждой этнической культуры, воплощающаяся и в цветовых предпочтениях, дает основания говорить о цветовых лакунах и соответственно цветовых универсалиях. Относительная константность этноэйдемы как концепта, элемента "картины мира" не противоречит возможности ее диахронических изменений. Под воздействием различных экстралингвистических и чисто лингвистических факторов этноэйдемы могут приобретать дополнительные коннотации или утрачивать их...» (Там же, С.57).

Не имея возможности в пределах одной работы проанализировать все особенности цветового видения мира носителями русского языка, все же мы можем четко увидеть, с чем связан в русском языковом сознании тот или иной цвет, а также в какой-то мере говорить и о национальной (русской) цветовой символизации.

Подводя итоги последнего эксперимента по ассоциативному восприятию цветового образа в русском языковом сознании, мы пришли к таким общим выводам:

1. Особенностью цветовой семантики является её многозначность, каждый цвет характеризуется системой устоявшихся и ассоциативно возникающих смысловых значений - от индивидуально-специфических до универсальных.

2. Семантические значения цветов являются многоуровневыми, включают предметные, эмоционально-оценочные, метафорические и другие ассоциации. Кроме того, на основе ассоциативного эксперимента возможно формализовать результаты и установить меру близости цветов в семантическом пространстве.

3. Мы также показали, что существуют некоторые различия между ассоциативными полями цветов и цветонаименований и что определенные биосоциальные характеристики испытуемых по-разному влияют на проявление этих различий.

4. Данные нашего эксперимента подтвердили также гипотезу о существовании сильных и достаточно однозначных связей между цветами и эмоциональным состоянием человека, которые, по всей видимости, принадлежат к глубокому и невербальному по своей природе уровню формирования значений.

5. Цвет представляет собой также устойчивую символическую структуру, соотнесенную с определенными эмоционально-личностными особенностями человека.

6. Существование половой дихотомии влияет на ассоциативное поведение испытуемых двояко. Во-первых, функциональная асимметрия мозга и особенности специализации правого и левого полушарий влияют на собственно вербальное поведение мужчин и женщин, обусловливая некоторое различие в использовании языковых средств; во-вторых, восприятие цвета вследствие этой самой асимметрии также несколько различается у полов, что, в свою очередь, может воздействовать и на их ассоциативное поведение. Однако мы полностью разделяем мнение Вяч. Вс. Иванова, что при изучении ФАМ и работе с расщепленным мозгом именно в цветовом восприятии (и в назывании цветов и цветовых ассоциаций) особенно характерными оказываются индивидуальные различия, едва ли дающие право обобщать сделанные на небольшой выборке выводы (Иванов, 1983, С.11). Поэтому очень сложно провести и четкую границу между корреляцией групповых[59] и индивидуальных признаков личности испытуемых и четко формализовать зарегистрированные различия..

6. Можно гипотетично предположить, что на восприятие цветового образа и его отражение в языковом сознании влияет и гендерный параметр, преобразующий биологический пол человека в социальный конструкт. Причем, гендерный параметр проявляется на цветовом материале особо, «порождая» гендерные различия, абсолютно не совпадающие с теми, которые были зафиксированы на другой (не цветовой) стимульной лексике.

 

Выводы по второму разделу

1. Проведя и проанализировав результаты по всей серии экспериментов по влиянию гендерного параметра на языковое сознание, становится вполне объяснимым, что введение гендерного параметра в качестве разграничительного критерия и анализ отдельно мужских и женских ассоциаций помогает описать гораздо четче особенности мужского и женского языкового сознания. Можно также говорить о его гендерной парадигме. На протяжении всей серии экспериментов «гендерный» параметр на материале свободных ассоциативных экспериментов можно было, во-первых, зафиксировать, во-вторых, проследить и, в-третьих, описать.

2. Исследуя категорию гендера и обосновывая её значимость в лингвистическом описании, особо следует подчеркнуть, что проведенный нами эксперимент четко показал наличие как социальных, так и культурно-символических составляющих этой категории и их отражение в структурах языкового сознания. Особенно явственно это проявилось на эмоциональном и цветовом лексическом материале, а также при работе с людьми, находящимися в длительной изоляции от общества, как добровольной, так и вынужденной.

3. Полученные первые предварительные результаты изучения гендерной парадигмы языкового сознания подтвердили наше предположение о влиянии на ассоциативное поведение испытуемых социальных и психофизиологических факторов. Вопрос же о соотношении их влияния практически только сформулировал понятийное поле для изучения этой проблемы. При этом особо следует оговорить, что в целом в ассоциативном поведении полов больше сходств, чем различий, но когда эти различия обнаруживаются, то на них нужно сосредоточить всё внимание, чтобы расширить наши знания о протекании ассоциативных процессов и на анализе их отражения в языковом сознании человека.

4. Наш эмпирический опыт засвидетельствовал, что наиболее «работающей» гендерной концепцией является методологический подход к рассмотрению гендера как стратификационной категории наряду с другими стратификационными категориями (Воронина, 2001). При этом безусловный интерес представляет и идея А. В. Кирилиной о рассмотрении параметра «гендер» не как социолингвистической категории, а, скорее, определять его как параметр переменной интенсивности (Кирилина, 2002а, 2002б).

5. Наше исследование также подтвердило настоятельную необходимости разработки модели описания человека в языке, которая позволила развести общечеловеческий и гендерный, а также исследовать их соотношение (Кирилина, 2002, С.239).

6. Влияние гендерногофактора на ассоциативное поведение испытуемых проявилось в изменении показателя стереотипности реакций, в количестве отказов от реагирований, в «частеречной наполняемости» ассоциативных полей, в коннотативной окраске реакций, в «лексическом наборе» ассоциативного поля. Мы зафиксировали и особенности в предпочтении мужчиной и женщиной определенных стратегий реагирования.

7. Следует заметить, что практически во всех экспериментах мы наблюдали различие в показателе мужского и женского уровней стереотипности реакций – у женщин этот показатель быль выше. А по индексу стереотипности реакций, по мнению некоторых ученых, можно косвенно судить о динамике изменения структуры языкового сознания (Ершова, 1998, С.67). Этот показатель является своеобразным «прибором» для его измерения. Считается, что чем выше стереотипность реакций, тем слабее проявляется динамика изменения языкового сознания. Чем разнообразнее реакции, тем сознание более динамично, подвижно. Данные практически всех серий экспериментов показали, что женские реакции менее стереотипны, более разнообразны, чем мужские. Этот вывод может быть экстраполирован на женское и мужское языковое сознание и свидетельствовать о большей подвижности и изменяемости женского сознания. Однако это заключение остается на уровне гипотезы и нуждается в своей дальнейшей и разносторонней верификации.

8. Для всестороннего изучения «гендерного» параметра и его взаимосвязи с языком крайне перспективными должны стать работы по исследованию нетипичных гендерных идентификаций личности, и, естественно, отражение этого в языковых структурах. Интересным и перспективным видится и направление в лингвистической гендерологии, изучающее категорию «сексуальность» и её речевое и языковое воплощение. Однако, что касается отечественной лингвистики, то до настоящего момента вопрос о введении этих исследований в понятийную парадигму лингвистической гендерологии остается открытым, а во многих случаях этот предмет изучения попросту является tabula rasa для нашего языкознания. Нам кажется, что для полноты описания категории гендера и её отражения в языке и речи эта группа исследований была бы крайне интересна и полезна как для онтологического осмысления, так и для изучения «преломления» гендерного концепта в языковом и когнитивном сознании. Более того, эти исследования способствовали бы и выяснению «роли экстралингвистической реальности в процессах языкового конструирования гендера и их динамике» (Кирилина, 2002, С.241). Мы предполагаем также, что язык, будучи основным средством конструирования идентичности, не может не испытывать влияния «сексуального» фактора. Уже по первым результатам проведенного пилотажного эксперимента становится ясно, что изучение на стыке факторов пола и сексуальности только по ассоциативным данным в русском языке может быть крайне интересным и многообещающим…

9. В этой же серии экспериментов мы изучали влияние пола экспериментатора на ход протекания ассоциативных процессов. При этом никаких конкретных данных нами получено не было и здесь требуются дополнительные эксперименты.

10. Двухуровневый (качественный и количественный) анализ ассоциативного материала показал, что его качественная интерпретация позволяет совсем по-новому посмотреть на специфику концептов, описывающих ряд «гендерно отмеченных» понятий (муж, жена, женщина, мужчина, ребенок) и не только их, но также и другие «антропоориентированные» реалии. Именно качественная интерпретация дает возможность увидеть, с чем, прежде всего, ассоциируются исследуемые понятия, лучше «разглядеть» их аксиологическую ориентацию, почувствовать «эмоциональную» окраску. Качественный анализ данных помогает выстроить определенный фрагмент мужской и женской картины мира в языковом сознании, говорить о гендерных стереотипах, а также проследить динамику их развития.

Количественный, формальный анализ ассоциативного материала, способствует дальнейшему уточнению (своеобразной прорисовке) этой картины, выявляя определенные статистические закономерности в ассоциативном поведении мужчин и женщин, что может оказаться крайне важным для прикладных целей (например, использование этих данных в фоноскопической или судебно-автороведческой диагностической или классификационной экспертизах).

11. Резюмируя сказанное, следует подчеркнуть, что результаты нашего эксперимента подтвердили и гипотезу о том, что по определенным параметрам, как на качественном, так и на количественном уровнях анализа (распределение частот встречаемости различных реакций, распределение реакций по частям речи, стратегии реагирования, структура ассоциативных полей и связи между стимулом и реакцией), “женское” языковое сознание отлично от «мужского». А, следовательно, и женская языковая способность гипотетично может отличаться от мужской, что и проявляется в определенных частотныхзакономерностях употребления мужчинами и женщинами тех или иных языковых средств, в особенностях мужского и женского речевого поведения. Это ещё раз позволяет нам говорить об актуальности и необходимости формирования понятийного и методологического аппарата лингвистической гендерологии - нового исследовательского направления в отечественном языкознании, изучающего гендерные аспекты языка и речи.

12. Наш эксперимент показал также, что влияние гендерного параметра на ассоциативное поведение испытуемых может и должно быть рассмотрено сквозь призму целой группы других факторов, оказывающих иногда не меньшее влияние, а в ряде случаев и более значительное воздействие, чем параметр социального пола человека.

Так, эксперимент по влиянию специфического образа жизни и однополой среды на ассоциативное поведение человека показал, что здесь гендерный фактор является далеко не «доминирующим» параметром. Во многих случаях образ жизни и мыслей людей имеет гораздо большее значение, нежели их половая принадлежность. Мы считаем, что эксперимент с контрольным параметром – специфические условия жизни людей – выявил как никакой другой настоятельную необходимость комплексного изучения гендерного параметра и невозможность его «отрыва» от всего контекста социальной жизни человека.

13. Мы также полагаем, что исследования «продуктов» ассоциативного поведения человека, полученных, например, в необычных условиях (ИСС, сильный стресс и т. п.), дают ещё одну уникальную возможность посмотреть на устройство языковой способности человека и функционирование языкового сознания на стыке «нормы» и «патологии». Причем, именно состояние патологии может показать то, что в норме или не замечается, или не проявляется вовсе. Например, состояние стресса вызвало в ассоциативном поведении испытуемых следующие изменения: резко возросла стереотипность реакций, увеличилось количество отрицательно окрашенных реакций и отказов от реагирования вообще, количество ошибок в правописании слов. Совершенно неожиданным для нас оказался тот факт, что в стрессе стратегия ассоциативного поведения испытуемых практически не изменилась (не было установлено статистически значимых различий ни по одному стимулу). Этот результат может свидетельствовать о глубинном характере выбора стратегии реагирования и её определенной устойчивости относительно влияния окружающей среды и эмоционального состояния человека.

Проведенный качественный анализ ассоциативных полей, полученных от людей, находящихся в необычном психофизиологическом состоянии, показал две тенденции в их ассоциативном поведении:

·         Сильную зависимость ассоциаций от контекста их сегодняшнего положения (ситуации безысходной болезни или состояние эмоционального шока после ДТП);

·         Повышенную оценочность в семантике слов - реакций, проявляющуюся в восприятии практически всего окружающего их мира через призму шкалы «хорошо/плохо», что, по-видимому, также может быть обусловлено их ситуативным положением.

14. Крайне интересными нам кажутся и исследования, ведущиеся с учетом влияние на ассоциативное поведение людей функциональной асимметрии мозга. Данные ряда нейролингвистических исследований показали, что ФАМ непосредственно связана как с вербальными способностями человека, так и с его половой принадлежностью. Более того, ФАМ непосредственно «воздействует» на протекание ассоциативных и эмоциональных процессов. Некоторые ученые полагают, что влияние ФАМ можно проследить и при восприятии цветового образа.

Проведя анализ имеющихся библиографических источников, мы выделили несколько направлений в развитии проблематики исследований, а именно связь между ФАМ и:

·         ассоциативными процессами;

·         эмоциональными процессами;

·         и речью;

·         восприятием цвета;

·         полом человека;

·         возрастом человека.

Мы пришли к выводу, что данный «пучок» проблем нуждается в выработке комплексного подхода к их исследованию.

15. Одним из самых важных для нас выводов стал вывод о существовании определенной зависимости между активностью левого и правого полушарий, восприятием эмоциональных стимулов и их эмоциональной окраской. При этом существует и несколько факторов, определяющих эту зависимость: тип межполушарной асимметрии мозга, пол человека, его возраст и другие, роль которых изучена ещё явно недостаточно.

16. Ряд экспериментов по свободному ассоциированию мы решили провести, используя лексику, описывающую эмоции и цвета, выбрав в качестве исследуемых параметров пол, а также некоторые другие биосоциальные характеристики человека (возраст, родной язык и уровень образования). При этом мы исходили из предпосылки, что именно на стыке нескольких факторов психофизиологические параметры личности могут и должны проявиться контрастнее.

16.1 Результаты этой серии экспериментов показали, что самое сильное влияние на ассоциативное поведение испытуемых оказали сначала факторы пола и условия изоляции людей от общества, затем - возраст, уровень образования и родной язык.

16.2 Влияние возрастного фактора проявилось в резком снижении стереотипности структуры ассоциативного поля реакций, полученных от женщин старшей возрастной группы. Для мужчин этот показатель был стабильным вне зависимости от возраста.

16.3 Условия изоляции влияли в основном на резкое увеличение количества отказов от реагирования на стимул, а такжеповышали число реакций, семантически не связанных со стимулом. Возрастало (но не столь существенно) количество реакций с отрицательным оценочным элементом в значении слова.

16.4 Влияние родного языка в массивах русскоязычных реакций, полученных от информантов, родным для которых был украинский язык, проявилось в резком возрастании количества грамматических ошибок и употреблении диалектных слов, а также мы наблюдали определенные изменения в выборе стратегий реагирования на стимулы (увеличивалось количество реакций, возникающих по созвучию, а также словообразовательных реакций). Однако с возрастом и в связи с изменением уровня образования эта закономерность уже проявлялась не столь ярко. Сильнее всего возрастной фактор «влиял» на поведение информантов в возрасте от 17 до 24 лет.

16.5 Образовательный уровень информантов - наличие высшего образования и определенного стажа работы, требующей развития интеллектуальных навыков (написание диссертации, чтение лекций, построение научной карьеры и т.д.) - резко повышал количество разнообразных реакций, снижал их стереотипность и увеличивал количество реагирований словосочетаниями и предложениями, а также снижал число ошибок и увеличивал индекс дистрибуции реакций. Наблюдалось и большее варьирование в выборе стратегии ассоциативного поведения испытуемых. Увеличивалось количество реакций, семантически связанных со стимулом.

16.6 В целом эксперимент на эмоциональном материале помог нам посмотреть на эмоции как бы сквозь зеркало языкового сознания человека и попытаться понять, с чем прежде всего ассоциируются названия эмоций в сознании рядового носителя русского языка, существуют ли какие-либо факторы, влияющие на это восприятие, и как они взаимосвязаны. Мы постарались выделить то универсальное, что есть в ассоциативном значении слов, описывающих эмоции и эмоциональные состояния, и специфическое, субъективное, зависящее от параметров личности конкретного человека. Анализ эмоционального ассоциативного материала в данном направлении показал также, что работы, ведущиеся именно на стыке взаимодействия нескольких факторов (пол, эмоция, ассоциация и стресс), помогают увидеть и зафиксировать то, что при обычных условиях (на чистой выборке) зафиксировать намного сложнее.

17. Обобщая данные последнего ассоциативного эксперимента, связанного с восприятием цвета в русском языковом сознании, необходимо отметить, что в целом стратегии ассоциативного поведения вне зависимости от семантики цвета можно подразделить на несколько типов:

·          сведение исходного названия цвета к общему родовидовому понятию;

·          соотнесение исходного цвета с реалиями окружающей действительности, для которых данный цвет является наиболее характерной окраской;

·          дополнение стимульного слова к некоторому фразеологическому словосочетанию, клише, штампу или некоторой культурологической реалии;

·          реагирование реминисцентными культурными (национальными) и индивидуальными ассоциациями;

·          приписывание различного плана характеристик и интенсификаторов, характеризующих свойства собственно самого цвета;

·         символическое ( часто с добавлением эмоционального компонента в значение слова) - переосмысление исходного концепта.

17.1 Ассоциативный эксперимент с цветонаименованиями и цветами показал, что особенностью цветовой семантики является её многозначность, каждый цвет характеризуется системой устоявшихся и ассоциативно возникающих смысловых значений - от индивидуально-специфических до универсальных. Семантические значения цветов являются многоуровневыми. Они включают предметные, эмоционально-оценочные, метафорические и другие ассоциации. Кроме того, на основе ассоциативного эксперимента возможно формализовать результаты и установить меру близости цветов в семантическом пространстве.

17.2 Эксперимент выявил и некоторые различия между ассоциативными полями цветов и цветонаименований и показал, каким образом половая принадлежность и специфические условия жизни могут влиять на ассоциативное «видение» как цвета, так и его вербального эквивалента.

17.3 Результаты эксперимента подтвердили также гипотезу о существовании сильных и достаточно однозначных связей между цветами и эмоциональными состояниями человека, которые, по всей видимости, принадлежат к глубокому и невербальному по своей природе уровню формирования значений.

17.4 Существование половой дихотомии влияет на ассоциативное поведение испытуемых двояко. Во-первых, ФАМ и особенности специализации ПП и ЛП «воздействуют» на собственно вербальное поведение мужчин и женщин, обусловливая некоторое различие в использовании языковых средств; во-вторых, восприятие цвета вследствие этой самой асимметрии также несколько различается у полов, что, в свою очередь, может отражаться в их ассоциациях. Однако мы полностью разделяем мнение Вяч. Вс. Иванова, что при изучении ФАМ и работе с расщепленным мозгом именно в цветовом восприятии (и в назывании цветов и цветовых ассоциаций) особенно характерными оказываются индивидуальные различия, едва ли дающие право обобщать сделанные на небольшой выборке выводы (Иванов, 1983, С.11). Поэтому очень сложно провести и четкую границу между корреляцией групповых и индивидуальных признаков личности испытуемых.

17.5 Можно гипотетично предположить, что на восприятие цветового образа и его отражение в языковом сознании влияет и гендерный параметр, преобразующий биологический пол человека в социальный конструкт. Причем гендерный параметр проявляется на цветовом материале особо, «порождая» гендерные различия, абсолютно не совпадающие с теми, которые были зафиксированы на другой (не цветовой) стимульной лексике. Более того, вся серия экспериментов ясно показала, что влияние гендерного параметра на ассоциативное поведение людей крайне неоднозначно.

18. Отдельно следует оговорить, что анализ особенностей ассоциативного поведения, учитывающий влияние биосоциальных факторов, показал, что и социально-биографические данные личности реципиента, как и сам стимульный материал сильно влияют на структуру ассоциативного поля. Это влияние затрагивает как количественные показатели в структуре организации ассоциативного поля (количество различных реакций, единичных реакций, отказов от реагирования, уровень стереотипности, частота встречаемости некоторых частей речи и т.п.), так и непосредственное «лексическое» наполнение ассоциативного поля.

19. При изучении влияния биосоциальных факторов (гендера, возраста, условий жизни и пр.) на качественном уровне анализа ассоциативного материала и разработки классификационных критериев следует учитывать стратегию ассоциативного поведения испытуемых и строить свою классификационную систему, исходя из анализа всего ассоциативного треугольника: стимул - реакция - связь, возникающая между ними. При этом при разработке критериев анализа необходимо принимать во внимание и влияние семантики слов – стимулов. Проведенный ассоциативный эксперимент с цветами и цветонаименованиями ярко это продемонстрировал. Мы были вынуждены скорректировать некоторые классификационные принципы распределения реакций по непротиворечивым основаниям уже в процессе анализа результатов эксперимента.

20. Подытоживая почти десятилетнюю работу, мы считаем, что на ассоциативное поведение испытуемых влияет целая группа факторов и влияет неоднозначно. До настоящего момента остается открытым вопрос: почему одни факторы воздействуют на испытуемых определенным образом, и их воздействие вызывает именно определенное изменение в ассоциативном поведении, а другие - совсем иначе? Какие механизмы в психике человека и его сознании несут за это ответственность и как эта «ответственность» проявляется? Насколько собственно семантика каждого конкретного стимула влияет на наши ассоциации?

21. Следует заметить, что интерпретация результатов ассоциативного эксперимента, вообще, непростая задача. С одной стороны, при качественном анализе содержания ассоциативных полей есть опасность «утонуть» в обширном материале и не выделить существенных ассоциативных связей, а с другой - чрезмерная формализация данных может привести к утрате важной информации о более тонких и неочевидных механизмах ассоциирования. Ряд исследователей также считает, что одним из существенных недостатков, понижающих достоверность полученных в результате применения этого метода выводов, является то, что получение в ассоциативном эксперименте связных и осмысленных выводов возможно лишь на основе достаточно субъективной интерпретации зафиксированных наборов ассоциаций самим исследователем.

От каких-либо более глобальных выводов по результатам эксперимента нас также удерживает и то, что при проведении эксперимента использовалась, в частности, и техника статистического анализа, имеющая дело с достаточно большой по размеру выборкой испытуемых. Здесь мы сталкиваемся с характеристиками не существующего в природе «среднестатистического» испытуемого. Другими словами, мы не можем категорично утверждать, что выявленная структура ассоциативных значений слов присутствует, во-первых, у каждого испытуемого, во-вторых, в точно таком объеме.

Однако, несмотря на то, что к конкретным результатам ассоциативного эксперимента (в т. ч. и нашего) надо относиться с осторожностью, это, очевидно, всё же нисколько не умаляет достоверности более общих положений и мыслей, приведенных в настоящей книге.

 

Наша работа подошла к концу. Проведенный в течение почти десяти лет лонгитюдный эксперимент по изучению феномена языкового сознания показал, что, по всей видимости, языковое сознание можно считать фундаментальной категорией, важной для понимания языковой способности и речевой деятельности личности.

Исследование общего и специфического в формах существования и функционирования форм языкового сознания в гомогенном лингвокультурном сообществе свидетельствует о том, что изучение вербальных ассоциаций и ассоциативных полей, как наиболее явно выраженных овнешнений образов сознания личности и особенно овнешнения неосознаваемых слоёв сознания, приводит к выводу об эвристической и прагматической целесообразности разрабатываемого подхода и определенной ценности полученных в рамках этого подхода результатов.

Более того, взаимопонимание людей возможно только при владении нормами ассоциирования. Этим обусловливается для психолингвистики важность изучения ассоциативных структур.

Наши работы с использованием техники свободного ассоциирования достаточно четко показали, что именно метод свободных ассоциаций является одним из самых действенных инструментов изучения специфики языкового сознания в малых социальных группах. При этом его информационная сила и значимость резко возрастают в условиях проведения экспериментов в девиантных, или «закрытых», сообществах, где зачастую невозможно или весьма затруднительно работать другими интроспективными и психодиагностическими методами (опросниками, проективными методиками, психосемантическими тестами и пр.).

Эксперимент подтвердил наше предположение, что в изучение и описание содержания и функционирования образов языкового сознания могут быть успешно введены в качестве дифференцирующих параметры гендера, возраста, уровня и направленности образования, условий жизни и стресс - фактора. На этой основе возможно описание группового интракультурного сознания по одному из ведущих параметров. В связи с этим языковое сознание может быть рассмотрено и проанализировано посредством системы (набора) ассоциативных парадигм. В нашем случае были выбраны гендерная, возрастная, образовательная, стрессовая и девиантная (специфические условия жизни), при ведущей гендерной парадигме.

Работы по описанию и изучению форм функционирования языкового сознания только начинаются. Безусловно, качественная интерпретация материала должна быть поддержана определенной вероятностно-статистической базой. Однако уже сейчас, в самом начале, становится абсолютно понятным, что изучение форм изменения языкового сознания и их диагностика, исследование воздействия различных факторов (гендера, возраста, статуса, профессии и других составляющих языковой личности) на функционирование языкового сознания может стать одним из наиболее перспективных путей развития ассоциативного направления в современной психолингвистике начала XXI века.

В заглавие своей работы мы поставили слово «парадигма». Что же заставило нас обратиться к этому понятию и какой личностный смысл мы в него вкладываем?

Мы рассматриваем это понятие в двух трактовках – широкой и узкой.

В широком смысле под парадигмой понимается вслед за Т. Куном, совокупность методов и приемов, которыми пользуется то или иное научное сообщество, объединенное общей научной идеологией, в отличие от других сообществ, объединенных другой идеологией и другими парадигмами. Так, например, если сравнить парадигму структурной лингвистики и генеративной лингвистики, то главным отличием их парадигм будет то, что первая имеет тенденцию к описанию языка, а вторая - к его моделированию. В то же время общим в этих парадигмах является то, что и первая и вторая приписывают языку свойство структурности. При этом достаточно существенно, что вторая вышла из первой, произошло изменение парадигмы в лингвистике. Когда научная парадигма устанавливается, начинается то, что Кун называет нормальной наукой, т. е. идет разработка деталей, накопление материалов, разгадка "вечных вопросов" согласно установкам принятой парадигмы. После того как наука проходит некий цикл, совершается скоро или не очень скоро научная революция, устанавливающая новую парадигму (Словарь культуры ХХ века, С.207-209).

Сейчас мы наблюдаем, что на смену психолингвистической парадигме постепенно приходят более «антропоориентированные», культурологические и ментальные парадигмы, одной из которых является «ассоциативная модель» языкового сознания (концепция Ю. Н. Караулова и авторов АТСРЯ (см. Караулов, 1993 - 2001). В рамках этой концепции совокупность ассоциаций «создает» некую модель сознания вместе с набором правил оперирования культурными значениями. В результате этого у носителя определенной культуры формируются представления о фрагменте образа мира, системе аксиологических образцов и ценностных ориентиров. В пространстве этой модели можно судить о ментальном климате, характерном для данного момента развития общества в широком социально-психологическом контексте, о возможной динамике развития и перспективных (как правило, спонтанных) изменениях этого общества. Более того, на мой взгляд, эта концепция прямо базируется на идее Ю. Н. Караулова о том, что язык может быть представлен не только в виде системных отношений, не только в виде большой совокупности текстов, но и в виде ассоциативно-вербальной сети, соотносящейся с языковой способностью человека. Основываясь на представлении языка через ассоциативно-вербальную сеть, что, собственно, и разрабатывается в ассоциативной лингвистике, выстраивается теоретическая концепция представления языка через изоморфное ему пространство текстов. Ассоциативное же поле выступает как предмет конструирования и изучения, как единица лексикона языковой личности, как единица языковой способности. Поэтому ассоциативную лингвистику можно рассматривать в качестве новой парадигмы развития лингвистического описания.

В рамках узкой трактовки понятия «парадигма» каждый «параметр» личности человека (пол, возраст и т. д.) рассматривается как некий набор правил - особенностей ассоциативного поведения испытуемых. Здесь языковое сознание может быть рассмотрено как система подпарадигм, где дифференциация проводится по одному из ведущих параметров. В нашем случае ведущей была выбрана гендерная парадигма.

Мы хотим подчеркнуть, что данная работа реализует лишь один из возможных подходов к изучению столь сложных и многомерных объектов, как гендер и языковое сознание. Возможно, другие подходы будут работать эффективнее. Об этом заранее трудно судить. И ещё…

Проведя анализ языкового сознания в рамках гендерной парадигмы, которую мы приняли за ведущую, мы, образно говоря, столкнулись со сферой парадоксальности, которая проявилась одновременно в двух аспектах - при изучении как феномена сознания, так и феномена гендера. И нам кажется, что исследования на стыке этих двух феноменов могут привести к формированию следующей исследовательской парадигмы в гуманитарном знании.

 

1. Андреева Т. В. Колористика городской среды: предпочтения жителей // Ананьевские чтения – 97: Тезисы научно-практической конференции. – СПб., 1997. – С. 269-270.
2. Апресян Ю. Д. Современные методы изучения значений и некоторые проблемы структурной лингвистики // Проблемы структурной лингвистики, М., 1963, Изд-во АН СССР, с.с.102-149.
3. Арнольд И. В. Основы научных исследований в лингвистике, М.: Высшая школа, 1991, 140с.
4. Артемьева Е. Ю., Стрелков Ю. К. Профессиональная составляющая образа мира // Мышление и общение: активное взаимодействие с миром. Сб. научных трудов, Ярославль, 1988, с.с. 52-65.
5. Асмолов А. Г. Принципы организации памяти человека: системно - деятельностный подход к изучению познавательных процессов. М.: МГУ, 1985, 103с.
6. Бабенко Л. Г., Лексические средства обозначения эмоций в русском языке, Свердловск: Уральский госуниверситет им А.М. Горького, 1989, 99с.
7. Бакушева Е. М., Особенности эмоциональной речи мужчин и женщин (на материале французского языка) // Язык и эмоции, Волгоград: Перемена, 1995, с.с.32-37.
8. Балли Ш. Французская стилистика. – М.: Иностр. лит., 1955. – 416с.
9. Балонов Л. Я., Деглин Л. В. Слух и речь доминантного и недоминантного полушарий, Л.: Наука, 1976, 218с.
10. Балонов Л. Я., Деглин Л. В., Черниговская Т. В. Функциональная асимметрия мозга в организации речевой деятельности // Сенсорные системы. Сенсорные процессы в асимметрии полушарий, Л.: Наука, 1985, с.с. 54-63.
11. Бахтин М. М. Литературно-критические статьи в 2-х тт., М.: Художественная литература, 1986. – 432с.
12. Белобородов А. А. Языковое сознание: сущность и статус // Современная наука и закономерности её развития, Томск, 1987, Вып.4, с.с. 92-104.
13. Белов А. И. Цветовые этноэйдемы как объект этнопсихолингвистики // Этнопсихолингвистика, М.: Наука, 1988, с.с.49-58.
14. Береснева Н. И. Периферийные реакции в детских ассоциативных полях Проблемы социо- и психолингвистики. Выпуск 1, Пермь: Перм. Ун-та, 2002, с.с. 53-55.
15. Берн Ш. Гендерная психология, Спб.: Еврознак, 2001, 320с.
16. Бианки В. Л., Филиппова Е. Б., Асимметрия мозга и пол, Спб.: СПб. Ун-т, 1997, 328с.
17. Блинова О. И. Языковое сознание и вопросы теории мотивации // Язык и личность, М.: Наука, 1989, с.с. 122 – 126.
18. Брудный А. А. Значение слова и психология противопоставлений // Семантическая структура слова, М.: Наука, 1971, с.с. 19-27.
19. Буренина Н. В. Гендерная и возрастная дифференциация вербализации эмоций в современном английском языке // Социально-гуманитарные исследования: теоретические и практические аспекты (Межвузовский сборник научных трудов). – Саранск: СВМО, 2001а. – Вып. II, с.с.148-154.
20. Буренина Н. В. Психолингвистический аспект поведения мужчин и женщин во время интервью // Материалы YI научной конференции молодых ученых (Мордовский госуниверситет). – Саранск: СВМО, 2001б, с.с.101-105.
21. Василюк Ф. Е. Структура образа // Вопросы психологии, 1993, №5, с.с.5-19.
22. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание: Пер с англ. Отв. ред. М.А. Кронгауз, вступ. Ст. Е.В. Падучевой. – М.: Русские словари, 1997. – 416с.
23. Величковский Б. Н. Современная когнитивная психология. М.: МГУ, 1982. - 336с.
24. Верньо Ж. К интегративной теории представления // Иностранная психология, М., 1995, т.3, №5, с.9-17.
25. Вилюнас В. К., Основные проблемы психологической теории эмоций // Психология эмоций. Тексты, М.: МГУ, 1984, с.с. 3-27.
26. Витгенштейн Л. Дневники 1914-1916 гг. (с приложением заметок по логике (1913г.) и заметок, продиктованных Муру (1914 г.)), Томск: Водолей, 1998, 199с.
27. Вольф Е. М. Функциональная семантика оценки, М.: Наука, 1985, 228с.
28. Вольф Н. В. Половые различия при запоминании дихотически предъявленных списков слов // Журнал высшей нервной деятельности, 1994, т.44, вып. 1, с.с.18-24.
29. Воронина О. А. Теоретико-методологические основы гендерных исследований // Теория и методология гендерных исследований. Курс лекций/ Под общ. ред. О. А. Ворониной.- М.: МЦГИ – МВШСЭН – МФФ, 2001, с.с. 13-106.
30. Вул С. М., Горошко Е. И.Судебно - автороведческая классификационная диагностика: установление половой принадлежности автора документа // Современные достижения науки и техники в борьбе с преступностью. Материалы научно-практической конференции.- Минск, 1992.- с.с. 139-141.
31. Вул С. М., Мартынюк А. П. Теоретические предпосылки диагностирования половой принадлежности автора документа // Современное состояние и перспективы развития традиционных видов криминалистической экспертизы.- М., 1987.- с.с. 105-112.
32. Выготский Л. С. Мышление и речь // Выготский Л. С. Собр. соч., М.: Лабиринт, 1982, т.2, с.с.5-361.
33. Галагудзе С. С. Лексико-грамматические характеристики спонтанной речи как средство психодиагностики. Влияние эмоционально-интеллектуального напряжения на динамику словесных ассоциаций // Диагностика психических состояний в норме и патологии, Л.: Медицина, 1980, с.с. 45-52; 78-85.
34. Галунов В. И. Механизм действия метода семантически противоположных пар //Психологический журнал, 1980, Т.1, №6, с. 62-70.
35. Гасица Н. А. Ассоциативная структура значения слова в онтогенезе. Диссертация кандидата филологических наук. Москва, 1990, 184с.
36. Геодакян В. А. Асинхронная асимметрия // Журнал высшей нервной деятельности, 1993, т.43, вып. 3, с.с.543-561
37. Гершунский Б. С. Менталитет и образование. Учебное пособие для студентов. - М.: Институт практической психологии, 1996. – 144с.
38. Глозман Ж. М., Самойлова В. М. Метод свободных ассоциаций в клинической психологии // Методы психологии, Ростов-на–Дону: Феникс, 1997, с.с. 63-64.
39. Глозман Ж. М., Самойлова В. М., Лексикон как форма языкового сознания // Материалы XII международного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации “Языковое сознание и образ мира”, Москва, 2-4 июня 1997 г., М.: Институт языкознания РАН и МГЛУ, 1997, с.44.
40. Глозман Ж. М., Кожинова А. В. Ассоциативный эксперимент в дифференциальной диагностике органических и психогенных заболеваний // Проблемы патологии развития и распада речевой функции СПб.: «Санкт-Петербургский университет», 1999, с.с. 116-122.
41. Глозман Ж. М. Речевое сознание и зрительные образы // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1-3 июня 2000г. / Редактор Е. Ф. Тарасов. – М.: Институт языкознания РАН и МГЛУ, 2000, с.с. 61-62.
42. Глозман Ж. М., Игнатьева С. Ю. Речевое сознание в нейропсихологической реабилитации // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1-3 июня 2000г. / Редактор Е. Ф. Тарасов. – М.: Институт языкознания РАН и МГЛУ, 2000, с.с. 62-63.
43. Головин Б. Н. Язык и статистика, М.: Просвещение, 1970, 90с.
44. Гомон Т. В. Исследование документов с деформированной внутренней структурой. Дисс….канд. юридич. наук, М., 1990, 148с.
45. Горошко Е. И. Особенности мужского и женского вербального поведения (психолингвистический анализ). Дис. канд. филол. наук, Москва, 1996, 158с.
46. Горошко Е. И. Особенности мужского и женского стиля письма // Гендерный фактор в языке и коммуникации, Сборник научных трудов, МГЛУ, выпуск 446, Москва, 1999, с.с.44-60.
47. Горошко Е. И. Особенности мужской и женской ассоциативной картины мира в русском языке // Wiener Slawistischer Almanach, N40, 1997, p.p. 201-248.
48. Горошко Е. И. Специфика ассоциативного сознания некоторых групп русскоязычного населения Украины // Языковое сознание формирование и функционирование, М.: Институт языкознания РАН, 1998, с.с. 186-200.
49. Горошко Е. И. “Эмоция – ассоциация” и их связь со спецификой русского языкового сознания // Язык и образование, Курск: КГПУ, 1999, с.с. 40-59.
50. Горошко Е. И. Изучение вербальных ассоциаций на цвета // Языковое сознание и образ мира, М.: Институт языкознания РАН, 2000, с.с. 291 – 313.
51. Горошко Е. И. Материалы к ассоциативному словарю русскоговорящего населения Украины // Психолингвистика 2001, (учебно-справочное пособие), под ред. В. П. Белянина, М.: Психология – Бизнес Онлайн, 2001а, электронное издание.
52. Горошко Е. И. Интегративная модель свободного ассоциативного эксперимента (Монография), М.- Харьков: Ра-Каравелла, 2001б, 320с.
53. Горошко Е. И. Языковое сознание (ассоциативная парадигма). Дисс. … докт. филол. наук, Москва, 2001в, 553с.
54. Горошко Е. И. Судебно-автороведческая классификационная экспертиза: установление пола автора текста. // Теорія та практика судової експертизи і криміналістики (Збірник науково-практичних матеріалів конференції), Харків, Право, 2003, Випуск 3, с.с.221-226.
55. Готтсданкер Р. Основы психологического эксперимента: Учебное пособие. Пер. с англ. – М.: МГУ, 1982 – 464с.
56. Грановская Р. М. Элементы практической психологии. – 3-е изд., с изм. и доп. – СПб.: Свет, 1997. – 608с.
57. Гриндель О. М. Межцентральные отношения в коре большого мозга по показатели когерентности ЭЭГ при восстановлении сознания и речи после длительной комы // Журнал высшей нервной деятельности, 1989, т. 35, №1, С. 60-87.
58. Гроф С., Галифакс Дж. Человек перед лицом смерти, М.: ИНИОН РАН, 1995, 301с.
59. Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию, М.: Прогресс, 1984. – 397с.
60. Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры, М.: Искусство, 1972, 318с.
61. Гуревич П. С. Психология. Учебное пособие, М.: Знание, 1999, 304с.
62. Джемс У. Что такое эмоция? // Психология эмоций. Тексты, М.: МГУ, 1984, с.с. 83-93.
63. Деглин В. Л., Балонов Л. Я., Долинина И. Б. Язык и функциональная асимметрия мозга // Учен. Записки Тартуского Ун-та. Текст и культура. Труды по знаковым системам. Т.16, Тарту, 1983, с.с. 31-41.
64. Деглин В. Л., Николаенко Н. Н. О роли доминантного полушария в регуляции эмоциональных состояний // Физиология человека, том 1, №3, 1975, с.с. 418-426.
65. Дмитрюк Н. В. Национально-культурная специфика вербальных ассоциаций на некоторые казахские и русские слова // Психологические и лингвистические проблемы языковых контактов, Калинин: КГУ, 1984, с.с. 40-49.
66. Дмитрюк Н. В. Ассоциативные структуры слов - цветообозначений // Психолингвистические проблемы фонетики и лексики, Калинин: КГУ, 1989, с.с. 117-123.
67. Дмитрюк Н. В. Формы существования и функционирования языкового сознания в негомогенной культурной среде, Автореф. дис. ...докт. филол. наук, Москва, 2000а, 60с.
68. Дмитрюк Н. В. Ассоциативные портреты – характеристики представителей русского и казахского этносов // Языковое сознание и образ мира, М.: Институт языкознания РАН, 2000б, с.с. 248 – 268.
69. Добровольский Д. О., Кирилина А. В. Феминистская идеология в гендерных исследованиях и критерии научности // Гендер как интрига познания, М.: Рудомино, 2000, с.с. 19-35.
70. Долинина И. Б., Балонов Л. Я., Деглин В. Л. Особенности установления семантико-синтаксических отношений между единицами языка в условиях преходящей инактивации доминантного и недоминантного полушарий // Тезисы YI Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации, М.: Институт языкознания АН СССР, 1978, с.с. 58-60.
71. Доценко Т. И. Влияние фактора «пол» на внутренний лексикон подростка // Русский язык сегодня, М.: Азбуковник, 2000, с.с. 78-83.
72. Дубов И. Г. Феномен менталитета: психологический анализ // Вопросы психологии, 1993, №5, с.с. 20-29.
73. Дубровская Л. А., Овчинникова И. Г., Пенягин Е. Б. Наивная картина мира: возрастные изменения от 6 до 10 лет // Антропоцентрический подход к языку, Часть II, Пермь: Перм. ун-та, 1998, с.с. 173-185.
74. Ейгер Г. В. Языковое сознание и механизм контроля языковой правильности речи // Тезисы IX Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. “Языковое сознание”, Москва, 30 мая – 2 июня 1988 г., М.: Институт языкознания АН СССР, с.с. 59 – 60.
75. Ерофеева Т. И. Социолект в стратификационном исполнении // Русский язык сегодня, М.: Азбуковник, 2000, с.с. 85-92.
76. Ершова Т. А. Русско-немецкие ассоциативные портреты (опыт интерпретации) Дис. …канд. филол. наук, М., 1998, 149с.
77. Жеребкина И. А. Феминистская теория 90-х годов // Введение в гендерные исследования. Ч. 1: Учебное пособие, Харьков – Спб: ХЦГИ – Алетейя, 2001, с.с. 49-79.
78. Жукова И. Л., Ахутина Т. В. Ассоциативные реакции у больных с афазией // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1-3 июня 2000г. / Редактор Е. Ф. Тарасов. – М.: Институт языкознания РАН и МГЛУ, 2000, с.с. 87-88.
79. Журавлева И. В., Курочкина И. А. Проблемы взаимосвязи гендерных характеристик интервьюера и ответов респондентов // Гендерные исследования и гендерное образование в высшей школе: Материалы международной научной конференции, Иваново, 25-26 июня 2002 г.: В 2 ч. – Ч. II. История, социология, язык, культура. – Иваново: Иван. гос. ун-т, 2002, с.с. 142-145.
80. Завьялова М. В. О влиянии родного языка больных афазией на порождение ассоциаций // Материалы XII международного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации “языковое сознание и образ мира”, Москва, 2-4 июня 1997 г., М.: Институт языкознания РАН и МГЛУ, 1997, с.с. 62-63.
81. Завьялова М. В. Исследование речевых механизмов при билингвизме (по данным ассоциативного эксперимента с литовско-русскими билингвами) // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1-3 июня 2000г. / Редактор Е. Ф. Тарасов. – М.: Институт языкознания РАН и МГЛУ, 2000, с.с. 88-89.
82. Завьялова М. В. Исследование речевых механизмов при билингвизме (на материале ассоциативного эксперимента с литовско-русскими билингвами) // Вопросы языкознания, 2001, №5, с.с. 60-85.
83. Залевская А. А. Экспериментальное исследование ассоциативной структуры памяти // Алма-Ата: Педагогика и психология. - 1969, с.с.58-59.
84. Залевская А. А. Слово как опорный элемент сознания // Тезисы IX Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. “Языковое сознание”, Москва, 30 мая – 2 июня 1988 г., М.: Институт языкознания АН СССР, Москва, 1988а, с.с. 68-69.
85. Залевская А. А. Некоторые проявления языка и культуры испытуемых в материалах ассоциативных экспериментов // Этнопсихолингвистика, М.: Наука, 1988б, с.с. 34-48.
86. Залевская А. А. Слово в лексиконе человека (Психолингвистическое исследование), Воронеж: Воронежский ун-т, 1990, 205с.
87. Залевская А. А. Функциональная основа разграничения парадигматическмх и синтагматических связей при анализе материалов ассоциативных экспериментов // Структурно-семантические исследования русского языка, Воронеж: Изд-во Воронеж. Ун-та, 1994, С. 5-13.
88. Залевская А. А. Вопросы теории и практики межкультурных исследований // Этнокультурная специфика языкового сознания. Сборник статей /Отв. Ред. Н. В. Уфимцева./, М.: Институт языкознания РАН, 1996а, с.с. 23 - 39.
89. Залевская А. А. Вопросы теории овладения вторым языком в психолингвистическом аспекте, Тверь: ТГУ, 1996б, 195с.
90. Залевская А. А. Значение слова и возможности его описания // Языковое сознание: формирование и функционирование. Сборник статей / Отв. ред. Н. В. Уфимцева. – М.: Институт языкознания РАН, 1998. с.с. 35 – 54.
91. Залевская А. А. Введение в психолингвистику. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 1999 - 382с.
92. Зейгарник Б. В. Основы патопсихологии, М.: Наука, 1973, 152с.
93. Зинченко В. П. Миры сознания и структуры сознания // Вопросы психологии, 1991, №2, с.с.17-20
94. Зинченко В. П., Мамардашвили М. К. Проблема объективного метода в психологии // Вопросы философии, 1977, №2, с.с.35-45.
95. Зинченко В. П. Посох Мандельштама и трубка Мамардашвили. К началам органической психологии, М., 1997, 98с.
96. Иванов В. В. Художественное творчество, функциональная асимметрия мозга и образные способности человека // Учен. Записки Тартуского Ун-та. Текст и культура. Труды по знаковым системам. Т.16, Тарту, 1983, с.с.3-14.
97. Иванов Л. М., Урванцев Л. П., Экспериментальное исследование цветовых ассоциаций // Психологические проблемы рационализации деятельности. Вып. 2, Ярославль, ЯГУ, 1978, с.с. 55-64.
98. Иванова Е.Ф. Исследование некоторых психологических особенностей людей, занимающихся правозащитной деятельностью // Права людини, Iнформацiйний бюлетень Харкiвської правозахисної групи, Спецвипуск 21, 15 березня 1997 року, ХПГ Iнформ, с.с. 2-11.
99. Изард К., Эмоции человека, М.: МГУ, 1980, 440с.
100. Измайлов Ч. А., Цветовая характеристика эмоций // Вестник МГУ, сер.14, Психология, 1995, №4, с.с.27-35.
101. Измененные состояния сознания: современные исследования (научно-аналитический обзор), М.: ИНИОН РАН, 1995, 56с.
102. Ильин Е. П. Дифференциальная психология мужчины и женщины. – СПб.: Питер, 2002 – 544с.
103. Ильясов И. И. Психологические и физиологические методы психолингвистического исследования. // Основы теории речевой деятельности. М.: Наука, 1974. – с.с. 17-25
104. Йокояма О. Ц. Когнитивный статус гендерных различий в языке и их когнитивное моделирование // Wiener Slawistischer Almanach, Munchen, Sonderband 55 (2002) X-XX, с.с. 29-40.
105. Каменская О. Л. Гендергетика – междисциплинарная наука. // Тезисы докладов Второй Международной Конференции «Гендер: язык, культура, коммуникация», МГЛУ, Москва, 22-23 ноября 2001г., - М: МГЛУ, 2001, с.с. 62-63.
106. Каменская О. Л. Гендергетика – наука будущего // Гендер как интрига познания: гендерные исследования в лингвистике, литерутороведении и теории коммуникации (альманах, пилотный выпуск), М.: Рудомино, 2002а, с.с. 13-19
107. Каменская О. Л. Теория языковой личности – инструмент гендергетики // Доклады Второй Международной Конференции «Гендер: язык, культура, коммуникация», МГЛУ, Москва, 22-23 ноября 2001г., - М: МГЛУ, 2002б, с.с. 184 - 188.
108. Карасик В. И. Ценностная картина мира: межкультурный аспект // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1-3 июня 2000г., – М.: Институт языкознания РАН и МГЛУ, 2000, с.с. 106-107.
109. Караулов Ю. Н. Общая и русская идеография, М.: Наука. яз., 1976, 354с.
110. Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность, М.: Наука, 1987, 261с.
111. Караулов Ю. Н., Ассоциативная грамматика русского языка, М.: Рус. Яз., 1993, 331с.
112. Караулов Ю. Н. От структуры ассоциативного словаря к структуре языковой способности // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия Филология. Журналистика. 1994а, №1, с.с.15-26.
113. Караулов Ю. Н. Русский ассоциативный словарь как новый лингвистический источник и инструмент анализа языковой способности // Русский ассоциативный словарь. Книга 1, (Ю. Н. Караулов, Ю. А. Сорокин, Е. Ф. Тарасов, Н. В. Уфимцева, Г. А. Черкасова. М.: Помовский и партнеры, 1994б, с.с. 191 - 218.
114. Караулов Ю. Н. Типы коммуникативного поведения носителя языка в ситуации лингвистического эксперимента // Этнокультурная специфика языкового сознания, М.: Институт языкознания РАН, 1996, с.с. 67 - 96.
115. Караулов Ю. Н. Активная грамматика и ассоциативно-вербальная сеть. М.: ИРЯ РАН, 1999а. – 180с.
116. Караулов Ю. Н. Ассоциативный анализ: новый подход к интерпретации художественного текста // Материалы IX Конгресса МАПРЯЛ, Братислава, 1999б, М., с.с. 151 – 186.
117. Караулов Ю. Н. Семантический гештальт ассоциативного поля и образы сознания // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1-3 июня 2000г. / Редактор Е. Ф. Тарасов. – М.: Институт языкознания РАН и МГЛУ, 2000а, с.с. 107-108.
118. Караулов Ю. Н. Показатели национального менталитета в ассоциативно-вербальной сети // Языковое сознание и образ мира, М.: Институт языкознания РАН, 2000б, с.с. 191 – 206.
119. Караулов Ю. Н., Коробова М. М. Индивидуальный ассоциативный словарь //Вопросы языкознания, 1993, №5, с.с. 5 - 15.
120. Каспранский Р.С. Языковые представления и языковое сознание // Тезисы IX Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. “Языковое сознание”, Москва, 30 мая – 2 июня 1988 г., М.: Институт языкознания АН СССР, с.с. 84 – 85.
121. Кирилина А. В. Гендер: лингвистические аспекты, М.: Институт социологии РАН, 1999, 200с.
122. Кирилина А. В. Гендерные аспекты языка и коммуникации, Дисс. ….док. филол. наук, Москва, 2000, 330с.
123. Кирилина А. В. Новый этап развития отечественной лингвистической гендерологии // Гендерные исследования и гендерное образование в высшей школе: Материалы международной научной конференции, Иваново, 25-26 июня 2002 г.: В 2 ч. – Ч. II. История, социология, язык, культура. – Иваново: Иван. гос. ун-т, 2002а, с.с. 238-242.
124. Кирилина А. В. Гендерные исследования в отечественной лингвистике: проблемы, связанные с бурным развитием // Доклады Второй Международной Конференции «Гендер: язык, культура, коммуникация», МГЛУ, Москва, 22-23 ноября 2001г., - М: МГЛУ, 2002б, с.с. 5-13.
125. Клар Г. Тест Люшера: психологическая характеристика восьми цветов // Магия цвета, Харьков: АО Сфера, 1996, с.с. 3-42.
126. Климов Е. А. Образ мира в разнотипных профессиях: Учебное пособие. – М.: МГУ, 1995. – 224с.
127. Колодкина Е. Н. Оценка и эмоциональность в психологической структуре значения слова // Проблемы семантики: психолингвистические исследования, Тверь: ТГУ, 1991, с.с. 89 - 93.
128. Колодкина Е. Н. Психолингвистическое исследование слов - цветообозначений // Слово и текст в психолингвистическом аспекте, Тверь: ТГУ, 1999, с.с. 108 – 112.

129.                     Колосова О. Н. Когнитивные основания языковых категорий (На материале современного английского языка). Дисс. … доктора филол. наук.- М., 1996.- 325с.

130.                     Кон И. С. Лунный свет на заре. Лики и маски однополой любви, М.: Олимп, 1998, 434с.

131.                     Коновалов В. Ф., Отмахова Н. А. Особенности межполушарных взаимодействий при запечатлении информации // Вопросы психологии, №4, 1984, с.с. 96-101

132.                     Корж Н. Н., Лупенко Е. А., Сафуанова О. В., Трудно ли запомнить цвет? // Проблема цвета в психологии, М.: Наука, 1993, с.с. 137-143.

133.                     Корж Н. Н., Ребеко Т. А., Красный цвет: существует ли он? // Проблема цвета в психологии, М.: Наука, 1993, с.с. 121-126.

134. Короткова Е. В., Кузнецов О. Н., Лебедев В. И., Хлебников Г. Ф., Психолингвистические показатели как индикаторы нервно-психического состояния человека в экспериментальном длительном одиночестве // Материалы второго симпозиума по психолингвистике (Москва, 4-6 июня 1968 г.), М.: Наука, 1968, с.с. 69-71.
135. Костандов Э. А. Восприятие и эмоции, М.: Медицина, 1977, 248с.
136. Костандов Э. А. Сознание и бессознательное как проблема высшей нервной деятельности человека // Журнал высшей нервной деятельности, 1984, т.34, №3, с.с. 403-411.
137. Котик М. А. О применении ассоциативного эксперимента для оценки значимости событий // Уч. Зап. Тарт. ун-та, 1981, вып. 569, с.с. 3-17.
138. Красных В.В. Виртуальная реальность или реальная виртуальность? Человек, сознание, коммуникация. М.: Диалог МГУ, 1998, 350с.
139. Красных В. В. Основы психолингвистики и теории коммуникации: Курс лекций, М.: ИТДГК «Гнозис», 2001. – 270с.
140. Кроче Б. Эстетика как наука о выражении и как общая лингвистика: Теория, М., 1920, ч.1, 170с.
141. Крушевский Н.В. Очерк науки о языке, Казань, 1883. – 148с.
142. Кубрякова Е. С. Эволюция лингвистических идей во второй половине XX века (опыт парадигмального анализа) // Язык и наука конца XX века, М.: Институт языкознания РАН, 1995, с.с. 144-238.
143. Курбангалиева М. Р. Татарские и русские соматологические портреты // Язык, сознание, коммуникация, М., Филология, 1998, вып. №4, с.с. 66-69.
144. Курильски-Ожвэн Ш., Арутюнян М. Ю., Здравомыслова О. М. Образы права в России и Франции, Учебное пособие, М.: Аспект Пресс, 1996. – 215с.
145. Курнаева Н. А., Рябов О. В. Русские и немцы глазами российских студентов: гендерные аспекты // Гендерные исследования и гендерное образование в высшей школе: Материалы международной научной конференции, Иваново, 25-26 июня 2002 г.: В 2 ч. – Ч. II. История, социология, язык, культура. – Иваново: Иван. гос. ун-т, 2002, с.с. 135-140.
146. Кучеренко В. В. Процессы категоризации в измененных состояниях сознания // Материалы XII международного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации “языковое сознание и образ мира”, Москва, 2-4 июня 1997 г., М.: Институт языкознания РАН и МГЛУ, 1997, с.с. 91-92.
147. Ларина О. Д., Ковалева О. А. Неосознаваемые преморбидные словесные ассоциации при использовании прямых методов в восстановительном обучении больных афазией // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1-3 июня 2000г. / Редактор Е. Ф. Тарасов. – М.: Институт языкознания РАН и МГЛУ, 2000, с.с. 136-137.
148. Лебедева С. В. Специфика ассоциативных связей в условиях патологии речи // Материалы XII международного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации “языковое сознание и образ мира”, Москва, 2-4 июня 1997 г., М.: Институт языкознания РАН и МГЛУ, 1997, с. 94.
149. Леви - Брюль Л. Первобытное мышление, М.: Атеист, 1930, 240с.
150. Левицкий В. В. Экспериментальные данные к проблеме смысловой структуры слова // Семантическая структура слова, М.: Наука, 1971, с.с.151 – 167.
151. Левицкий В. В. Ассоциативный набор слов и факторы, влияющие на его гомогенность // Слово и текст в психолингвистическом аспекте, Тверь: ТГУ, 1992, с.с. 57 – 62.
152. Леонтьев А. А. Психологическая структура значения // Семантическая структура слова, М.: Наука, 1971, с.с. 7-19.
153. Леонтьев А. А. Общие сведения об ассоциациях и ассоциативных нормах // Словарь ассоциативных норм русского языка, М.: МГУ, 1977, с.с. 3-16.
154. Леонтьев А. А. Психолингвистические проблемы семантики, М.: Наука, 1983а – 285с.
155. Леонтьев А. А. Языковое сознание и образ мира // Тезисы IX Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. “Языковое сознание”, Москва, 30 мая – 2 июня 1988 г., М.: Институт языкознания АН СССР, 1988б, с.с. 105 – 106.
156. Леонтьев А. А. Основы психолингвистики. – М.: Смысл, 1999. – 287с.
157. Леонтьева А. Н. Опыт структурного анализа цепных ассоциативных рядов, М.: 1928.
158. Леонтьев А. Н. Психология образа // Вестник МГУ, серия 14, Психология, 1979, №2, с.с. 3-13.
159. Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики, М: МГУ, 1972. – 575с.
160. Леонтьев А. Н. Образ мира // Избранные психологические произведения: В 2-х т. Т II. – М.: Педагогика, 1983а. – с.с. 251-261.
161. Леонтьев А. Н. Деятельность, сознание, личность // Избранные психологические произведения: В 2-х т. Т II. – М.: Педагогика, 1983б. – с.с. 94-231.
162. Леонтьев А. Н. Материалы о сознании, Вестник МГУ, серия 14, Психология, 1988, №3, с.с. 6-25.
163. Леонтьев Д. А. Значение и личностный смысл: две стороны одной медали // Психологический журнал, 1997, №5, с.с. 19-30.
164. Ломов Б.Ф. Методологические и теоретические проблемы психологии, М.: Наука, 1984, 444с.
165. Лотман Ю. М. Культура и взрыв, М.: Гнозис, Издательская группа Прогресс, 1992, 272с.
166. Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров, М.: Логос, 1996, 447с.
167. Лурия А. Р. Речевые реакции ребенка // Речь и интеллект в развитии ребенка. _Казань: Полиграфшкола им. В.А. Луначарского, 1927, 74с.
168. Лурия А. Р., Диагностика следов аффекта // Психология эмоций. Тексты, М.: МГУ, 1984, с.с. 228-235.
169. Лурия А. Р. Язык и сознание / Под ред. Е. Д. Хомской. Ростов-на-Дону: Феникс, 1998. – 416с.
170. Лурия А. Р. Письмо и речь: Нейролингвистические исследования, М.: Академия, 2002. – 352с.
171. Лэйси Х. Свободна ли наука от ценностей? Ценности и научное понимание, М.: Логос, 2001. – 360с.
172. Любимов Ю. В. Природа ассоциации: структура словесной памяти и понятие ассоциативного значения // Словарь ассоциативных норм русского языка, М.: МГУ, 1977, с.с. 25-31.
173. Люшер М. Сигналы личности: ролевые игры и их мотивы, М.: Модэк, 1996, 160с.
174. Лях Н. Ю. Особенности восприятия слов в шуме и функциональная асимметрия мозга: роль лингвистических факторов. Автореф. дисс. … канд. психол. наук, СПб, 1996, 24с.
175. Малышева М. М. Анализ качетсвенных данных в гендерных исследованиях // Гендерный калейдоскоп. Курс лекций, М.: Academia, 2001, с.с. 146-168.
176. Мамардашвили М. К. Сознание как философская проблема // Вопросы философии. 1990, №10, с.с. 3-18.
177. Мамардашвили М. К. Парадоксы сознания // Тайны сознательного и бессознательного: Хрестоматия / Сост. К. В. Сельченок. – Мн.: Харвест, 1998, с.с. 12-30.
178. Манекин В. В. Проблема моделирования ментальности: методологический аспект // Тез. докл. Международной научной конференции “Методология современных гуманитарных исследований: Человек и компьютер”, Донецк, 1991, с.с. 17-30.
179. Марков В. В. Разум и сердце: история и теория менталитета. СПб., СПб. Ун-та, 1993, 89с.
180. Мартинович Г. А. Семантическая структура глагола в современном русском языке, Атореф. дис. …канд. филол. наук, Л., 1979, 23с.
181. Мартинович Г. А. Вербальные ассоциации и организация лексикона человека // Научн. докл. высш. шк.: Филологические науки, 1989, №3, с.с. 39-45.
182. Марцинковская Т. Д., Русская ментальность и её отражение в науках о человеке. М.: ИНИОН РАН, 1994, 155с.
183. Маслова В. А. Экспериментальное изучение национально-культурной специфики внешних и внутренних качеств человека (на материале киргизского языка) // Этнопсихолингвистика, М.: Наука, 1988, с.с. 116 - 120.
184. Маслыко Е. А. Овладение иностранным языком как трансформация знакового носителя сознания // Тезисы IX Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. “Языковое сознание”, Москва, 30 мая – 2 июня 1988 г., М.: Институт языкознания АН СССР, 1988, с.с. 119 – 120.
185. Материалы YI симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации, М.: Институт языкознания АН СССР, 1978, 217с.
186. Материалы IX симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации, М.: Институт языкознания АН ССР, 1988, 205с.
187. Материалы XII симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации, М.: Институт языкознания РАН и МГЛУ, 1997, 180с.
188. Материалы XIII симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации, М.: Институт языкознания РАН и МГЛУ, 2000, 287с.
189. Ментальность россиян (Специфика сознания больших групп населения России) (Ведущий редактор И. Г. Дубов), М.: Институт психологии РАН, 1997. – 475с.
190. Мещеркина Е. Ю. Качественные методы в гендерной социологии // Гендерный калейдоскоп. Курс лекций, М.: Academia, 2001а, с.с.169-187.

191.          Мещеркина Е. Ю. Феминисткий подход к интерпретации качественных данных: методы анализа текста, интеракции и изображения // Введение в гендерные исследования, Ч.1, Харьков ХЦГИ – СПб.: Алетейя, 2001б, с.с.197-237.

192. Миронова Л. Н. Семантика цвета в эволюции и психики человека // Проблема цвета в психологии, М.: Наука, 1993, с.с.172 - 178.
193. Миронова Н. И. Гендерные различия в представлении мотивированного и немотивированного объекта (По данным ассоциативного эксперимента) // Доклады Второй Международной Конференции «Гендер: язык, культура, коммуникация», МГЛУ, Москва, 22-23 ноября 2001г., - М: МГЛУ, 2002б, с.с.236-242.
194. Митькин А. А., Перцева Т. М. Динамика формы и цвета в творчестве Василия Кандинского и Казимира Малевича //Проблема цвета в психологии, М.: Наука, 1993, с.с. 189 - 196.
195. Морозов В. П., Вартанян Г. А., Галунов В. И. Восприятие речи: Вопросы функциональной асимметрии мозга, М.: Наука, 1988, 235с.
196. Морозова А. О., Симакова О. В. Влияние гендерной принадлежности на уровень искренности ответов респондентов // Гендерные исследования и гендерное образование в высшей школе: Материалы международной научной конференции, Иваново, 25-26 июня 2002 г.: В 2 ч. – Ч. II. История, социология, язык, культура. – Иваново: Иван. гос. ун-т, 2002, с.с. 146-147.
197. Мягкова Е. Ю. Эмоциональная нагрузка слова и её проявление в материалах ассоциативного эксперимента // Психолингвистические исследования в области лексики и фонетики, Калинин: КГУ, 1981, с.с. 82-94.
198. Мягкова Е. Ю. Эмоциональная нагрузка слова: опыт психолингвистического исследования, Воронеж: ВГУ, 1990, 108с.
199. Мягкова Е. Ю. “Русский ассоциативный словарь” и проблемы исследования эмоциональности лексики // Этнокультурная специфика языкового сознания. Сборник статей /Отв. Ред. Н.В. Уфимцева/, М.: Институт языкознания РАН, 1996, с.с. 176 - 180.
200. Мягкова Е. Ю. Эмоционально-чувственный компонент значения слова. – Курск: Курск. Гос. Пед. Ун-т, 2000. – 110с.
201. Налимов В. В. Спонтанность сознания, М.: Прогресс, 1989, с.с. 39-42.
202. Наумова О. Д. Понятие «языковое – речевое сознание» (психолингвистический анализ) // Тезисы IX Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. “Языковое сознание”, Москва, 30 мая – 2 июня 1988 г., М.: Институт языкознания АН СССР, 1988, с.с. 124 – 125.
203. Наумова Т. Н. О развитии значения слова в онтогенезе речи // Психолингвистические исследования в области лексики и фонетики, Калинин: КГУ, 1983, с.с. 109-118.
204. Наумова Т. Н. Способы идентификации значения слова в онтогенезе речи (По материалам эксперимента с дошкольниками – татарами) // Психологические и лингвистические аспекты проблемы языковых контактов, Калинин: КГУ, 1984, с.с. 111-115.
205. Нефедова В. А. К вопросу о речевом поведении мужчин и женщин (различие фонетических реакций мужчин и женщин) // Романо-германская филология, Саратов: СГУ, 2000, с.с. 55-58
206. Никитина Е. С. Проблема сознания в психологии (исторический аспект) // Язык и сознание: парадоксальная рациональность, М.: Институт языкознания РАН, 1993, с.с. 35-50.
207. Николаенко Н. Н., О роли доминантного и недоминантного полушарий мозга в восприятии и обозначении цвета // Физиология человека, 1981, т.7, №3, с.с. 441-448.
208. Николаенко Н. Н. Цветовые пространства доминантного и недоминантного полушарий мозга // Учен. Записки Тартуского Ун-та. Текст и культура. Труды по знаковым системам. Т.16, Тарту, 1983, с.с. 85-100.
209. Николаенко Н. Н. Функциональная асимметрия мозга и изобразительные способности // Учен. Записки Тартуского Ун-та. Труды по знаковым системам. Т.20, Тарту, 1986, с.с.84-98.
210. Николаенко Н. Н., Егоров А. Ю., Траченко О. П., Грицышина М. А. Функциональная асимметрия мозга и ассоциативный процесс // Материалы XII международного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации “языковое сознание и образ мира”, Москва, 2-4 июня 1997 г., М.: Институт языкознания РАН и МГЛУ, 1997, с. 113.
211. Николаенко Н. Н., Егоров А. Ю., Траченко О. П., Грицышина М. А. Языковая компетенция правого и левого полушарий мозга: специализация и взаимодействие // Московский лингвистический журнал, М.: РГГУ, 1998, с.с. 46-68.

212.                     Носенко Э.Л. Эмоциональное состояние и речь, Киев: «Вища школа», 1981, 195с.

213. Общее языкознание (Учебное пособие для филологических факультетов вузов) Под общей ред. Супруна А.Е. – Мн.: Выш. Школа, 1983. – 456с.
214. Овчинникова И. Г. Ассоциации и высказывание: Структура и семантика. Учебное пособие по спецкурсу, Пермь: Перм. Гос. Ун-т, 1994, 124с.
215. Овчинникова И. Г. Ментальный лексикон русского ребенка: гендерные различия // Изменяющийся языковой мир. Тезисы докладов международной научной конференции, Пермь, Перм. Ун-т., 12-17 ноября 2001 г., Пермь: Перм. ун-т., 2001, с.с. 242-243.
216. Овчинникова И. Г. Зависимость ассоциирования от когнитивных характеристик ребёнка // Проблемы социо- и психолингвистики. Выпуск 1, Пермь: Перм. Ун-та, 2002, с.с. 37-39.
217. Отмахова Н. А. Половые особенности межполушарной асимметрии // Асимметрия мозга и память, Пущино, 1987, с.с. 115-124.
218. Ощепкова Е. С. Психологческие особенности мужчин и женщин, проявляющиеся в письменной речи // Доклады Первой Международной конференции «Гендер: Язык, Культура, Коммуникация», М.: МГЛУ, 2001, с.с. 279-289.
219. Ощепкова Е. С. Выявление идентификационных признаков мужской и женской письменной речи при искажении текстов // Теорія та практика експертизи і криміналістики. Випуск 2: Збірник матеріалів міжнарод. Наук. - практ. Конф, Харків: Право, 2002, с.с. 221-226.
220. Ощепкова Е. С. Возможность идентификации пола автора письменного текста //Гендерные исследования и гендерное образование в высшей школе: Материалы международной научной конференции, Иваново, 25-26 июня 2002 г.: В 2 ч. – Ч. II. История, социология, язык, культура. – Иваново: Иван. гос. ун-т, 2002, с.с. 256-258.
221. Пахомова А. С. Влияние наиболее эмоционально значимых стимулов на семантический состав вербальных ассоциаций // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1-3 июня 2000г. / Редактор Е. Ф. Тарасов. – М.: Институт языкознания РАН и МГЛУ, 2000, с.182.
222. Перфильева С. Ю. Специфика значения слов – названий эмоций в английском и русском языках. Дипломная работа, Курский государственный педагогический университет, Курск, 1997а., 135с.
223. Перфильева С. Ю. Экспериментальное исследование названий эмоций // Психолингвистические исследования слова и текста, Тверь: ТГУ, 1997б, с.с. 104-108.
224. Першай А. Колонизация наоборот: гендерная лингвистика в бывшем СССР // Гендерные исследования, Харьков: ХЦГИ, 2002, №7-8, с.с. 236-249.
225. Петренко В. Ф. Психосемантический подход к этнопсихологическим исследованиям // Советская этнография, 1987, №3, с.с.15-19.
226. Петренко В. Ф., Кучеренко В. В. Взаимосвязь эмоций и цвета // Вестн. Моск. Ун-та, сер. 14, Психология, 1988, №3, с.с. 70-82.
227. Петренко В. Ф. Основы психосемантики: Учебное пособие. – Смоленск: СГУ, 1997 – 400с.
228. Петухов В. В. Образ мира и психологическое изучение мышления // Вестник МГУ, серия 14 “Психология”, №4, 1984, с.с. 13-20.
229. Пищулина О. Н. Использование гендерной парадигмы в современной социологической теории // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: Збірник наукових праць. – Харків: Видавничий центр Харківського національного університету ім. В. Н. Каразіна, 1999, с.с. 34-38.
230. Попова З. Д., Стернин И. А. Язык и национальная картина мира, Воронеж: Истоки, 2003, 59с.
231. Портнов А. Н. О понятии знакового сознания // Тезисы IX Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. “Языковое сознание”, Москва, 30 мая – 2 июня 1988 г., М.: Институт языкознания АН СССР, 1988, с.с. 139-141.
232. Портнов А. Н. Взаимосвязь языка и сознания в философии XIX – XX веков: методологический анализ основных направлений исследования. Дисс. … доктора философских наук, Иваново, 1998, 605с.
233. Пособие по применению психологической методики MMPI/ Сост. Собчик Л. Н. - М.: НИИ психиатрии МЗ РСФСР, 1971, 56с.
234. Потебня А. А. Мысль и язык, Харьков, 1892, 228с.
235. Потебня А. А. Эстетика и поэтика, М.: Искусство, 1976 – 615с.
236. Почепцов О. Г. Языковая ментальность: способ представления мира // Вопросы языкознания, № 6, 1990, с.с. 110 - 122.
237. Практикум по общей и экспериментальной психологии, Л.: ЛГУ, 1987, с.с. 149-151.
238. Профатилова Л. Г. Особенности сбора информации в качественных исследованиях // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: Збірник наукових праць. – Харків: Видавничий центр Харківського національного університету ім. В. Н. Каразіна, 1999, с.с. 319-323.
239. Психология глухих детей (Под ред. Соловьева И. М., Шиф Ж. И., Розановой Т. В., Яшковой Н. В.), М.: Педагогика, 1971, 447с.
240. Пушкарева Н. Л. Гендерные исследования: рождение, становление, методы и перспективы в системе исторических наук // Женщина, гендер, культура, М.: МЦГИ, 1999а, с.с. 15-35.
241. Пушкарева Н. Л. Гендерные исследования и исторические науки // Гендерные исследования, Харьков, ХЦГИ: 1999б, №3, с.с. 166-186.
242. Рабкин Е. Б., Полихроматические таблицы для исследования цветоразличения, М., 1971 (20 таблиц).
243. Рейковский Я., Экспериментальная психология эмоций, М.: Прогресс, 1979, 392с.
244. Рогожникова Т. М. Сопоставление ассоциативных реакций детей разных возрастных групп в условиях нормы и патологии // Психолингвистические исследования в области лексики и фонетики, Калинин: КГУ, 1983, с.с. 133-139.
245. Рогожникова Т. М. Межъязыковое сопоставление путей развития значения полисемантичных слов у детей // Психологические и лингвистические аспекты проблемы языковых контактов, Калинин: КГУ, 1984, с.с. 116-123.
246. Рогожникова Т. М. Развитие значения полисемантичного слова у ребенка // Психолингвистические исследования: лексика, фонетика, Калинин: КГУ, 1985, с.с. 29-37.
247. Рогожникова Т. М. Свободный ассоциативный эксперимент с людьми преклонного возраста: вопросы организации и предварительные итоги // Психолингвистические проблемы фонетики и лексики, Калинин: КГУ, 1989, с.с. 105-109.
248. Розенфельд Ю. Вс. «Молчаливый» обитатель правой части мозга: особенности правополушарной специализации психических функций // Учен. Записки Тартуского Ун-та. Текст и культура. Труды по знаковым системам. Т.16, Тарту, 1983, с.с. 99-105.
249. Романова И. В. К проблеме определения языковой ментальности // Текст: структура и функционирование, Барнаул, 2001, вып. 5, с.с. 104-109.
250. Ромашко С. А. О критическом компоненте языкового сознания // Тезисы IX Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. “Языковое сознание”, Москва, 30 мая – 2 июня 1988 г., М.: Институт языкознания АН СССР, с.с. 148 – 149.
251. Российская ментальность (материалы “круглого стола”) // Вопросы философии, 1994, №1, с.с. 25-53.
252. Ростова А. Н. Показания языкового сознания носителей диалекта как источник лексикологического исследования. Автореф. дис. ...канд. филол. наук, Томск, 1983, 16с.
253. Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. О месте психического во всеобщей взаимосвязи явлений материального мира, М.: Академия наук СССР, 1957, 328с.
254. Рябов О. В. «Матушка-Русь»: Опыт гендерного анализа поисков национальной идентичности России в отечественной и западной историософии. – М.: Ладомир, 2001. – 202с.
255. Салеев В. А. Язык и ментальность в системе культуры нации // Язык и национальное сознание, Воронеж: ВГУ, 1998, с.с. 51-53.
256. Самарина Л. В. Традиционная культура и цвет (Основные направления и проблемы зарубежных исследований) // Этнографическое обозрение, 1992, №2, с.с. 147-156.
257. Самарина Л. В. Особенности женского цветовосприятия в традиционной культуре // Женщина и свобода: пути выбора в мире традиций и перемен. Материалы международной конференции 1993 г., М.: Наука, 1994, с.с. 379-384.
258. Сафуанова О. В. Формы репрезентации цвета в субъективном опыте. Дисс. канд. психологических наук, Москва, 1994, 202с.
259. Сачков Ю. В. Научный метод: вопросы и развитие, М.: Эдиториал УРСС, 2003, 160с.
260. Сепир Э., Язык: Введение в изучение речи. М-Л.: Соцэгиз, 1934, 222с.
261. Силантьева М. С. Отражение психофизиологического состояния подростка в вербальных ассоциациях // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1-3 июня 2000г. / Редактор Е. Ф. Тарасов. – М.: Институт языкознания РАН и МГЛУ, 2000, с.с. 224-225.
262. Слюсарева Н. А. Теория Ф. Де Соссюра в свете современной лингвистики, М.: Наука, 1975, 112с.
263. Смирнов С. Д. Мир образов и образ мира // Вестник МГУ, серия 14 “Психология”, №2, 1981, с.с. 15-29.
264. Смирнов С. Д. Психология образа: Проблемы активности психического отражения, М.: МГУ, 1985, 215с.
265. Собчик Л. Н. Пособие по применению психологической методики MMPI (для служебного пользования), М. РИК МВД СССР, 1971.- 24с.
266. Современная психология: Справочное руководство. – М.: ИНФРА-М, 1999. – 688с.
267. Соколова Е. Т. Проективные методы исследования личности. – М.: МГУ, 1980, 176с.
268. Соколова Т. В. Ассоциативный тезаурус ребенка 3-6 лет. Диссертация в виде научного доклада …. докт. филол. наук., М., 1999, 65с.
269. Солганик Г. Я. Значение слова и представление // Семантика слова и синтаксические конструкции, Воронеж: ВГУ, 1987, с.с. 5-15.
270. Соловьева Е. А. Особенности влияния цвета на психомоторные функции человека. Автореф. дис. …канд. психол. наук. – СПб, 1993, 17с.
271. Солсо Р. Л. Когнитивная психология / Пер. с англ., М.: Идеа-пресс, 1996, 293с.
272. Сорокин Ю. А. Формы сознания и его многослойность // Тезисы IX Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. “Языковое сознание”, Москва, 30 мая – 2 июня 1988 г., М.: Институт языкознания АН СССР, 1988, с.с. 164 – 165.
273. Сорокин Ю. А. Мужчина и женщина в интерьере «Русского ассоциативного словаря» // Предложение и слово, Саратов: Саратов. Педагог. Университет, 1999, с.с. 202-205.
274. Соссюр Ф. Труды по языкознанию, М.: Прогресс, 1977, - 696с.
275. Спивак Д. Л. Измененные состояния массового сознания, СПб.: Гарт-курсив, 1996, 128с.
276. Спивак Д. Л. Измененные состояния сознания: психология и лингвистика, СПб.: Издательский Дом Ювента, 2000, - 296с.
277. Степанов Ю. С. Французская стилистика, Деп. доклад на соискание ученой степени доктора филологических наук, М.: МГУ, 1966, 53с.
278. Стеценко А. П. Понятие “образ мира” и некоторые проблемы онтогенеза сознания // Вестник МГУ, серия 14, Психология, 1987, №3, с.с. 26-36.
279. Стеценко А. П. Психологический и лингвистический подходы к проблеме языкового сознания // Тезисы IX Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. “Языковое сознание”, Москва, 30 мая – 2 июня 1988 г., М.: Институт языкознания АН СССР, 1988, с.с. 170 – 171.
280. Стеценко А. П. О специфике психологического и лингвистического подходов к проблеме языкового сознания // Язык и сознание: парадоксальная рациональность, М.: Институт языкознания РАН, 1993, с.с. 16-21.
281. Супрун А. Е. Об условиях манифестации языкового сознания // Тезисы IX Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. “Языковое сознание”, Москва, 30 мая – 2 июня 1988 г., М.: Институт языкознания АН СССР, 1988, с.172.
282. Сусов И. П. Лингвистика на подступах к языковому сознанию // Тезисы IX Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. “Языковое сознание”, Москва, 30 мая – 2 июня 1988 г., М.: Институт языкознания АН СССР, 1988, с.с. 173 – 174.
283. Тайны сознательного и бессознательного: Хрестоматия / Сост. К.В. Сельченок. – Мн.: Харвест, 1998. – 496с.
284. Тарасов Е. Ф. Методологические проблемы языкового сознания // Тезисы IX Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. “Языковое сознание”, Москва, 30 мая – 2 июня 1988 г., М.: Институт языкознания АН СССР, 1988, с.с. 176 – 177.
285. Тарасов Е. Ф. Введение // Язык и сознание: парадоксальная рациональность, М.: Институт языкознания РАН, 1993а, с.с. 6-15.
286. Тарасов Е. Ф. О формах существования сознания // Язык и сознание: парадоксальная рациональность, М.: Институт языкознания РАН, 1993б, с.с. 86-97.
287. Тарасов Е. Ф. Межкультурное общение – новая онтология анализа языкового сознания // Этнокультурная специфика языкового сознания, М.: Институт языкознания РАН, 1996, с.с. 7 – 22.
288. Тарасов Е. Ф. Исследования ассоциативных полей представителей различных культур // Ментальность Россиян (Специфика сознания больших групп населения России) (Ведущий редактор И. Г. Дубов), М.: Институт психологии РАН, 1997. с.с. 253-277.
289. Тарасов Е. Ф. Актуальные проблемы анализа языкового сознания // Языковое сознание и образ мира, М.: Институт языкознания РАН, 2000, с.с. 24 – 32.
290. Тарасов Е. Ф. Языковое сознание и его познавательный статус // Проблемы психолингвистики: теория и эксперимент, М.: Институт языкознания РАН, 2001, с.с. 301-310.
291. Телия В. Н. Метафоризация и её роль в создании языковой картины мира // Роль человеческого фактора в языке. М.: Наука, 1988, с.с. 173-204.
292. Теория и методология гендерных исследований. Курс лекций/ Под общ. ред. О. А. Ворониной.- М.: МЦГИ – МВШСЭН – МФФ, 2001. – 416с.
293. Теория речевой деятельности (Проблемы психолингвистики), М.: Наука, 1968, 271с.
294. Тойм К. Обычность ассоциатов как показатель индивидуальных различий людей //Личность и деятельность. Тезисы докладов Всесоюзного съезда общества психологов СССР (27 июня - 2 июля 1977г., г. Москва), М., 1977а, с.30.
295. Тойм К. Ассоциативный эксперимент в психодиагностике в XIX веке // Уч. Зап. Тарт. ун-та, 1978, вып. 465, с.с. 106 - 121.
296. Тойм К. Применение метода свободных словесных ассоциаций в психодиагностике // Уч. Зап. Тарт. ун-та, 1981, вып. 569, с.с. 18 - 31.
297. Траченко О. П., Грицышина М. А., Овчинникова И. Г. Порождение ассоциаций и функциональная асимметрия мозга // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Тезисы докладов. Москва, 1-3 июня 2000г. / Редактор Е. Ф. Тарасов. – М.: Институт языкознания РАН и МГЛУ, 2000, с.246.
298. Улыбина Е. В. Психология обыденного сознания. – М.: Смысл, 2001. – 263с.
299. Уфимцева Н. В. Формирование языкового сознания в онтогенезе // Тезисы IX Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. “Языковое сознание”, Москва, 30 мая – 2 июня 1988 г., М.: Институт языкознания АН СССР, 1988, с.с. 182 – 183.
300. Уфимцева Н. В. Человек и его сознание: проблема формирования // Язык и сознание: парадоксальная рациональность, М.: Институт языкознания РАН, 1993, с.с. 59-75.
301. Уфимцева Н. В. Русские: опыт ещё одного самопознания // Этнокультурная специфика языкового сознания. Сборник статей /Отв. Ред. Н. В. Уфимцева/ М.: Институт языкознания РАН, 1996, с.с. 139-162.
302. Уфимцева Н. В. Этнический характер, образ себя и языковое сознание русских // Языковое сознание: формирование и функционирование. Сборник статей / Отв. ред. Н. В. Уфимцева. – М.: Институт языкознания РАН, 1998а, с.с. 135 – 170.
303. Уфимцева Н. В. Языковое сознание и образ мира славян // Языкове сознание и образ мира. Сборник статей /Отв. Ред. Н. В. Уфимцева/ М.: Институт языкознания РАН, 2000, с.с. 207-219.
304. Уфимцева Н. В. Гендер и формирование языковой способности // Тезисы докладов Второй Международной Конференции «Гендер: язык, культура, коммуникация», МГЛУ, Москва, 22-23 ноября 2001г., - М: МГЛУ, 2001, с.с. 108-109.
305. Ушакин С. А. Поле пола: в центре и по краям // Вопросы философии, 1999, №5, с.с. 71-85.
306. Файх К. Теоретические и методические основы исследования употребления языка русских представителей сексуальных меньшинств в Москве // Доклады Второй Международной Конференции «Гендер: язык, культура, коммуникация», МГЛУ, Москва, 22-23 ноября 2001г., - М: МГЛУ, 2002б, с.с. 307-311.
307. Фефилов А. И. Язык как результат и как средство деятельности сознания // Тезисы IX Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. “Языковое сознание”, Москва, 30 мая – 2 июня 1988 г., М.: Институт языкознания АН СССР, 1988, с.с. 183 – 184.
308. Хайкин Р. Б. Особенности ассоциативных процессов при слабоумии в пожилом возрасте. Дисс. канд. мед. наук, Л., 1970, 144с.
309. Халеева И. И. Гендер как интрига познания // Гендерный фактор в языке и коммуникации.- Иваново, 1999, с.с. 5-9.

310.                     Холод А. М. Мужская и женская картина мира в русском языке// Вербальные и невербальные дейксисы маскулинности и фемининности.- Кривой Рог: МИЦ ЧЯКП, 1997а.- с.с. 101-121.

311.                     Холод А. М. Речевые картины мира мужчин и женщин, Днепропетровск: Пороги, 1997б.- 229с.

312.                     Хомская Е. Д., Батова Н. Я. Мозг и эмоции (нейропсихологическое исследование), М.: Российское педагогическое агентство, 1998, 268с.

313.                     Хомская Е. Д., Ефимова И. В., Будыка Е. В., Ениколопова Е. В. Нейропсихология индивидуальных различий, М.: Российское педагогическое агентство, 1997. – 281с.

314.                     Хрестоматия к курсу «Основы гендерных исследований», М: МЦГИ – МВШСЭН – ММФ, 2001. – 368с.

315. Черниговская Т. В. Эволюция языковых и когнитивных функций: физиологические и нейролингвистические аспекты. Дисс. … докт. биол. наук, СПб., 1993. – 465с.
316. Черниговская Т. В., Деглин В. Л., Меншуткин В. В. Функциональная специализация полушарий мозга человека и нейрофизиологические механизмы языковой компетенции // Доклады АН СССР, т.267, №2, 1982, с.с.325-333.
317. Чуприков А. П., Линев А. Н., Марцинковский И. А. Латеральная терапия, Киев: Здоровье, 1994, 174с.
318. Чуприкова Н. И. Сознание как высшая расчлененная и системно - упорядоченная форма отражения и его мозговые механизмы // Психологический журнал, Т2, №6, 1981, с.с. 16-27.
319. Шабес В. Я. Событие и текст. М.: Высшая школа, 1989, 175с.
320. Шабес В. Я. Речь и знание. Спб.: Просвещение, 1992, 84с.
321. Шапиро Д. И. Человек и виртуальный мир. Когнитивные, креативные и прикладные проблемы. – М.: Эдиториал УРСС, 2000. – 224с.
322. Шаховский В. И. О лингвистике эмоций // Язык и эмоции, Волгоград: Перемена, 1995, с.с. 8-15.
323. Шаховский В. И. Нацио- и социокультурные аспекты языковой личности // Общество, язык и личность: Материалы Всерос. Научн. Конф. (Пенза, 23-26 октября 1996г.), М., 1996, Вып.1, с.с. 29-30.
324. Шеннон К. Работы по теории информации и кибернетике, М.: Иностранная литература, 1963, 829с.
325. Этнокультурная специфика языкового сознания. Сб. статей под редакцией Н. В. Уфимцевой, М.: Институт языкознания РАН, 1996, 227с.
326. Язык и сознание: парадоксальная рациональность, М.: Институт языкознания, 1993, 174с.
327. Язык – система. Язык – текст. Язык – способность. Сб. статей. / М.: Институт русского языка РАН, 1995, 286с.
328. Языковое сознание: формирование и функционирование. Сб. статей под редакцией Н. В. Уфимцевой, М.: Институт языкознания РАН, 1998, 227с.
329. Языковое сознание и образ мира. Сб. статей под редакцией Н.В. Уфимцевой, М.: Институт языкознания РАН, 2000, 318с.
330. Яньшин П. В. Эмоциональный цвет, Самара: СамГПУ, 1995, 218с.
331. Яцикявичюс А. Особенности и динамика ассоциаций при усвоении второго языка. Автореф. дис. канд. педагог. наук, Л., 1960, 16с.
332. Aitchinson, J. 1987. Words in the mind: an introduction to the mental lexicon. Oxford-New-York: Basil Blackwell.
333. Anderson, J.B. 1976. Language, memory and thought. Hillsdale, N.J.: L. Erlbaum.
334. Anderson, J.B., Bower, G.Y. 1973. Human associative memory. Washington: YMCA University Press.
335. Barsalou, L.W. 1992. Cognitive psychology: an overview for cognitive scientists. Hillsdale, NJ etc.: Lawrence Erlbaum.
336. Bergvall, V.L., Bing, J.M., 1996. The Question of questions: beyond binary thinking. In V.L. Bergvall, J.M. Bing, A.F. Freed (eds) Rethinking language and gender research: theory and practice.(Real. Languages Series). London: Longman, 1-31.
337. Birren, F.A. 1973. Color preference as a clue to personality. Art Psychotherapy 3 (4), 255-259.
338. Davidoff, J.L. 1976. Hemispheric sensitivity differences in the perception of colour. Quart. J. Exp. Psychol. 28, 387 - 394.
339. Dedrick, D. 1996. Color language universality and evolution on the explanation for basic color terms. Philosophical Psychology 9 (4), 497 – 523.
340. Essig, L. Queer in Russia: a story of sex, self and the other. 1998. Durham, NC: Duke University Press.
341. Frank, J. 1990. Gender differences in colour advertisements. American Speech, 65 (92), 116 - 125.
342. Gellatly, A. 1995. Colourful whorfian ideas: linguistic and cultural influences on the perception and cognition of colour, and on the Investigation of them. In Mind & language. New-York-London: Blackwell Publishers Ltd., 199-225.
343. Goroshko, O. 2001. Gay-lesbian associative world. Papers of the First International Conference “Gender: Language, Culture, Communication, 25-26 November 1999, Moscow: MSLU, 125-147.
344. Hird, M. J. 2000. Gender’s nature: intersexuality, transsexualism and the “sex”/”gender” binary. Feminist theory 1 (3), 347-364.
345. Johnson-Laird, P.N. 1993. Mental models. In M.I. Posner (ed.) Foundations of cognitive science. Cambridge, VF: The MIT Press, 469-499.
346. Jung, C., Rilkin F. 1919. The association of normal subjects. In C. Jung (ed) Studies in Word – Association. New-York: New-York University Press.
347. Jung, C. 1919. Studies in word – association, New-York: New-York University Press.
348. Kent, G.H., Rosanoff, A.J. 1910. A Study of association in insanity. American Journal of Insanity 67, 37-96.
349. Kimura, D., Harshman, R.A. 1984. Sex differences in brain organization for verbal and nonverbal functions. Progress in Brain Research 61, 423-439.
350. Kiss, G., Amstrong, C., Milroy, R., Piper, J. 1973. An associative thesaurus of English and its computer analysis. Edinburgh: Edinburgh University Press.
351. Kotthoff, H. 2001. New Perspectives on Gender Studies in Discourse Analysis. Papers of the First International Conference “Gender: Language, Culture, Communication, 25-26 November 1999, Moscow: MSLU, 11-32.
352. Kulick, D. 2000. Gay and Lesbian Language. Annual Review of Anthropology 29, 243-85.
353. Kulick, D. 2002. No (Plenary lecture lecture read at Sociolinguistics Symposium, 14, Ghent, Belguim, April 4-6 2002) L. Vasvari (ed.) Reader for CEU SUN Course “Language, Gender and Society”, Budapest, 496-508.
354. Kurcz, I. 1966. Inter-language comparison of word-association responses. International Journal of Psychology I (2), 151-161.
355. Levy, J. 1969. Possible basis for the evolution of lateral specialization of human brain. Nature (Lond.) 224, 614-615.
356. Levy, J. 1977. Lateral Differences in the Human Brain in Cognition and Behavioural Control. Paper Presented at the Satellite Symposium of the XXYII International Congress of Physiological Sciences on the Cerebral Correlates of Conscious Experience. Held at Senaque, France, Aug., 2-6, 1977.
357. Livia, A., Hall, K. 1997. “It’s a Girl”: bringing performativity back to linguistics. Queerly Phrased: Langauge, Gender and Sexuality, Oxford, UK: Oxford, University Press, 3-18.
358. McGlone, J. 1980. Sex differences in human brain asymmetry: critical survey. Behav. Brain. Sci. 3, 215-263.
359. Maltz, D.N., and Borker, R.A. 1982. A Cultural approach to male-female miscommunication. In Gumperz, J.J. (ed.) Language and Social Identity. Cambridge: Cambridge University Press, 153-170.
360. Norman, R.D., Scott, W.A. 1952. Color and affect: a review and semantic evaluation. Journal of Gen. Psych. 46, 185-223.
361. Ochs, E. 1992. Indexing Gender. In A. Duranti and C. Goodwin (eds). Rethinking context. Cambridge: Cambridge University Press, 335-338.
362. Postman, L., Bruner J.S. 1948. Perception and stress. Psychological Review, 125-135.
363. Rhoda, U. 1979. Toward a redefinition of sex and gender. American Psychologist 34, 1085-1094.
364. Rish, E. 1977. Sex-related differences in colour vocabulary. Language and Speech 20, 404-409.
365. Rosenzweig, M., 1964. Word association of French workmen: comparisons with associations of French students and American workmen and students. Journal of Verbal Learning and Verbal Behaviour 3, 134-145.
366. Rosch, E. 1978. Principles of categorization. In E. Rosch & B.B. Lloyd (eds.) Cognition and Categorization. Hillsdale, NJ: Lawrence Erlbaum, 27-48.
367. Row, M. 1979. Word association, grammatical, semantic and affective dimensionsof associates to homonyms. Psychol. Reports 45 (2), 35-56.
368. Rubin, G. 1975. The Traffic in women: notes on the “Political economy of sex”. In R. Reiter (ed.) Towards anthropology of women. New-York – London: Monthly Review Press, 169-183.
369. Scott, J.W. 1986. Gender: a useful category of historical analysis. American Historical Review 91 (5), 1053-1075.
370. Simpson, J., Tarrant, W.S. 1991. Sex- and age- related differences in colour vocabulary. Language and Speech 34 (1), 57-62.
371. Steckler, N., Cooper, N. 1980. Sex differences in colour naming in unisex apparel. Anthropological Linguistics 22, 371-373.
372. Taylor, J.R. 1995. Models of word meaning in comparison: the two-level model (Manfred Bierwisch) and the network model (Ronald Langacker). In R. Driven & J. Vanparys (eds.) Current approaches to the lexicon. Frankfurt am Main etc.: Peter Lang, 3-26.
373. Tulving, E. 1962. Subjective organization in free recall of “unrelated” words. Psychological Review 69, 35-42.
374. Tulving, E. 1974. Cue-dependent forgetting. American Scientist 62 (1), 1021-1035.
375. Wright, B., Rainwater, L. 1962. The meanings of color. Journal of General Psychology 67, 89-99.
376. Yang, Y. 1996. Sex- and level-related differences in the Chinese color lexicon. Word 47 (2), 207-219.
377. Yokoyama, O. 1986. Discourse and word order. Pragmatics and Beyond Companion Series 6. Philadelphia: John Benjamins.
378. Yokoyama, O. 1999. Russian genderlects and referential expressions. Language in Society 28 (3), 401-429.

• Ассоциативный тезаурус современного русского языка (АТСРЯ) Часть I, II, III / Под ред. Ю. Н. Караулова, Ю. Н. Караулов, Ю. А. Сорокин, Е. Ф. Тарасов, Н. В. Уфимцева, Г. А. Черкасова. - М.: Помовский и партнеры, 1994-1998.
• Большая советская энциклопедия (БСЭ) / Гл. ред. О. Ю. Шмидт, М.: Советская энциклопедия, 1947, т.52, С.3
• Большой психологический словарь (БПС) / Под ред. В. П. Зинченко, Б. Г. Мещерякова. М.: Олма – Пресс, СПб.: прайм-Еврознак, 2003. – 672с.
• Краткий словарь когнитивных терминов (КСКТ) / Под ред. Е. С. Кубряковой. – М.: МГУ, 1996, 245с.
• Лингвистический энциклопедический словарь (ЛЭС) / Под ред. В. Н. Ярцевой. - М.: Советская энциклопедия, 1990, 685с.
• Словарь ассоциативных норм русского языка (САНРЯ) / Под ред. А. А. Леонтьева, М.: МГУ, 1977. – 192с.
• Словарь гендерных терминов (СГТ) / Под ред. А. А. Денисовой, М.: Информация – XXI век, 2002, 256с.
• Словарь культуры ХХ века. Ключевые понятия и тексты // Под ред. В. П. Руднева, М.: Аграф, 381с.
• Словарь лингвистических терминов / Под ред. А.А. Ахмановой, М.: МГУ, 1966. – 192с.
• Словарь - справочник по психологической диагностике / Под ред. Бурлачук Л.Ф., Морозова С. М. - Киев: Наук. Думка, 1989, 200с.
• Философская энциклопедия / Гл. ред. Константинов В. Ф., М.: Советская энциклопедия, 1970, т.5., С.345.

·      Приложение №1. Общая схема проведения ассоциативных экспериментов.

·      Приложение №2. Ассоциативные мужские и женские поля, полученные на 11 слов-стимулов в контрольном эксперименте.

·      Приложение №3. Структура массива мужских ассоциаций.

·      Приложение №4. Структура массива женских ассоциаций.

·      Приложение №5. Постимульный сопоставительный анализ относительных частот параметров реакций.

·      Приложение №6. Статистический анализ слов-стимулов, выбранных из АТСРЯ.

·      Приложение №7. Ассоциативные мужские и женские поля, полученные на 30 слов-стимулов в контрольном эксперименте (гендерно маркированная лексика).

·      Приложение №8. Реакции, полученные от 10 информантов-мужчин сразу же после ДТП.

·      Приложение №9. Реакции, полученные от 10 информантов-мужчин спустя две – три недели после ДТП.

·      Приложение №10. Список стимульных слов, описывающих эмоции и некоторые эмоциональные и экзистенциональные состояния.

·      Приложение №11. Мужские ассоциативные поля, полученные на цветонаименования.

·      Приложение №12. Структура массива мужских ассоциаций на цветонаименования.

·      Приложение №13. Распределение реакций, полученных от мужчин на цветонаименовния по классификационным группам.

·      Приложение №14. Мужские ассоциативные поля, полученные на цвета.

·      Приложение №15. Структура массива мужских ассоциаций на цвета.

·      Приложение №16. Распределение реакций, полученных от мужчин на цвета по классификационным группам.

·      Приложение №17. Женские ассоциативные поля, полученные на цветонаименования.

·      Приложение №18. Структура массива женских ассоциаций на цветонаименования.

·      Приложение №19. Распределение реакций, полученных от женщин на цветонаименования по классификационным группам.

·      Приложение №20. Женские ассоциативные поля, полученные на цвета.

·      Приложение №21. Структура массива женских ассоциаций на цвета.

·      Приложение №22. Распределение реакций, полученных от женщин на цвета по классификационным группам.

·      Приложение №2.3 Женские ассоциативные поля на цветонаименования (колония).

·      Приложение №24. Структура женских ассоциативных полей, полученных на цветонаименования (колония).

·      Приложение №25. Распределение реакций, полученных от женщин (колония) на цветонаименования по классификационным группам.

·      Приложение №26. Женские ассоциативные поля на цвета (колония).

·      Приложение №27. Структура женских ассоциативных полей, полученных на цвета (колония).

·      Приложение №28. Распределение реакций, полученных от женщин на цвета по классификационным группам (колония).

 

	Сокращение	Значение
	АТСРЯ	Ассоциативный тезаурус современного русского языка
	БПС	Большой психологический словарь
	БСЭ	Большая советская энциклопедия
	ДП	Деятельностный подход
	ДТП	Дорожно-транспортное происшествие
	ИСС	Измененные состояния сознания
	КСКТ	Краткий словарь когнитивных терминов
	ЛСВ	Лексико-семантический вариант
	ЛП	Левое полушарие
	ЛЭС	Лингвистический энциклопедический словарь
	ПП	Правое полушарие
	САНРЯ	Словарь ассоциативных норм русского языка
	САЭ	Свободный ассоциативный эксперимент
	СД	Семантический дифференциал
	СГТ	Словарь гендерных терминов
	ФАМ	Функциональная асимметрия мозга
	ЯЛ	Языковая личность
	ЯСПР	Языковое сознание: парадоксальная рациональность

[ГЛАВНАЯ]

[ЕЛЕНА ГОРОШКО ]

[БИЗНЕС]