Текстология.RU - ПОСЛАНИЕ ПРЕЗИДЕНТУ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Юрченко А.И.

ПОСЛАНИЕ ПРЕЗИДЕНТУ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

ДМИТРИЮ АНАТОЛЬЕВИЧУ МЕДВЕДЕВУ

Уважаемый Дмитрий Анатольевич!

В свете провозглашённых в Вашем Послании Федеральному Собранию Российской Федерации в ноябре 2009 года целей и задач оздоровления и реформирования в различных областях во многом печальной и унизительной и даже оскорбительной для человеческого достоинства современной отечественной действительности, в том числе – и ареала науки,

– с чувством глубокой и неизбывной ответственности за судьбы, в частности, российского языкознания, в некоторых аспектах несущего на себе упорно не смываемую печать невежества и обскурантизма, и в сознании императивного долга содействовать демифологизации господствующего в его недрах напыщенного наукообразия, искоренению многих устоявшихся в нём псевдонаучных шаблонов и стереотипов, открывающих дорогу всякой вычурной и кудреватой профанации объективных законов языка и препятствующих адекватному плодотворному развитию любомудрия в лингвосфере,

– имею привлечь Ваше внимание к тупиковой ситуации в отечественной и – пока ещё – в общемировой лингвистической, мягко говоря, «науке», что связано, в частности, с замшелой некорректной трактовкой семантики имени прилагательного, в частности, в индоевропейских языках.

К настоящему времени в лингвистике и смежных дисциплинах, к великому сожалению, возобладала очевидная сама по себе и самопротиворечивая элементарно и принципиально ошибочная тенденция примысливать адъективу значение качества, свойства, признака (см., в частности, академическую «Русскую грамматику» (АГ) и Энциклопедию «Русский язык», подготовленные Институтом русского языка РАН, Лингвистический энциклопедический словарь, изданный Институтом языкознания РАН, и прочее и прочее и прочее).

Последний же, будучи исконным семантическим субстантивом, притом субстантивом конкретным, является знаком отнюдь не качества, как сие ныне – вопреки всякому здравому смыслу – всюду и обыкновенно утверждается, но знаком реального или мыслительного субстанциализированного объекта, обладающего соответствующим качеством, каковое обозначается, напротив, абстрактным именем существительным, мотивированным соотносительным прилагательным.

Адекватные прозрения в этом аспекте восходят, в частности, к Платону, к трактату «Категории», приписываемому Аристотелю, к самому Стагириту, Порфирию, Боэцию, Присциану, Иоанну Дамаскину, Ансельму Кентерберийскому, Фоме Аквинату, Оккаму, Гоббсу, грамматикам и логикам Пор–Рояля, Лейбницу, Миллю…

Грамотный, – по словам, например, преподобного Иоанна Дамаскина (VIII), – это сущность, субстанция, то есть человек, обладающий грамотностью, грамотность же – присущее ему качество, акциденция («Диалектика», или «Философские главы»).

На фоне доминирующих ныне вопиюще ошибочных школьных и академических представлений многострадальное имя прилагательное, – кое часто и именем–то теперь не почитается, – в контексте бесчисленных бездумных исхищрений и изощрений претерпевает в отношении себя всяческие экзерциции и экзекуции: деклассируется, лишаясь именного статуса, десемантизируется, деконцептуализируется, обессмысливается, ввергается в разряд синкатегорем и т. д. и т. п.

По словам, например, В. Минто, «Дедуктивная и индуктивная логика» коего на рубеже XIX–XX веков претерпела несколько изданий, будучи рекомендована «для фундаментальных и ученических библиотек» России, – вопреки своему предшественнику Д. С. Миллю – утверждал, будто прилагательное означает признак, и поэтому–де «слово сладость равнозначно в этом смысле со словом сладкий; оно указывает или сообщает уму читателя идею того же самого качества». Почитая именами единственно субстантивы, автор вполне естественно противопоставлял сим знаменательным, категорематическим лексемам синкатегорематические адъективы: «прилагательное, означающее … не класс, а отдельный признак, не есть знаменательная (категорематическая) часть речи…». – Минто В. Дедуктивная и индуктивная логика. – Перевод с английского С. А. Котляревского под редакцией В. Н. Ивановского. – 5–е изд. – М., 1905. – С. 74, 79, 81, 84–85 прим. и другие.

В данном случае не выдержал даже редактор издания: «Здесь Минто отступает от традиционного употребления терминов «категорематический» и «синкатегорематический», согласно которому первым из них обозначаются имена существительные, прилагательные, числительные и глаголы, а вторым – остальные части речи». – Там же. – С. 85 прим.

Х. С. Сёренсен в книге «The meaning of proper names with a definiens formula for proper names in modern English» (Copenhagen, 1963), – по свидетельству группы авторов из Института языкознания РАН, оставивших последующий очевидный и несомненный абсурд безо всякого упрёка, – предлагал «делить слова на автокатегорематичные и синкатегорематичные денотаторы, относя к первым собственные имена, конкретные существительные и субстантивированные прилагательные, а ко вторым – артикли, предлоги, несубстантивированные прилагательные и даже конкретные существительные (sic!), употреблённые без артикля и не соотнесённые с определённым предметом. Первые, – согласно представителю копенгагенской школы, – обозначают (денотируют) независимо от других знаков, вторые без помощи других знаков не денотируют». – Суперанская А. В., Подольская Н. В., Васильева Н. В. Общая терминология. Вопросы теории. – М.: «Наука», 1989. – С. 158–159.

Н. Д. Арутюнова, безапелляционно лишившая все вообще слиппы, – как слова, по её мнению, якобы имеющие «только непредметное (признаковое, характеризующее) значение», – «денотативного наполнения» и рассматривающая их как «сами по себе не приспособленные к денотации» и «обладающие только понятийным содержанием, сигнификатом», в ряде случаев не против и того, чтобы устранить и это последнее препятствие к полнейшему обессмысливанию сих и причислению к синкатегоремам. – Арутюнова Н. Д. Язык и мир человека. – М., 1998 (1999). – С. 4, 6 и другие; Арутюнова Н. Д. Предложение и его смысл. – М., 2002 (1–е изд. – 1976). – С. 13.

Сказанное, естественно, влечёт за собой многое множество самых фантасмагорических искажений в последующих концептуальных построениях: в теории имени вообще и в частностях, в том числе (не говоря уже о теории самого по себе имени прилагательного) – в теории имени существительного, имени числительного, а также причастия, наречия, местоимения и даже глагола, в теории предикации, теории предложения и теории умозаключения etc. Ибо, согласно мудрому и прозорливому древнему Аристотелю, «даже небольшое отклонение от истины умножается в рассуждениях, отошедших от неё, в дальнейшем тысячекрат» (О небе, 5).

В иллюстративных целях воспроизведём отдельные некорректные дефиниции и дескрипции академической «Русской грамматики» (АГ) по её online–версии. Сей обширнейший свод нормативных рекомендаций и научных описаний, – не всегда, к сожалению, адекватных, – несколько десятилетий тому назад созданный сотрудниками Института русского языка имени В. В. Виноградова Российской Академии наук, по всей вероятности, будет служить назиданию в грамоте всех россиян, – а также, без сомнения, нероссиян, – и в XXI веке, и, пожалуй, во всём III–ем тысячелетии. Ведь в ближайшей перспективе вряд ли можно ожидать появления опуса, столь же грандиозного по замыслу и листажу. В Интернете текст его помещён сравнительно недавно, по всей вероятности, лишь где–то в сентябре 2002 года.

В соответствующем разделе АГ обнаруживаем ставшую уже традиционной декларацию: «Имя прилагательное – это часть речи, обозначающая непроцессуальный признак предмета и выражающая это значение в словоизменительных морфологических категориях рода, числа и падежа» (§ 1294).

Здесь же, несколько прежде, указана и смысловая лексическая, по Л. Блумфилду, «параллель» адъективу: соотносительное производное, мотивированное им же абстрактное субстантивное имя того же «непроцессуального признака предмета». В паре «прилагательное – существительное, обозначающее тот же признак», например: «белый – белизна, … красный – краснота, синий – синь», – говорится здесь, – значение одного из сопоставленных однокоренных слов, связанных отношением словообразовательной мотивации, «тождественно значению другого во всех своих компонентах, кроме грамматического значения части речи» (§ 191, 192), то есть, скажем иначе и проще, синонимично ему.

В данном случае, естественно, «мотивированным признаётся существительное», поскольку, как утверждается со ссылкой на § 1111, значение признака является общим значением «прилагательного, но не существительного» (§ 192). Но одновременно с этим, – и сие мы видели только что, – последнее трактуется как «обозначающее тот же признак». Вопрос только в том, как сие возможно?

Всё это, несмотря на официозный–таки характер источника происхождения опуса из недр академического института (чего только, однако, не бывает: из сего источника и не такие молдованские фонтаны, бывает, извергаются!), представляет собой очевидный и оглушительный абсурд.

Чтобы наглядно убедиться в этом, с детской наивностью рискнём попросить наших мудрецов продемонстрировать приложение их деклараций на деле. Уж если имя прилагательное, – как сие ими утверждается безо всякой тени сомнения и ограничений в словоупотреблении, – тождественно значению соотносительного производного однокоренного абстрактного субстантивного имени, связанного с первым «отношением словообразовательной мотивации», притом «во всех своих компонентах, кроме грамматического значения части речи», то резонно предположить, что сии синонимичные слова в контексте речи должны быть взаимозаменяемы. И мы на полном законном основании («еже рекох – рекох»!) вправе были бы ожидать появление таких перлов: «Снег (есть) белый, то есть белизна», «Мак (есть) красный, то есть краснота», «Этот карандаш (есть) синий, то есть синева (синь)». Однако вряд ли мы дождёмся сего. А почему же? Да потому, что настолько очевидна нелепость последствий применения провозглашённых нашими декларантами не менее нелепых принципов, что вряд ли кто–либо из них сможет отважиться продемонстрировать де факто верность им. Хотя в данном случае и умножаются минусы, это никоим образом отнюдь не приводит к плюсам. Ведь сопоставление несопоставимого возможно лишь в абстрактных витаниях фантазиастов. А как на деле с сим столкнутся, то вмиг впросак и попадутся, как некая ворона с потрохами в суп.

Ведь ещё Платон (427–347 гг. до Рождества Христова) почти два с половиной тысячелетия тому назад, – вопреки нашим мудрецам, – вполне различал имена, много позднее классифицированные как абстрактные имена существительные, обозначающие собственно качества, – каковые имена буквально до него в греческом языке, можно сказать, блистали своим отсутствием, как, собственно, и термин «качество», им же в оборот и введённый, – и как имена прилагательные, изобильно использовавшиеся и прежде, в частности – Гомером. Последний же отнюдь не знал ни абстрактных существительных, ни самого термина «качество» (см., в частности, Греко–немецкий словарь языка великого Слепца). И что же у него в сем случае могли означивать лексемы в форме адъективов? А ведь они–таки хоть что–то же и означали?

В высокомудром диалоге «Теэтет», 182 АВ, Платон, – вернёмся вновь к нему, – атрибутировал почтенному детоводителю его Сократу (около 470–399 гг. до Рождества Христова), преизощрённому в искусстве диалектики, – своего рода «повивальном искусстве», маевтике, – достойные внимания слова: «Сократ. Взгляни … и вот на что: разве не говорили мы, что возникновение теплоты, белизны и чего бы то ни было другого они (некие древние мудрецы) объясняют так, что каждое из этого одновременно с ощущением быстро движется между действующим и страдающим, причём страдающее становится уже ощущающим, а не ощущением, а действующее — имеющим качество, а не качеством?

Вероятно, тебе кажется странным это слово «качество» и ты не понимаешь его собирательного смысла, но всё же выслушай всё по порядку. Ведь действующее не бывает ни теплотой, ни белизной, но становится тёплым или белым, равно как и всем прочим. Ты ведь помнишь, как прежде мы толковали, что единое само по себе есть ничто — не действующее и не страдающее, но из взаимного сочетания того и другого родятся ощущение и ощутимое, и последнее становится имеющим качество, а первое — ощущающим».

Несколько позднее автор приписываемого Аристотелю трактата «Категории», – опять–таки вопреки нашим мудрецам, – вполне и очевидно различал означенные выше имена. Он, в частности, писал: «Качеством я называю то, благодаря чему предметы, (обладающие некими качествами, такими, например, как сладкость, горечь, белизна, чернота), называются окачествованными». В большинстве случаев они означаются, – как тогда–таки считалось, – «производными от них (качеств) именами», то есть отыменными; так «мёд называется сладким, так как он наделён сладкостью, и тело называется белым, так как оно наделено белизной»; от грамоты владеющий ею человек именуется грамотным, от мужества – мужественным; «бледность или смуглость называются качествами (ведь нас называют окачествованными (бледными или смуглыми) благодаря им)»; «у качества бывает и противоположность; так, справедливость противоположна несправедливости (ниже: «если справедливость противоположна несправедливости, а справедливость есть качество, то, значит, и несправедливость – качество»), белизна – черноте, и всё остальное таким же образом; равно как и всё то, что названо по ним окачествованным; например, несправедливое противоположно справедливому, белое – чёрному» («Категории», главы I, VIII).

Стагирит, к сожалению, ошибочно внёс в понимание имени прилагательного (по его терминологии – привходящего) момент неоднозначности. Это надолго стало неким ошибочным же основанием некорректной трактовки адъектива. В частности, диалогический трактат Ансельма Кентерберийского (1033–1109) «О грамотном» имеет подзаголовок: «Каким образом «грамотный» есть субстанция и качество».

Согласно словам совершившего в данном случае роковую ошибку древнего философа, безусловно наложившую негативный отпечаток на последующее многовековое развитие науки о языке, «привходящее, например, образованное или бледное (белое), … имеет двойной смысл, … ведь бледно и (1) то, чему случается быть бледным, и (2) само привходящее свойство» («Метафизика», VII. 6).

Однако и Аристотель – вопреки своим собственным словам – по существу различает имена в форме прилагательных и абстрактных существительных. В частности, он пишет: «…когда у кого–то (то есть у некого человека) имеется образованность, он называется не образованностью, а образованным, … не бледностью (белизной), а бледным (белым), также не хождением или движением, а идущим или движущимся». («…быть же белым, – согласно ему, – будет означать соединение поверхности и белизны».) По аналогии и «изваяние, (изготовленное из дерева, меди или камня), называется не деревом, а производным словом – деревянным, (так же как и) медным, а не медью, каменным, а не камнем» («Метафизика», IХ. 7; VII. 7; VIII. 6).

Весьма примечателен и назидателен следующий достаточно корректный тезис Аристотеля, выраженный в античной манере: «(Тождественны) «человек» и «образованное», потому что последнее есть привходящее для первого, а «образованное» есть «человек», потому что оно нечто привходящее для человека. И каждой из этих двух частей тождественно целое, а целому – каждая из них, ибо «человек» и «образованное» означают то же, что и «образованный человек», а этот – то же, что они … тождественными представляются «Сократ» и «образованный Сократ» («Метафизика», V. 9).

И ещё: «Единым, или одним, называется то, что едино привходящим образом, и то, что едино само по себе. Привходящим образом едино, например, «Кориск и образованное» и «образованный Кориск» (ибо одно и то же сказать «Кориск и образованное» или «образованный Кориск»); точно так же «образованное и справедливое» и «образованный и справедливый Кориск». Всё это называется единым благодаря чему–то привходящему: «справедливое и образованное» – потому, что то и другое есть нечто привходящее для одной сущности, а «образованное» и «Кориск» – потому, что первое есть привходящее для второго. Также в некотором смысле и «образованный Кориск» – одно с «Кориском», потому что одна из частей этого выражения есть нечто привходящее для другой, а именно «образованное» для «Кориска»; и «образованный Кориск» есть одно со «справедливым Кориском», потому что одна из частей и того, и другого выражения есть нечто привходящее для одного и того же. Подобным же образом дело обстоит и тогда, когда привходящее сказывается о роде или о каком–нибудь общем имени, например: если говорят, что «человек» и «образованный человек» – одно и то же; в самом деле, так говорят или потому, что образованность есть нечто привходящее для человека как единой сущности, или потому, что и то, и другое есть нечто привходящее для чего–то единого, например – для Кориска» («Метафизика», V. 6).

И ещё: «…мы говорим, что справедливый есть образованный, что человек есть образованный и что образованный есть человек, приблизительно так же как говорим, что образованный в искусстве строит дом, … когда мы говорим, что образованный есть человек, мы говорим, что образованность есть нечто привходящее для человека» («Метафизика», V. 7).

Весьма поучительны и назидательны размышления по вопросу о семантике слов в форме имени прилагательного и принципах словоприменения «последнего римлянина» – Боэция. Позиция Иоанна Дамаскина показана выше.

Очевидный и оглушительный абсурд бездумных сентенций «Русской грамматики» (АГ) о тождезначности имени прилагательного и якобы синонимичного ему абстрактного имени существительного именно так или около того квалифицировался на основании с безусловной закономерностью следующих из них абсурдных же выводов, в частности, в XI веке.

Ученик из упомянутого выше диалога Ансельма Кентерберийского «О грамотном» (с подзаголовком, напомним: «Каким образом «грамотный» есть субстанция и качество»), всячески одурачиваемый Учителем (Ученик: «…мне кажется, что ты вроде бы не о том заботишься, чтобы научить меня, а о том только, как бы помешать моим рассуждениям»; как видим, средневековый магистериум страдал тем же недугом, что и современный), вынужден был ошибочно признать, будто «любой, кто понимает имя грамотного, знает, что грамотный обозначает (и) человека, и грамотность». Однако при этом он выносит следующий справедливый вердикт тем более не корректному применению ошибочного самого по себе принципа: «…всё–таки если я, полагаясь на это, скажу на людях: «Полезная наука грамотный» или «Этот человек хорошо знает грамотного» (грамотный на основе утверждаемой амфиболии поставлен здесь вместо грамотности или просто грамоты), то не только грамотеи надорвут животики, но и простые люди рассмеются. Поэтому я нисколько не поверю без какого–нибудь другого повода тому, что так часто и так усердно пишут в своих книгах учёные диалектики, чего они сами наверняка устыдились бы, если бы им пришлось сказать об этом в беседе. Ибо очень часто, когда они хотят показать качество или привходящее (accidens), прибавляют (в качестве примера): как грамотный и тому подобное, хотя обычное словоупотребление свидетельствует о том, что грамотный скорее субстанция, чем качество или привходящее. И если хотят чему–то учить о субстанции, никогда не говорят: как грамотный или что–то в этом роде. Получается, что если грамотный потому называется субстанцией и качеством, что обозначает человека и грамотность, почему точно так же человек не является качеством и субстанцией? Ведь человек обозначает субстанцию со всеми теми признаками, какие есть в человеке, как чувствительность и смертность. Но никогда там, где пишут о каком–либо качестве, не приводят для примера: как человек» («О грамотном», XI).

Понимание абсурдности подобных построений демонстрирует и блуждающий в раздвоении Учитель. По его собственным словам, «ни в какой повседневной речи не говорится «грамотность есть грамотный» или «грамотный есть грамотность», и в другом месте: «разумность есть человек или человек есть разумность», «но (можно сказать): «человек есть грамотный» и «грамотный человек» и т. д. («О грамотном», XII).

Для оправдания своих блужданий Учитель выдвигает целую ошибочную «теорию», по существу восходящую к одной некорректной оговорке – (подлинной или интерполированной?) – в трактате «Категории» (нечто созвучное можно найти и у самого Аристотеля). Уже в XX веке эта «теория» получила отражение в концепциях Р. Карнапа, А. Чёрча, К. И. Льюиса…

Учитель, то есть сам Ансельм, насильственно разделяет двуединую интенсиональную и экстенсиональную характеристику имени (напомним о так называемом семантическом треугольнике!) на два отдельных аспекта: обозначение и называние. По его словам, «грамотный не обозначает человека и грамотность как одно, но грамотность прямо (через себя: per se), а человека – косвенно (через иное: per aliud). И хотя это имя является называющим (appellativum) человека, всё же неправильно сказать, что оно является его обозначающим (significativum)». И наоборот: «в то же время как оно является обозначающим грамотность, всё же не является её называющим». «Называющим же именем какой–либо вещи, – следует далее, – я называю теперь то, чем к этой вещи адресуются (quo res appellatur) в повседневной речи (usu loquendi). Ведь, – несколько повторимся, – ни в какой повседневной речи не говорится «грамотность есть грамотный» или «грамотный есть грамотность», но (можно сказать): «человек есть грамотный» и «грамотный человек» («О грамотном», XII; см. XIII и далее).

Впрочем, Учитель – Ансельм был, по всей вероятности, не одинок. По его словам, «нас не должно смущать, что диалектики пишут о словах одно, как об обозначающих, а применяют их в речи по–другому, как называющие, если и грамматики одно говорят соответственно форме слов и другое – согласно природе вещей» («О грамотном», XVIII).

В действительности же эти два аспекта, две функции слова являются нераздельными и отнюдь не могут противопоставляться. И слово то, что обозначает, то и называет, или наоборот. Именно это и подтвердил Оккам, коему полемически противостоял Вальтер Бурлей. На этом принципе и «работает» тако именуемый семантический треугольник. Посему Иоанн Дамаскин писал: имя (то есть дефиниендум) есть сокращённое определение (в данном случае – дефиниенс), а определение – пространное имя. Соответственно имя может именовать не только вещь, но и дефиниенс, то есть понятие, а дефиниенс – имя. Это, полагаем, самоочевидно, нужно лишь произвести обращение определения как совокупности дефиниендума и дефиниенса.

Пример размышлений из диалога «О грамотном»: «Ученик. Конечно, животное есть не что иное, как «субстанция одушевлённая и чувствующая», и «субстанция одушевлённая и чувствующая» есть не что иное, как животное». Учитель вполне с этим согласен («О грамотном», III).

Пьер Абеляр (1079–1142), – продолжим, – младший современник Ансельма Кентерберийского, безутешный в другом отношении, в свою очередь потешался над теми, кто утверждал, будто прилагательные (он называл их sumpta, производные) означают формы, то есть качественные характеристики субстанций, качества. Согласно его собственному твёрдому, основанному на объективных фактах убеждению, таковые являются именами объектов сообразно присущим им квалитативным формам, качествам. Именно посему он смог уразуметь и то, что так называемые видовые отличия, обычно обозначаемые посредством адъективов, суть отнюдь не квалитативные формы, а окачествованные субстанции.

Собственно, сущностями, субстанциями видовые отличия, выраженные адъективами, вполне корректно именуются ещё в трактате «Категории» (глава V).

(У Аристотеля же в «Метафизике» (VII. 7, 11) сущностями и даже первыми сущностями называются, напротив, формы, ошибочно обозначаемые попеременно то посредством адъективов (VII. 8), то абстрактных существительных (V. 14, 28; VII. 7). В данном случае наблюдается отличие от «Категорий», где первыми сущностями именуются единичные, индивиды (их же виды и роды – вторыми сущностями). Видовые же отличия, также ошибочно обозначаемые попеременно то так, то этак (что особенно проявляется в русском переводе трактатов), в той же «Метафизике» (V. 14, 28; XI. 12) и «Топике» (VI. 6), – вопреки выше сказанному, – называются качествами: «относящееся к сущности видовое отличие есть качество». В то же время в «Метафизике» (VII. 12) последнее видовое отличие именуется «формой и сущностью».)

Подобное можно наблюдать и в дальнейшем: как уже говорилось, у Фомы Аквината, Оккама, Гоббса, грамматиков и логиков Пор–Рояля, Лейница, Милля… Но подробнее об этом в приобщаемых материалах.

Более пяти лет тому назад двумя небольшими изданиями вышла моя книга: А. И. Юрченко. «Прилагательное: потерянное и возвращённое имя» (М.: Институт Европы РАН, 2004; М.: Издательство «Перспектива», 2004). Два экземпляра книги и две дискеты с электронным вариантом текста прилагаются.

Прежде публикации рукопись была апробирована и получила блестящую оценку в отзывах действительного члена Российской Академии наук по отделению литературы и языка д–ра филологии профессора Ю. С. Степанова (Институт языкознания РАН); д–ра филологии профессора В. М. Алпатова, заместителя директора Института востоковедения РАН; тогда профессора кафедры общего языкознания МГПУ д–ра филологии А. М. Камчатнова (его перу принадлежит Предисловие в опубликованной книге); д–ра филологии профессора В. З. Демьянкова, буквально тут же занявшего пост заместителя директора Института языкознания РАН.

Экземпляры книги были направлены в десятки ведущих научных лингвистических центров и высших учебных заведений, в главные библиотеки страны. Некоторые материалы помещены на Интернет–сайте: www. textology.ru.

В прилагаемой публикации, включающей в себя фрагменты готовящейся к печати одноименной монографии автора, в историческом контексте дан абрис современного состояния отечественной, европейской и - в конечном итоге - мировой лингвистической «науки» применительно к трактовке семантики имени прилагательного, в частности, в индоевропейских языках. Показана очевидная сама по себе противоречивость и элементарная ошибочность нынешних школьных и академических представлений в этом аспекте, восстановлен подлинный смысл адъектива, безусловного исконного и всевременного семантического субстантива, субстантива, естественно, конкретного, являющегося знаком отнюдь не качества, свойства, признака, как это ныне всюду и обыкновенно утверждается, но знаком предмета, обладающего соответствующим качеством, кое обозначается абстрактным именем существительным, мотивированным соотносительным прилагательным.

В свете корректного предметного значения лексем данного класса, восстановленного автором, подлежат пересмотру и адекватной, как показано, реконструкции многие устоявшиеся в языкознании псевдонаучные шаблоны и стереотипы в контексте теории имени вообще и имени прилагательного, имени существительного, имени числительного, причастия и других частей речи, а также теории предикации, теории предложения, теории силлогизма (в формальной логике) и многих иных связанных с этим аспектов современной лингвосферы, а также логики и философии.

Казалось бы, на этом фоне столь высокое представительство даже корпуса рецензентов, теоретически вполне разобравшихся в проблеме и достойно оценивших предложенное автором корректное решение таковой, должно было бы обеспечить практическое внедрение адекватных идей хотя бы в отечественное языкознание. Ан не тут–то было: воз и ныне там!

Прошли, к печали, те времена, когда воздействие мысли на общество, – в том числе и общество, считающее себя учёным и образованным, – было, согласно Г. К. Лихтенбергу (1742–1799), продолжателю Лессинга, «подобно воздействию искры на порох».

Я не говорю уже о рядовых подневольных университетских профессорах, коим, однако, тоже не повредило бы проведение здравых идей в жизнь. Однако набрали в рот воды такие лингвомонстры, как Институт языкознания РАН (директор В. А. Виноградов, замдиректора В. З. Демьянков) и Институт русского языка РАН имени В. В. Виноградова (директор А. М. Молдован, заворожённый, как видно, дирижёрскими пассами замдиректора Крысина). Погружённым в безмятежную пустопорожнюю нирвану, им, безусловно, безразлична судьба отечественного языкознания, оказавшегося в позорном тупике (см. выше). Грамотеи и простецы надрывают животики – ну и пусть: «А нам всё равно, а нам всё равно!». Ведь кто ничего не делает, – уверены они, – тот – в глазах начальства – не ошибается. Никто ведь с них не спросит: на нет и суда нет. Для них важнее, видите ли, как можно хитроумнее переставлять в словах знаки ударения. Максимум – и то под давлением, по их просвещённейшему мнению, дилетантов – поставлять точки над «е». А здравые научные идеи и концепции пусть приходят с Запада: Запад нам поможет – тогда и приобщимся. Западные же лингвисты уже внимательно приглядываются к проблеме, хотя материалы имеются пока лишь на русском (запросы из Германии, Италии и США).

«Наши учёные, – как некогда язвил Г. К. Лихтенберг, один из самых блестящих немецких остроумцев XVIII века, – впадают в ошибку лавочников маленьких городов. Они покупают товар не там, где он вырабатывается, а охотней следуют сначала указаниям англичан и французов». И, добавим мы, сэмитов, коммивояжёров от дяди Сэма.

Однако же, – по мысли Ф. Жолио–Кюри, – страна, народ которой не стремится развивать науку, «неизбежно превращается в колонию». И для насельников её, – согласно некому острослову, – наука будет лишь служить тому, чтобы являть размеры их невежества. Если, конечно же, они уж совершенно не подавят в себе божественный дар мысли и вопрос, по Лихтенбергу: «что труднее: думать или же не думать», не будет всё ещё окончательно и беспоротно закрыт.

«Готтентоты, – к слову, – называют мышление бичом жизни. «Сколько готтентотов среди нас!», – восклицает Гельвеций», – писал ближайший продолжатель Лессинга.

Напротив, «изо всех народов первым будет всегда тот, который опередит другие в области мысли и умственной деятельности» и у которого наука будет одним из самых возвышенных воплощений любви к Отечеству (Л. Пастер).

Молчит, набравши в рот воды, – продолжим, – и новообразованный научный центр – Санкт–Петербургский университет, возглавлявшийся в означенные времена почтенной дамой–лингвистом в тёмных очках, о печальных результатах объективного диагностирования тупиковой ситуации в отечественном языкознании и опасности прозябания в профанах извещённой лично автором; молчит и Московский университет, не оставленный, понятно, в неведении и своевременно информированный, но и поныне пребывающий, однако, в благодушном анабиозе. Если не считать, правда, пустых электронных отписок и бездумных отговорок лингвомэтров из сонного царства.

Ни один – из выдвинутых в книге – авторский аргумент не был опровергнут, ни один из них не проанализирован, ибо, полагаем, вовсе не прочитан (академические скептики читать чужое давно уж разучились), ни один оппонирующий контраргумент не сформулирован: «Не до грибов, Петька, не до грибов!» (последнее – насчёт белых в лесу). Кроме разве такового, по почину чеховского учёного соседа: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!».

Вот бы ансельмов Ученик услышал сие из глубины веков! Вот бы надорвал он свой уже надорванный животик!

В головах же не совсем ещё утративших способность как–то мыслить авгуров и жрецов «науки», сих подспудных противников просвещения, быть может, и витает втайне мысль: «Тот факт, что это истина, не важен; но в это верят люди – вот в чём дело, чёрт всех подери!» (Г. К. Лихтенберг).

«Много говорят о просвещении и желают побольше света, – сокрушался более двухсот лет тому назад упомянутый автор знаменитых «Афоризмов». – Но, Боже мой, какой от этого толк, если у людей либо нет глаз, либо те, у кого они хотя и есть, нарочно зажмуриваются?»

Не нагнетая более страстей, ибо полагаю, что и так уже сказано предостаточно, в завершение дерзаю выразить твёрдое убеждение в благоприятной перспективе скорейшего и безболезненного уврачевания хотя и застаревшего, но лишь поверхностно метастазировавшего, яко грибница, инфантильного недуга в языкознании. Ведь ошибочные начальные установки весьма сократили возможности для безосновательных и бесплодных пустопорожних интервенций в оставшиеся закрытыми для непросвящённых таинственные глубины семантики имени прилагательного и сопредельного знания. По всей же вероятности, однако, для совершения учёного оверштага без циркового тычка здесь уже не обойтись. Пример тому – сальтомортальный трюк медведей–эквилибристов из ГД, по мановению волшебной палочки мгновенно изменивших галс в законодательной автоналоговой ориентации. Но если здесь речь шла о сложноисчислимой всё–таки альтернативе взаимовыгодного материального обеспечения процесса транспортации объектов телесных, то в нашем случае – лишь о простом мыслительном обеспечении процесса трансформации в манипулировании предметами умственными с перемещением его теперь уже на объективную платформу. И это буквально ничего не будет стоить: пусть бюджетники с претензией на монополию в интеллектуальной сфере за ныне получаемое ими всуе вознаграждение как–то невзначай просто поразмышляют и подумают. И со смиренным оптимизмом или же с оптимистическим смирением хочется уповать на то, как говаривал полковник Абель, что это всё–таки и наконец у них–таки получится.

Более чем пятилетний латентный срок выдержан. Теперь, надеемся, приблизилась пора, по Лихтенбергу, мысля и прозревая, «прослеживать всё до последнего предела, чтобы не оставалось ни малейшей смутной идеи, обнаруживать недостатки, исправлять их или вообще указывать на что–то более совершенное в данном направлении», ибо это – «единственное средство приобрести так называемый здравый смысл, что и должно являться конечной целью наших (учёных) усилий».

Ведь «в здравом смысле исток работы творческой и верной» (Гораций. Послание к Писонам, 309).

«Необходимо лишь желать, гласит основной принцип Гельвеция», по Лихтенбергу. И, безусловно уж, – примыслим, – думать! Если, конечно же, – по Гегелю, – возжелаем («Пусть человек думает, если ему хочется»).

Итак: вперёд, Россия!

С наилучшими пожеланиями всяческих благоприятных и благовременных стяжаний в Вашем непрестающем добром делании и надеждами на непременный конечный успех в сем благом течении

30 ноября 2009 года,

день памяти святого апостола Андрея Первозванного

(по новому стилю)

Приложения:

1. А. И. Юрченко. Прилагательное: потерянное и возвращённое имя. – М.: Институт Европы РАН, 2004;

2. А. И. Юрченко. Прилагательное: потерянное и возвращённое имя. – М.: Издательство «Перспектива», 2004;

3. Дискеты (две) с электронным набором текста книги;

См. также публикации автора в последних выпусках журнала РАГС при Президенте РФ «Государство, религия, церковь» за 2007 и 2009 гг.; online: www.rags.ru; а также: www.textology.ru/urch.