Текстология.RU - О концепте интеллигенция в контексте русской культуры.

Камчатнов А.М.

О концепте интеллигенция в контексте русской культуры.

Никто не может определить, что такое интеллигенция и чем она отличается от образованных классов.
Надежда Мандельштам

Начнем с общего положения, сформулированного А. Ф. Лосевым: "Имя есть орудие понимания: это значит, что именуемая вещь раньше всего понимает сама себя, а затем и потому - ее понимает и всякая другая вещь". Если я сам себя не понимаю, то ни на какое имя я не смогу могу отозваться; если же я сам себя понимаю, то я откликнусь только на то имя, которое полагаю своим собственным. В таком случае на имя интеллигент откликнется тот, кто понимает себя как интеллигента, относит себя к интеллигенции. И вот интересный факт: один из мемуаристов воспоминает о своем разговоре с А. Ф. Лосевым:
- Ну а ваше мировоззрение разве не интеллигентское? - вступился я за интеллигенцию.
- Толстой был интеллигентом, - сказал он резко. - Ленин был интеллигентом, а у меня свое - лосевское .

В этих словах много удивительного. С одной стороны, Ленин, как всем известно, относился к интеллигенции весьма враждебно и, по воспоминаниям Горького, нелестно выразился о ней в том смысле, что она не мозг нации, а говно. С другой стороны, Лосев, один из виднейших русских философов, не считает себя интеллигентом, в то же время признавая таковыми Толстого и Ленина (ленинский негативизм в отношении интеллигенции Лосев считал, видимо, взглядом изнутри). Если Лосев не отзывается на имя интеллигент, понимает себя как не интеллигента, значит, в этом имени есть такой смысл, который не позволил Лосеву отождествить себя с ним. Что же это за смысл?

Слово интеллигенция является одним из важнейших концептов русской культуры XIX - XX веков, ему посвящена словарная статья в "Словаре русской культуры" Ю. С. Степанова , в которой содержится весьма ценный материал по семантической истории слов интеллигенция и интеллигент. Вместе с тем в этой статье есть одно неверное положение, которое, однако, искажает всю картину и не позволяет дойти до полноты исчерпания смысла слова интеллигенция и решать герменевтические загадки, подобные высказыванию Лосева о себе, Толстом и Ленине. Поэтому для нас будет естественно начать наш анализ с того, что уже отмечено этим автором, а затем перейти к тому, что им осталось незамеченным или неверно, на наш взгляд, истолкованным.

Лат. intellegentia является переводом греч. 'сознание, понимание в их высшей степени'. На латинской почве, например у Боэция, слово intellegentia означает высший разум, это предикат Божества; Божественная интеллигенция - это высшая точка познания, взятая в универсальном масштабе (Константы 611).

Одно из наиболее полных учений об интеллигенции находим у последнего схоластика - Николая Кузанского. Он рассуждал так. Из ничего ничего не возникает, поэтому нужно постулировать абсолютную возможность бытия всего; эта возможность вечна и является потенцией всего в мире ; эта абсолютная возможность существует в Боге и есть Бог, ибо Он есть первоначало всего и рядом с ним не может быть другого абсолюта . Возможное бытие становится действительным только через акт, "поскольку ничто не способно само себя перевести в актуальное бытие, иначе оно оказалось бы своей собственной причиной: оно было бы прежде, чем было". Ту силу, которая делает возможность действительным бытием, одни философы называли умом, другие интеллигенцией, третьи мировой душой, четвертые судьбой; христиане же называют ее Словом: "Действующая, формальная и целевая причина всего есть Бог, созидающий в едином Слове все сколь угодно различные между собой вещи" . Только философы, недостаточно наставленные в Божественном Писании, могли думать, что между Богом и конкретным миром есть некий посредник - ум, мировая душа и т. п. Таким образом, в христианском понимании интеллигенция есть Бог-Слово, вторая ипостась Божественной Троицы. Бог-Слово, воплотившись в ипостаси Иисуса Христа, основал на земле Церковь; Христос был и остается Главой Церкви. Следовательно, здесь, на земле, Церковь есть носительница божественной интеллигенции: ей вручены Откровение и благодатные дары, благодаря которым Церковь наделена высшей способностью понимания, или интеллигенцией. Итак, сигнификатом слова интеллигенция является абсолютное понимание, а его денотатом в христианской философии было второе Лицо Божественной Троицы - Бог-Слово, интеллигенция связана с Богом и Его земным телом - Церковью. К сожалению, Ю. С. Степанов не уделил этому должного внимания и потому совершил ошибку, когда писал, что концепт интеллигенции в том виде, который он приобрел у Боэция, "перешел в немецкую классическую философию и был развит в системах Шеллинга и Гегеля" (Константы 611). Ю. С. Степанов слишком легко перешел от Средневековья к Новому времени. Для средневекового богослова Бог вне мира, трансцендентен ему, поэтому интеллигенция всегда имеет божественное происхождение: интеллигенция, ум, разум - это одно из имен Божиих; божественным разумом на земле обладает лишь Церковь. Система же Гегеля - это система имманентного панлогизма. Нет ничего трансцендентного, действительно существует только Абсолютная идея, имманентная миру, а мир - инобытие идеи, Бог же - не более чем понятие, выражающее то же содержание, что и Абсолютная идея, только на недостаточно проработанном языке религии. В гегелевском имманентизме, или монизме, как и языческом пантеизме, нет дистанции между Творцом и творением, вследствие чего концепт интеллигенции наполняется принципиально новым содержанием, поэтому неверно утверждение Ю. С. Степанова, что у Канта и Гегеля это слово имеет то же значение, что и у средневековых авторов.

Оторвавшись от Бога и Церкви в условиях новоевропейской культуры, концепт интеллигенции начинает свои "блуждания" в поисках своего носителя. Если сигнификат этого слова остается в общем-то неизменным (способность понимания, самосознания), то его денотат был исторически изменчивым. В переменах денотата, собственно, и заключается история этого концепта. Кого называли и называют интеллигенцией? - вот в чем вопрос.

У Гегеля интеллигенция есть общечеловеческая способность умозрительного постижения вещей (Константы 613). Известный историк Гизо говорит о "силе общественного разума-интеллигенции", которая, не имея оформленных средств проявления, тем не менее "оказывает принудительное воздействие на правление страной: общераспространенные идеи обладают принудительной силой" (Константы 612). Маркс говорит о народной интеллигенции как о самосознании всего народа: интеллигенция - это самосознание народа, а ее носитель - весь народ (Константы 613).

Теперь перейдем в Россию. Наверное, первое употребление слова интеллигенция находим у В. А. Жуковского, вероятно, позаимствовавшего его у кого-то из своих немецких учителей, в дневниковой записи от 2 февраля 1836 г: "Через три часа после этого общего бедствия ... осветился великолепный Энгельгардтов дом, и к нему потянулись кареты, все наполненные лучшим петербургским дворянством, тем, которые у нас представляют всю русскую европейскую интеллигенцию". У Жуковского носителем интеллигенции оказывается уже не народ в его целом, а его культурный слой, европейски образованная элита общества.

У всех рассмотренных авторов есть одна общая черта - это секуляризация концепта интеллигенции и, вследствие этого, попытки "привязать" его к какому-то носителю.

Новый носитель интеллигенции как высшего самосознания народа объявился в Польше. На польский язык как источник происхождения слова интеллигенция впервые указал В. В. Виноградов: "Слово интеллигенция в собирательном значении 'общественный слой образованных людей, людей умственного труда' в польском языке укрепилось раньше, чем в русском... Поэтому есть мнение, что в новом значении это слово попало в русский язык из польского". В. В. Виноградов высказался очень осторожно, очевидно, не имея фактических данных для подтверждения этого мнения. Усилиями А. К. Панфилова такие данные были найдены в русской периодической печати, в которой слово интеллигенция в ироническом употреблении появляется незадолго до польского восстания 1863 - 1864 гг. и активизировалось во время этого события. Так, в журнале "Вестник Юго-западного и Западного края" (Киев, 1862, т. II, ноябрь. С. 128) в статье "Два-три слова о сочувствии патриотическим движениям и притязаниям поляков" читаем: "Ну стоят ли подобные люди комплиментов и даже ухаживанья, с какими относятся к ним некоторые из наших соотчичей - и устно и письменно? А между тем поляки (и друзья их) считают себя интеллигенциею края. Нужно не иметь никакой интеллигенции, чтобы считать их интеллигенциею вообще и интеллигенциею края в частности" . Характерно, что в южнорусской прессе к русским слово интеллигенция не применялось, вместо него говорилось о классе русских образованных горожан, русском образованном обществе. "Там же, где речь идет о поляках, слово интеллигенция употребляется регулярно". Газета "Санкт-Петербургские ведомости" (6 мая 1867 г.) писала: "Достаточно проехать по тем местностям, где царила польско-шляхетская интеллигенция, достаточно посмотреть на несчастного, голодного и забитого белоруса и литвина, чтоб безошибочно судить о том, какое влияние имела эта интеллигенция... Могут ли быть правильными экономические отношения там, где всякое бедствие масс служит источником самодовольства для интеллигенции, где эта интеллигенция готова часто пожертвовать своими собственными выгодами, лишь бы только ... вооружить против существующего порядка местное население?". Вся напыщенность и весь гонор польского шляхетства выразились в этом хвастливом самоназвании: интеллигенция, что и вызвало ответную язвительную иронию русской печати.

Видимо, под влиянием польской интеллигенции в 60-е годы возникает и русская интеллигенция. "Только в России в период между 1845 - 1865 гг. совершается следующий этап в развитии концепта 'Интеллигенция': субъектом ... исторического самосознания народа в процессе государственного строительства (? - А. К.) оказывается при этом новом понимании не абстрактный "разум", не "дух народа" и не весь народ, а определенная, исторически и социально вполне конкретная часть народа, взявшая на себя социальную функцию общественного самосознания от имени и во имя всего народа" (Константы 613-614). Что же это за группа, что Лосев отрицает свою принадлежность к ней? Ответа на этот вопрос у Ю. С. Степанова мы не найдем, однако он есть у авторов знаменитого сборника "Вехи" и у других русских философов; опираясь на эти труды, кратко осветим сущностные признаки интеллигенции.

Не может не вызвать удивления "факт" того, что интеллигенция в России появилась только в середине XIX века, словно в предыдущие девять веков государственного строительства России у нее не было носителя исторического самосознания народа. Конечно, это не так. На протяжении всей истории носителем исторического самосознания народа в России выступали государственная Власть и Церковь. Так было и в середине XIX века, но именно в это время у Власти и Церкви появился соперник - группа людей, которая сама себя назвала носителем исторического самосознания народа, интеллигенцией, то есть самозванная группа, сразу же занявшая антигосударственную и антицерковную позицию. Этот момент оппозиционности был конститутивным для русской интеллигенции, что отчетливо осознавалось и ею самой. Отвечая авторам "Вех", И. И. Петрункевич писал, что "русское общество" думает об интеллигенции иначе, нежели "веховцы": "Духовный отец интеллигенции Белинский, затем Герцен, Чернышевский и Михайловский не только в свое время, но и сейчас в его сознании представляются яркими светочами среди царившего в России мрака; оно помнит их как людей, которые всею силою своего ума, таланта и любви к родине боролись с казенной церковью, с казенной государственностью, с казенной народностью ...".

Можно ли назвать интеллигенцию, как это делает Ю. С. Степанов, социальной группой? Понятие социальной группы относится к сложной органической жизни общества: развитая общественная органика необходимо предполагает наличие таких социальных групп (сословий, классов, корпораций), как крестьянство, мещанство, дворянство, бюрократия, купечество, врачи, учителя, ученые, военные и т. д. Ни с одной из социальных групп, существовавших в общественном организме России в середине XIX века, интеллигенцию прямо связать нельзя. В социальном плане интеллигенция неуловима; из двух врачей, адвокатов или офицеров один становился интеллигентом только в том случае, если ставил интеллигентские ценности выше интересов своего органического сословия, класса или группы, то есть в случае аксиологического отщепления от социальной группы. О неорганичности, то есть внесоциальности интеллигенции писали многие русские мыслители, приведем лишь два высказывания: "Говоря простым языком, русская интеллигенция "идейна" и "беспочвенна". Это ее исчерпывающие определения. <�···> Беспочвенность есть отрыв: от быта, от национальной культуры, от национальной религии, от государства, от класса, от всех органически выросших социальных и духовных образований". О том же в отношении интеллигента Герцена писал Достоевский: "Герцен не эмигрировал, не полагал начала русской эмиграции, - нет, он так уж и родился эмигрантом. Они все, ему подобные, так прямо и рождались эмигрантами, хотя большинство не выезжало из России". Таким образом, всякий интеллигент - это отщепенец, и потому он вступает в противоречие с органической жизнью и историческим бытием общества и государства. Из этого противоречия было два выхода. Один заключался в том, чтобы оставить заемные идеи, изучать русскую жизнь и составлять о ней русские понятия; по этому пути, пути Пушкина и Гоголя, Киреевского и Хомякова, Достоевского и Лескова, Данилевского и Леонтьева, пошли немногие. Панургово стадо интеллигенции побрело за Белинским, Герценом, Писаревым, Чернышевским, Плехановым и Лениным, пытаясь переделать русскую жизнь в соответствии с чужими идеями.

Итак, на поставленный вопрос, кого назвать интеллигенцией, можно ответить, что это лишенная почвы асоциальная группа, или секта, отщепенцев.

Называя интеллигенцию не социальной группой, а сектой, мы имели в виду нечто большее, чем простую аналогию с церковным понятием. Как мы сказали, асоциальную, разночинную публику объединяло в нечто цельное идеология Революции. Суть Революции в предельно глубоком, духовном смысле выразил Ф. И. Тютчев: "Революция, если рассматривать её с точки зрения самого существенного, самого элементарного её принципа, - чистейший продукт, последнее слово, высшее выражение того, что вот уже 3 века принято называть цивилизацией Запада. Это современная мысль, во всей своей цельности, со времени разрыва её с Церковью. Мысль эта такова: человек, в конечном счёте, зависит только от себя самого как в управлении своим разумом, так и в управлении своей волей. Всякая власть исходит от человека; всё, провозглашающее себя выше человека, - либо иллюзия, либо обман. Словом, это апофеоз человеческого я в самом буквальном смысле слова".

На духовной почве Революции произрастали различные идеологии; в интересующее нас время, когда возникала русская интеллигенция, она связала себя с такой разновидностью революционной идеологии, как прогресс, чаще всего окрашенный в социалистические тона. При этом для русской интеллигенции прогресс и социализм были не гипотезой, а непререкаемой, абсолютной истиной, которой нужно было принести в жертву историческую Россию, впрочем, как им казалось, для ее же блага. Так, Достоевский, вспоминая об увлечении социализмом в 40-е годы, писал: "Тогда понималось дело еще в самом розовом и райски-нравственном свете. Действительно правда, что зарождавшийся социализм сравнивался тогда, даже некоторыми из коноводов его, с христианством и принимался лишь за поправку и улучшение последнего, сообразно веку и цивилизации". На эту черту псевдорелигиозности уже неоднократно обращалось внимание. Так, Н. Бердяев утверждал: "Интеллигенция скорее напоминала монашеский орден или религиозную секту со своей особой моралью, очень нетерпимой, со своим обязательным миросозерцанием, со своими особыми нравами и обычаями, и даже со своеобразным физическим обликом, по которому всегда можно было узнать интеллигента и отличить его от других социальных групп".

В связи с последним свойством интеллигенции стоит ее непримиримая ненависть к традиционным религиям, и прежде всего Православию. Традиционные религии, с точки зрения интеллигенции, это предрассудок, пережиток прошлого, исчезающий в свете данных позитивной науки, а Православная Церковь - это реакционный институт, стоящий на пути прогресса. Отсюда следует, что уничтожение Церкви есть необходимое условие для продвижения России по пути прогресса.

Что касается отношения интеллигенции к народу, то, с одной стороны, интеллигенция с утомительным постоянством твердит о народном благе как высшей цели своей деятельности, с другой стороны, народ никогда не отвечал интеллигенции взаимностью. Очевидный факт стойкой неприязни народа к интеллигенции не только не осмыслен, но и не отмечен в словаре Ю. С. Степанова, а его одного достаточно, чтобы задуматься над вопросом о том, можно ли считать субъектом исторического самосознания народа группу людей, не любимую самим народом? Дело в том, что интеллигенция никогда не знала горячо любимого ею народа, относилась к нему как к внешнему объекту. Парадокс интеллигентского отношения к народу заключается в том, что во имя своего идола можно принести любое количество жертв, хотя сам по себе идол понимается как высшая форма служения благу народа. Этот парадокс был раскрыт Достоевским в образе Раскольникова и, с еще большей силой, в образе Шигалева. Вот, например, стишок Добролюбова "Чернь"; в нем с циничной откровенностью олицетворенный Прогресс гонит от себя голодную чернь, хотя сам по себе прогресс понимается как увеличение благ для все большего количества народа:

Подите прочь! Какое дело
Прогрессу мирному до вас?..
Жужжанье ваше надоело,
Смирите ваш строптивый глас.
Прогресс - совсем не богадельня.
Он - служба будущим векам;
Не остановится бесцельно
Он для пособья беднякам.

Между интеллигенцией и образованным слоем русских людей лежит пропасть, и не заметить ее может только слепой. Единственное, что их сближает, - это наличие образования, однако сами интеллигенты усиленно подчеркивали, что далеко не всякий образованный человек может быть причислен к интеллигенции. Так, Юрьевский писал: "Слой образованных русских людей и русская интеллигенция - понятия не совпадающие. Образованный человек, ученый, профессор, мог быть в рядах русской интеллигенции. Мог и не быть. Л. Толстого, с его отрицанием государства, цивилизации, вероятно, нужно к ней причислить, но в нее уж никак нельзя вставить Ключевского или Чичерина". Отношение к Традиции - вот что разделяло и разделяет интеллигенцию и русский образованный слой: "Только беспочвенность как идеал (отрицательный) объясняет, почему из истории русской интеллигенции справедливо исключены такие, по своему тоже "идейные" (но не в рационалистическом смысле) и во всяком случае прогрессивные люди ("либералы"), как Самарин, Островский, Писемский, Лесков, Забелин, Ключевский и множество других. Все они почвенники - слишком коренятся в русском национальном быте и в исторической традиции". Федотов прав: великое множество образованных русских людей, истинных творцов русской культуры, никак нельзя причислить к русской интеллигенции - Ломоносов, Державин, Карамзин, Крылов, Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Хомяков, Киреевский, Тютчев, Гончаров, Фет, Достоевский, Леонтьев, С. Соловьев, Вл. Соловьев, Чайковский, Бородин, Мусоргский, Рубинштейн, Брюллов, Суриков, Левитан, Лобачевский, Чебышев, Менделеев, Павлов, Ключевский, Розанов, Блок, Ахматова и многие и многие другие.

Что касается физического облика, по которому можно было опознать интеллигента, то на этот счет есть красноречивое свидетельство князя С. Щербатова: "Сам человеческий облик известной категории людей, идейных, изъеденных интеллигентской идеологией, носил печать этого удушливого, безотрадного "антиэстетизма". Нечесаные волосы, перхоть на потертом воротнике, черные ногти, неряшливая одежда, вместо платья (со словом туалет был сопряжен некоторый одиум) неопределенного цвета блузы, вместо прически - либо по-студенчески остриженные волосы, либо забранные на затылке неряшливо в чуб, - подобного вида публика в фойе театров, где шли "идейные" пьесы, залы с лекциями и определенного типа клубы". Несомненно, этот облик имел знаковый характер: всем своим видом интеллигенты говорили: нам некогда заботиться о прическе, костюме, гигиене, когда страдает народ и надо спасать Россию.

Итак, если к концепту интеллигенции подходить не с абстрактных, внеисторичных позиций (что до некоторой степени свойственно Ю. С. Степанову), а с конкретно-исторических, то интеллигенцией можно назвать одержимую духом отрицания Традиции исторической России асоциальную, псевдорелигиозную, космополитическую секту отщепенцев, самозванно провозгласившую себя носителем самосознания народа, взявшую на себя ответственность за судьбу России и ее народов.

После переворота 1917 года, когда общий враг был повержен, между интеллигентскими сектами завязалась борьба за власть, победителем в которой вышла самая экстремистская секта интеллигентов - большевицкая, которая расправилась как с внешними соперниками, так и с внутренней оппозицией. После ее победы практически выявились все сущностные черты интеллигенции: антигосударственность выразилась в разрушении исторического русского государства и физическом уничтожении ее носителей - чиновников, офицеров и, наконец, самого Государя; антицерковность выразилась в отделении Церкви от нового "государства", в уничтожении священников, в ограблении храмов, в преследовании верующих; антинародность интеллигенции выразилась в терроре против всех слоев населения, особенно против крестьян.

Большевицкая секта, или партия, что по внутренней форме почти одно и то же, самозванно объявила себя не только интеллигенцией, но еще и честью и совестью, к тому же не одного народа, а всей эпохи, то есть заявила претензии на Абсолютную истину. Однако, как сказал Оруэлл, все люди равны, но некоторые равнее, стало быть, не все члены партии могут быть носителем интеллигенции, а только те, которые равнее, то есть члены ЦК; однако по той же логике и среди членов ЦК некоторые оказались равнее, они-то, члены Политбюро, оказались носителями интеллигенции; но и среди членов Политбюро один оказался равнее, он, великий и гениальный, и стал окончательным и единственным носителем интеллигенции. Напрасно Ю. С. Степанов думает, что культ личности Сталина - это вырождение идеи критически мыслящей личности. Так называемый "культ личности" - это не что-то специфически большевицкое, это логика развития любой псевдорелигиозной секты: на место личного Бога Творца и Промыслителя мира непременно придет человекобог. Если, по Тютчеву, "мысль" Революции есть "апофеоз человеческого я в самом буквальном смысле слова" (о чем, но с другой внутренней интенцией, писал эсер Н. Д. Авксентьев еще в 1906 году: "Перед нами встает в конце концов идеал свободной самоопределяющейся, автономной, моральной личности, черпающей свой закон из собственной своей разумной воли" - Константы 615), то в личности Сталина эта "мысль" и этот "идеал" нашли свое полное воплощение, личности свободной, самоопределяющейся, автономной, только, конечно, не моральной, а вполне аморальной, ибо мораль, по определению, связывает, ограничивает личность внеличным или сверхличным законом.

Слишком хорошо подумает о прочей, беспартийной интеллигенции тот, кто решит, что она, хотя бы внутренне, была в оппозиции к большевицкой секте, как говорится, держала кукиш в кармане; напротив, можно констатировать почти полное единодушие в "блоке" партийных и беспартийных интеллигентов. Вот пример - письмо Пастернака Александру Фадееву, написанное сразу после смерти Сталина: "Дорогой Саша! Когда я прочел в "Правде" твою статью "О гуманизме Сталина", мне захотелось написать тебе. Мне подумалось, что облегчение от чувств, теснящихся во мне всю последнюю неделю, я мог бы найти в письме к тебе. Как поразительна была сломившая все границы очевидность этого события, и его необозримость! Это тело в гробу с такими исполненными мысли и впервые отдыхающими руками вдруг покинуло рамки отдельного явления и заняло место какого-то как бы олицетворенного начала, широчайшей обобщенности, рядом с могуществом смерти и музыки, могуществом подытожившего себя века и могуществом пришедшего ко гробу народа... Какое счастье и гордость, что из всех стран мира именно наша земля стала родиной чистой мысли, всемирно признанным местом осушенных слез и смытых обид!".

Постепенно победившая псевдорелигиозная секта большевиков оформляет себя как псевдоцерковь. У нее есть своя "божественная" троица - Маркс, Энгельс и Ленин. У нее есть свое "священное" писание - так называемые "первоисточники" марксизма-ленинизма. У нее есть свое "царство божие" - коммунизм. У нее есть свои "мощи" - чучело Ленина, выставленное для поклонения. У нее есть свои "святые" - пантеон "пламенных революционеров". У нее есть свой "антихрист" - мировая буржуазия с ее царством капиталистической тьмы. У нее есть свой чин "покаяния": на партсобраниях на согрешивших, но "разоблачившихся" перед партией членов налагалась "епитимья" партвзысканий. У нее есть свои "иконы" - многочисленные изображения вождя и его "апостолов" находились в каждом городе, в каждом учреждении. У нее было совершенно религиозное отношение к имени как к сущности, обладающей сакральной силой; с рациональной точки зрения невозможно понять, что значит театр имени ленинского комсомола или совхоз имени XXII съезда КПСС, но с метафизической точки зрения здесь имеет место акт усвоения силы определенного качества. У нее есть свои "крестные ходы" - ноябрьские и первомайские демонстрации. У нее есть свои "праздники", когда "совершается память" события, вождя или кого-то из его присных. У нее есть свои "мистерии", например, мистерия посвящения в октябрята, пионеры, комсомольцы, наконец, в члены партии; после испытательного кандидатского срока собрание "верующих" должно произнести решающее Аксиос! Эта подражательность христианским религиозным формам лучше, чем что-либо иное, показывает, что большевицкая интеллигенция вдохновлялась духом диавола - "обезьяны Бога".

С узурпацией государственной власти большевицкой сектой интеллигентов, объявившей себя умом (то есть интеллигенцией), честью и совестью эпохи, начинается довольно низкопробное языковое шельмование прочей интеллигенции, не попавшей во власть. Именно в это время при слове интеллигенция появляются определения вроде трусливая, жалкая, либеральная, дряблая, вшивая, гнилая; появляется слово интеллигентишка. Согласно словарю Д. Н. Ушакова, у слова интеллигент два значения: 1. Лицо, принадлежащее к интеллигенции. 2. То же, как человек, социальное поведение которого характеризуется безволием, колебаниями, сомнениями (презрит.). Вот она, психология российского интеллигента: на словах он храбрый радикал, на деле он подленький чиновник. Ленин (Ушаков I, 1214). Слово интеллигентский также имеет помету - презрит.

Отчего же Н. Мандельштам, вопреки очевидности, утверждала, что никто не может определить, что такое интеллигенция и чем она отличается от образованных классов? Тут нужно различать два процесса, один из которых протекал в русских эмигрантских кругах, другой - в СССР.

В эмиграции среди русских остро встал вопрос о роли и вине интеллигенции в Катастрофе 1917 года. Поскольку вина интеллигенции была очевидна, то интеллигенты-эмигранты попытались расширить значение слова интеллигенция до отождествления со всем образованным слоем. Смысл этого расширения вскрыл русский историк Н. Ульянов: "Такая подмена наблюдается в отношении слова интеллигенция. Его стараются употреблять не в традиционном русском, а в европейском смысле. Нет нужды объяснять, зачем понадобилось такое растворение революционной элиты во всей массе образованного люда и всех деятелей культуры. Мимикрия - явление не одного только животного мира. По той истеричности, с которой публицисты типа М. В. Вишняка кричат о "суде" над интеллигенцией, можно заключить, что суда этого боятся и заранее готовят почву, чтобы предстать на нем в обществе Пушкина и Лермонтова".

В СССР русский образованный слой был уничтожен, но никакое общество не может существовать без ученых, инженеров, экономистов, преподавателей, учителей, врачей. Подготовка нового образованного слоя была взята под жесткий контроль победившей большевицкой интеллигенции, поэтому этот слой мировоззренчески был скроен по интеллигентскому лекалу. Произошла диффузия интеллигенции и образованного слоя: большая часть людей, получивших высшее образование в 30-70 годы, в той или иной степени восприняла нигилистическое отношение к русской Традиции, особенно в отношении Православия и Самодержавия. Что касается русской национальной культуры, то нигилистическое отношение интеллигенции к ней выразилось в ее насильственно переинтерпретации: все деятели, которые минимально могли быть втиснуты в прокрустово ложе "прогресса", были объявлены "передовыми", "борцами за народное счастье" (которое наконец-то свалилось на народ в лице большевиков), а прочие преданы забвению - К. Леонтьев, В. Розанов, И. Ильин, И. Шмелев и множество других, представлявший подлинный цвет русской культуры. Все это хорошо знакомо изучавшим русскую литературу в советской школе. Этим нехитрым приемом интеллигенция как бы укореняла себя в почве русской культуры, а русская культура словно бы оправдывала интеллигентский погром России.

Однако позже, во время создания сталинской конституции, когда встал вопрос о социальной структуре советского общества, у слова интеллигенция появляется новый, социальный смысл. Разумеется, уже не может быть и речи о претензии на выражение "общественного самосознания от имени и во имя всего народа". Интеллигенция теперь - это "общественный слой работников умственного труда, образованных людей (книжн.)" (Ушаков I, 1215), то есть это пресловутая прослойка между рабочим классом и крестьянством, совокупность работников, чья профессия требует высшего образования и характеризуется высоким уровнем интеллектуализации труда. Определениями этой интеллигенции становятся трудовая, народная, советская. Никакой иной интеллигенции рядом с собой партия терпеть не намерена, и казалось, что интеллигенция в старом, указанном нами смысле слова становится историзмом; отныне и навсегда интеллигенцией называется совокупность пролетариев умственного труда. Однако история распорядилась иначе.

После того как любезное Пастернаку "какое-то как бы олицетворенное начало" отдало концы и наступило некоторое послабление во всех сферах жизни, особенно после ХХ съезда, внутри интеллигенции в социальном смысле слова вызревает интеллигенция в старом, псевдорелигиозном значении слова, происходит второе пришествие интеллигенции.

Политически активная часть интеллигенции еще целиком связывала себя с коммунистической религией, безуспешно пытаясь из бесовской хари вылепить человеческое лицо; это те, кого позже назовут "шестидесятниками", "детьми ХХ съезда" и кто потом станет "прорабами перестройки". Но наряду с ней возникла и иная интеллигенция, с легким налетом оппозиционности. Возникла интеллигентская субкультура, знаковыми фигурами которой стали не признанные партийным официозом стопроцентно советскими писатели и поэты Ахматова, Булгаков, Пастернак, Мандельштам, Цветаева, Бродский. Интеллигентская субкультура создала свой стиль, доминантой которого была подчеркнутая неофициальность: свитера, джинсы, бороды, "дикий" туризм, песни под гитару: подобно старообрядцам, интеллигенция уходила в леса и предавалась там пению так называемой самодеятельной песни, что можно расценить как аналог хлыстовским радениям; все это приобретало отчетливо семиотический характер, становилось знаком, по которому опознавались "свои". Возникают "свои" журналы ("Новый мир"), "свое" кино (Иоселиани, Тарковский), даже "своя" наука (Лотман, Успенский). Труды этих ученых, конечно, не укладывались в официальную догматику и потому в глазах интеллигентов становились своего рода "священным писанием".

Итак, в России (тогда - СССР) в 50-60 годы самовозродился слой общества с сущностными чертами интеллигенции - беспочвенностью, отщепенством, антигосударственностью (причем отрицалось не только коммунистическое, но и русское историческое государство), антицерковностью и с самозванными претензиями на истину. Для превращения ее в псевдорелигиозную церковь, то есть секту, не доставало, во-первых, духовного лидера и, во-вторых, ясно сформулированного идеологического лозунга. И такой духовный лидер явился - это академик А. Д. Сахаров, который и сформулировал новый интеллигентский "символ веры" - права человека; в борьбе за них оформилась сравнительно небольшая активная группа интеллигентов, которых стали называть диссидентами. Совсем не случайно для обозначения этой активной группы интеллигенции был избран религиозный по происхождению термин: современный автор с псевдорелигиозным пафосом пишет: "В понятии интеллигенции, как оно оформилось в России, содержится нечто иное и бoльшее, чем "слой" или "социальная группа"; это в то же время еще и социальная функция, роль, притом представленная как миссия, окруженная ореолом долга и жертвенности. Это не просто группа образованных людей, но некая общность, видящая смысл своего существования в том, чтобы нести плоды образованности (культуры, просвещения, политического сознания и пр.) в народ и уподобляющая эту задачу священной (по меньшей мере, культурно-исторической) миссии..." Постепенно формируется новая интеллигентская "религия", "догматы" которой выражаются такими ключевыми словами, как гласность, демократия, правовое государство, многопартийность, рыночная экономика, открытое общество, права человека, общечеловеческие ценности, свобода, либеральные ценности.

Итоги второго пришествия интеллигенции известны: интеллигенция хотела как лучше, а вышло как всегда. В 1917 году победа интеллигенции привела не к "царству божию", а к царству антихриста с его Гулагом, так и в 1991 году победа интеллигенции обернулась царством уголовщины и пошлости. Интеллигенция "второго разлива" потерпела историческое поражение, как и интеллигенция "первого разлива", однако ничего не поняла и ничему не научилась. Вот слова журналистки Евгении Альбац: "Как же сейчас очевидно, что интеллигенцией на самом деле была крайне узкая группа людей, не позволявших себе (ни тогда, ни сейчас) собственное грехопадение объяснять действием внешних сил - режима, власти, КГБ - и принимавших на себя и вину, и ответственность за то, что происходило и происходит в стране" . Как видим, и после грехопадения, совершенного к тому же без участия внешних сил, все равно страсть как хочется "взять на себя ответственность". Как сказала Анна Ахматова,

И яростным вином блудодеянья
Они уже упились до конца,
Им чистой правды не видать лица
И слезного не ведать покаянья

В свете нашей реконструкции того, кого в контексте истории русской культуры называли интеллигенцией, действительно можно решить ту герменевтическую загадку, с которой мы начали изложение. Лосев не считал себя интеллигентом потому, что он член иной, Христовой Церкви, Господь же сказал: "Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает" (Мф. 12, 30). Быть членом "церкви" интеллигентов значит быть против Христа; для монаха Андроника это было невозможно, отсюда его резкая отповедь собеседнику. Понятны также и слова В. В. Розанова: "Пока не передавят интеллигенцию - России нельзя жить. Ее надо просто передавить. Убить" . Розанов понимал, что традиционная историческая Россия и Россия интеллигентская несовместимы, и пророчески предвидел, что торжество интеллигенции будет означать гибель России. Понятны и слова современного философа: "В 1917 году к власти пришли левые интеллигенты. В 1991 году их сменили правые интеллигенты. И те, и другие вызывают омерзение".

Таким образом, сообщество людей, названием и самоназванием которой было слово интеллигенция, есть продукт, во-первых, европейской секулярной культуры и, во-вторых, того своеобразия, которое она приняла в России. Это своеобразие заключалось, как уже сказано, в ее неоргагичности и, как следствие, в духе всеохватного отрицания русской Традиции - религиозной, государственной и культурной.

Примечания

Первая публикация (в сокращении): Язык и ментальность. СПб., 2004. С. 111-123.
Лосев А. Ф. Имя. СПб., 1997. С. 201.
См.: Ерофеев В. В лабиринте проклятых вопросов. М., 1996. С. 204.
Степанов Ю С. Константы. Словарь русской культуры. М., 1997. С. 610-628. (Далее -Константы).
Николай Кузанский. Об ученом незнании. II, 8, 132. // Соч. в 2-х тт. Т. I. М., 1979.
Там же. II, 8, 136.
Там же. II, 9, 141.
Там же. II, 9, 150.
Жуковский В. А. Из дневников 1827 - 1840 годов. Публикация А. С. Янушкевича // Наше наследие, № 32, 1994. С. 46. На данную публикацию обратил мое внимание И. Г. Добродомов.
Виноградов В. В. Историко-этимологические заметки. II. // Этимология. М., 1965. С. 113.
Цит. по: Панфилов А. К. О слове интеллигенция // Вопросы языкознания и русского языка. М., 1970. С. 367.
Там же.
Там же. С. 370.
Петрункевич И. И. Интеллигенция и "Вехи" // Вехи. Интеллигенция в России. М., 1991. С. 211.
Федотов Г. П. Трагедия интеллигенции // О России и русской философской культуре. М., 1990. С. 408.
Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1873 г. Гл. II. "Старые люди".
Тютчев Ф. И. Россия и Запад: книга пророчеств. М., 1999. С. 19.
Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1873 г. Гл. XVI "Одна из современных фальшей".
Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 17.
Цит. по: Башилов Б. История русского масонства. Вып. 16. М., 1995. С. 129.
Федотов Г. П. Трагедия интеллигенции. С. 409.
Щербатов С. Художник в ушедшей России. М., 2000. С. 245.
Континент. 1997. № 90. С. 213. Выделено мною - А. К
Цит. по: Башилов Б. Указ. соч. С. 115.
Читай - нимбом святости, ибо именно такова степень самолюбования и самопревозношения интеллигенции.
Левада Ю. Интеллигенция // 50 / 50. Опыт словаря нового мышления. Под ред. Юрия Афанасьева и Марка Ферро. М., 1989. С. 128. Подчеркнуто мною - А. К.
Альбац Евгения. Болезнь совести // Новая газета. 1999. № 8 (531).
Розанов В. В. Мимолетное. М., 1994. С. 292.
Гиренок Ф. Патология русского ума. Картография дословности. М., 1998. С. 413.