А.А. Завельский, Д.А. Завельская, С.И. Платонов.
Текст и его интерпретация

© А.А. Завельский, Д.А. Завельская, С.И. Платонов , 2001, 11 сентября

Современное многообразие подходов к тексту представляет исследователю не только необъятный простор, но и новые сложности при оценке особенностей художественного произведения. Одна из этих сложностей - поиск точного критерия для интерпретации того или иного элемента текста в определенном ключе: как символ, или как знак, художественный прием, или мифологический подтекст и т.д. Возникает впечатление бесконечной возможности бесконечного истолкования любого текста. И в то же время среди такого необъятного многообразия обращают на себя внимание две отчетливые тенденции. Это, во-первых, стремление расшифровать текст, найдя в нем нечто вроде скрытого смысла; во-вторых, - обратная предыдущей оценка текста как иллюстрации некого более принципа, идеи, или проблемы.

При кажущейся противоположности этих способов изучения текста в них есть нечто общее - наличие бинарности (текст и не-текст). Причем всякий раз именно сам текст предстает как нечто вторичное. Ищем ли мы в произведении символ, или миф, или культурно-историческую проблематику, или классическое взаимодействие формы и содержания - мы ищем что-то помимо самого текста, вольно или невольно обесценивая его тем самым как явление.

Есть ли здесь парадокс? Чтобы лучше понять ситуацию, стоит сперва поставить два вопроса. Как возможна множественность интерпретаций? И - в чем собственно роль интерпретации относительно изучения текста как феномена?

Для ответа на первый вопрос необходимо уяснить основные свойства текста вообще и художественного в частности. Всякий текст обеспечен особенностями языка, а именно - способностью слов называть, обозначать и описывать явления действительности.

Текст в таком случае представляет собой фиксированное законченное сообщение. Однако здесь уже коренится возможность серьезной ошибки. Художественный текст нельзя считать таким же сообщением, что и текст документальный, поскольку он не описывает реальных конкретных факторов, хотя называет явления и предметы теми же языковыми средствами.

Можно назвать это "имитацией" вслед за Дж. Серлем

Так или иначе, многомерность интерпретаций и трактовок обусловлена способностью человека ощущать разнообразие и поливалентность явлений жизни - с одной стороны, и стремлением применять ту же модель к тексту - с другой. Но насколько вообще интерпретация способствует пониманию текста? Для этого, как минимум, надо предположить, что литературное произведение до каких-либо трактовок само по себе информативно и осмысленно. Это действительно так, поскольку литературный текст, как всякое другое произведение искусства, направлен, прежде всего, на восприятие. Не сообщая читателю буквальных сведений, художественный текст вызывает у человека сложный комплекс переживаний, а, стало быть, - отвечает определенной внутренней потребности (А.С. Пушкин: "... над вымыслом слезами обольюсь"). Причем, конкретному тексту соответствует конкретная психологическая реакция, порядку прочтения - конкретная динамика смены и взаимодействия переживаний. Т.е., восприятие текста в совокупности прочтения и реакции представляет собой психологический процесс, из чего следует, что текст есть не просто набор знаков, или их последовательность, но мощный комплексный стимул.

То же за смысл, в таком случае, поясняет или раскрывает нам интерпретация? Являясь сама по себе сообщением, интерпретация не может быть сообщением, тождественным тексту. Предположим, интерпретация является описанием произведения, так, или иначе, это уже другой текст с другой информацией. Но зададимся следующим вопросом: что же в принципе сообщает, или способна, или призвана сообщить интерпретация?

Возможно, интерпретатор говорит нам то же, что и автор, но другими словами и более ясно, поскольку менее ясно - смысла нет. Из этого следует, что автор сообщает нечто весьма невнятно, а следовало бы - так, как интерпретатор. Но это утверждение логически абсурдно, поскольку интерпретатор, как и читатель, опирается на текст, который уже явлен и представляет собой именно то, что автор уже сказал. Как читатель, так и интерпретатор, не могут миновать восприятия, которое, следовательно, является первичным, а также представляет собой акт сущностной реализации текста. Как было сказано выше, художественный текст есть стимул для определенного психологического процесса. Из этого следует, что именно смысл произведения нельзя передать иными средствами и в иной конфигурации элементов.

Х.-Л. Борхес в предисловии к "Антологии фантастической литературы" разделяет произведения на те, что пишутся для удовольствия читателя

Разумеется, в силу субъективности этого фактора, изучать его весьма сложно. Однако вполне вероятна разработка разных вариантов решения проблемы. Во-первых, при невозможности учесть все индивидуальные нюансы восприятия, исследователь способен составить представление о наиболее вероятных и частых типах психологической реакции (смех, удивление, испуг, ожидание, недоумение, подавленность, освобождение от напряжения, спокойствие и т.д.). Во-вторых, сам исследователь является носителем определенных психологических черт и свойств, так что может в некоторых случаях исходить из личного опыта и самонаблюдения. В-третьих, необходимо обращать внимание на оценку того или иного произведения другими читателями, включая отзывы современников.

Все эти и подобные способы изучения восприятия в подавляющем большинстве случаев будут носить гипотетический оттенок, что, по сути, никак не противоречит научности подхода. Возможна разработка иных, более точных, способов, но в любом случае при всей субъективности личностных реакций, существуют более или менее общие тенденции или типы, что подтверждается хотя бы наличием языковой коммуникации.

Так, или иначе, без учета восприятия не возможен разговор о значении того или иного элемента текста или совокупности элементов. Что следует считать элементом? Каков критерий дробления и обособления частей единого целого? Если опираться на предложенную методику, то показателем здесь можно считать впечатление от всего произведения или выбираемого фрагмента. Мы уже обращали внимание на то, что психологическая реакция зависит не от набора знаков, но от их взаиморасположения.

Т.е., при смене последовательности восприятия меняется и его качество, включая весь комплекс ощущений (темп, логика, тональность, колебание внутреннего напряжения, ассоциации и др.). Таким образом, можно говорить о важной информативной стороне построения текста. Это указывает достаточно важный критерий вычленения элемента литературного произведения и напрямую выводит нас к понятию эстетики.

Элементом мы можем назвать любой фрагмент текста, будь то слово, знак препинания, эпизод, фраза, или грамматическая форма, если этот фрагмент оказывает значимое влияние на восприятие текста. То есть, при замене или удалении его, меняется психологическая реакция. Собственно говоря, впечатление от взаиморасположенных элементов текста, мы можем называть эстетической реакцией. Ее стоит четко отличать от реакции на фактические сведения, которая также может быть весьма значима и эмоционально насыщенна.

Фактические сведения могут встречаться в различных текстах, включая и художественные. Но если реакция на них зависит не от построения произведения, а лишь от осознания самого факта, то ее нельзя назвать эстетической. И напротив, она будет именно эстетической, если обусловлена способом изложения факта, его обрамлением и местом в системе остальных элементов.

При интерпретации необходим учет и этого фактора. Исходя из предыдущих рассуждений, мы можем понять, что разграничение особенностей текста и особенностей восприятия лежит в основе понимания и анализа их взаимодействия. Теперь предположим, что исследователь ищет в произведении мифологическую основу. Опираясь на коммуникационную, или информационную, сущность текста, он должен определить, насколько значима такая основа для психологической реакции. Значимость эта может проявляться различными способами. Либо миф узнаваем благодаря своей популярности или культурному богатству читателя, на которого текст рассчитан. Тогда реакция обусловлена смысловой параллелью и всеми вариантами ее разработки (ассоциативной, историко-культурной, стилевой, или даже пародийной). Либо архетипическая основа мифа активна в образах произведения, поскольку сохраняет изначальную остроту, экспрессивность, экзистенциальную ценность, будь то столкновение стихий, или неизменно актуальная человеческая коллизия.

Если миф звучит, читается, влияет как-либо на восприятие текста, то указание на него вполне правомерно. То же можно сказать и о символе. Учитывая знаковую природу символа, исследователь должен понять, значим ли данный элемент при прочтении, указывает ли он на нечто существенное? Подобный подход применим и к структуре, и к типизации, и ко множеству разнородных основ анализа произведения, позволяя избежать произвольности. Но вместе с этим необходимо обратить внимание еще на одну весьма важную и показательную проблему интерпретации. Это - проблема воспроизведения элементов текста.

Если со словами, словосочетаниями и целыми отрывками особой проблемы не возникает, то воспроизведение сюжета и его частей представляет определенную сложность именно в ключе данного метода. Можно ли воспроизвести иными словами то, что изложено автором определенным образом? Вернее - насколько возможно воспроизвести иными, нежели у автора, средствами, сюжет, не утратив при этом его информативной функции?

Пересказ сюжета - явление широчайшим образом распространенное как в бытовом общении, так и в литературоведении. Во многих случаях он бывает необходим, при этом заключая в себе огромную возможность искажения. Передавая сюжет, интерпретатор воспроизводит подобие действительных событий и так же, как, рассказывая подлинную историю, может придать своему повествованию ту или иную тональность, например, подать семейную драму как забавный анекдот, или курьезный случай - в трагедийных оттенках.

Разумеется, добросовестный исследователь не станет откровенно издеваться над произведением, но допустить оценочные суждения, или опустить, или додумать событийные фрагменты, может вполне, даже не придав этому особого значения. Подобие художественного повествования повествованию о фактах - немалая тому причина, поскольку мы склонны в изложении событий расставлять собственные аспекты и употреблять субъективную коннотацию. Сходным образом личные проекции проявляются и в пересказе сюжетов.

Собственно, сам пересказ не нужно считать некорректным именно в силу указанного выше подобия. Не будь его, невозможно было бы восприятие художественного повествования как связного рассказа о неких, пусть не существующих, но смоделированных событиях, также невозможно было бы и сопереживание.

Синонимия в определенной степени будет сохраняться при переложении схемы событий, поскольку то, что описывает автор, можно назвать по аналогии иными словами, не теряя некоторых свойств авторского "сообщения", которое мы условимся считать в сравнении с сообщениями о реальных фактах квази-сообщениями.

Здесь реакция служит важным показателем. Например, если произведение вызывает смех так же, как и пересказанная ситуация. Или реакцией может быть испуг, недоумение, напряжение и облегчение и т.п. Этот эффект можно сравнить с иным вариантом интерпретации. Если исследователь пишет: в повести много смешных ситуаций - это смеха не вызовет. В данном случае описаны свойства реакции на определенный элемент, но сама информативная сторона произведения не сохранена, поскольку информативна здесь сама коллизия, вызывающая смех.

Сложнее сохранить синонимию, когда описанием событий автор передает равномерность течения времени, или нарастающее ощущение тревоги, или неуверенность в сути происходящего и т.п. Но такие качества реакции на текст вполне можно упомянуть в виде описания при соответствующем изложении сюжета. В любом случае исследователю следует опираться на совокупность авторских средств изложения сюжета, а также на то, что эти средства не тождественны фактическим сведениям о называемых событиях, но призваны вызвать определенный внутренний отклик при прочтении.

Однако логика данных рассуждений наводит нас еще на один важный концептуальный вопрос: а нет ли неизбежной доли интерпретации и искажения в самом прочтении, коль скоро на авторский текст всегда будет накладываться индивидуальный опыт, проекции, сама структура личности? Ведь, например, когда мы в бытовом общении делимся впечатлениями о прочитанном и услышанном, мы одновременно и пересказываем, и выражаем индивидуальную реакцию, и интерпретируем.

Скорее всего, на последний вопрос стоит ответить утвердительно. Да, интерпретация в определенной мере присутствует в индивидуальном прочтении, не только по причине личностных свойств читателя, но также из-за непременной рефлексии после непосредственного восприятия. Это предположение не только не мешает нашим рассуждениям, но в определенной степени подкрепляет их, поскольку представляет интерпретацию как особый вид реагирования, как самостоятельный процесс, который не объясняет смысл текста, но выявляет некоторые черты восприятия соответственно свойствам, заложенным при написании текста.

Таким образом, интерпретация не только не способна сделать авторскую мысль более понятной, но и не должна преследовать эту цель, поскольку авторская мысль уже явлена в тексте и только этому тексту может быть аутентична. Интерпретация способна объяснять психологические особенности восприятия текста и то, как эти особенности обусловлены сущностью текста. Нелишне задать еще один вопрос - о комментарии. Действительно, ведь, объясняя значение слова, или сообщая исторический факт, комментатор способствует пониманию текста. И при всем этом, комментарии и интерпретация - качественно различные процессы. Читатель может обогатить личный опыт, базируясь на одних только комментариях по принципу тезауруса, не читая самого текста. Но комментатор не берется объяснять слова, или иные фрагменты авторского текста, если они сами по себе не представляют лексической сложности.

Из этого следует, что комментатор опосредованно способствует более полному пониманию текста, не беря на себя переложение мысли автора. Безусловно, следует отметить важность личного опыта для восприятия произведения. Однако эрудиция определяет далеко не все факторы восприятия, и это - интересная тема для исследования.

Надо сказать, что изучение коммуникативных свойств текста так же старо, как и сама текстология. Об особенностях восприятия говорили еще Аристотель, Лессинг, Карамзин; среди современных методик есть различные подходы: с точки зрения знаковой системы, рецептивной эстетики и т.д. Мы попытались выбрать тот ракурс, при котором учитывается интенционная сущность текста, информативная сторона эстетики, а само литературное произведение рассматривается как нечто уже явленное, непотаенное, обладающее своими особенностями. Ориентируясь на предлагаемый метод, легче понять ценность художественного текста как такового, а не мыслей, выводов, или идей, которые можно извлечь из него и пересказать.

Это еще не развернутая научная теория, но подступ к ней, попытка наметить основной круг вопросов и направлений с учетом общей информативно-психологической тенденции. Именно проблема интерпретации помогла нам посмотреть на текст художественного произведения под новым углом и сформулировать некоторые критерии будущей методики.