Камчатнов А.М., Смирнов А.А.
Глава 4.2
В первой главе мы показали, что "инвариантный" сюжет произведений А.П. Чехова состоит из построения героем некоего иллюзорного смысла, помещаемого в какое-либо место(Дом Мечты), в человека, в идею, из овладения этим смыслом и последующего его развенчания. В основе конфликта, таким образом, лежит противоречие между мнимым и подлинным. Это противоречие лежит и в основе одного из древнейших фольклорных жанров - мима, имеющего глубокие мифологические корни.
Мим родился из астральных мифов. Светила - солнце, луна, звезды - играли важную роль в мифологиях всех народов. Не вдаваясь в существо этих мифов
, отметим, что жизнь светил нередко представлялась в виде временного помрачения, закрытия, схождения вниз и нового восхождения, открытия, сияния. Отражением этого были особые действа, которые у древних греков назывались мимами (греч. 
значит "подражать, воспроизводить, представлять", 
- "подражатель, актер", "мим, вид комедии"). В латинском языке этому названию в наибольшей степени соответствует слово иллюзион. Исполнителями мима были фокусники, акробаты и жонглеры. Они разыгрывали временное помрачение глаз - обманывали зрение тех, кто смотрел на них, морочили (буквально - затемняли) зрителей видимостью, скрывая другие, подлинные действия. Искусство мима состояло в том, чтобы заставить зрителя принять мнимое за подлинное, иллюзию за реальность. Непременным элементом мима был смех, веселое передразнивание стихий - грома, молнии, ветра - и зверей. Эти миражи и фокусы имели первоначально чисто зрительный характер, были обманом зрения.
Постепенно, когда в связи с развитием отвлеченного мышления и этических понятий связь с мифом утратилась, мим разделился на чистый иллюзион (который через скоморохов дожил до наших дней на арене цирка в лице фокусников-иллюзионистов, жонглеров и клоунов, передразнивающих "высокие" цирковые жанры), и на балаганная комическое представление. Здесь обман зрения становится обманом души. Как и прежде, ядро мима составляет оппозиция подлинного и мнимого, но она теперь приобретает этический смысл. Балаганный фигляр уже не столько производит миражи и зрительные обманы, сколько наводит мороку своими розыгрышами и мистификациями, в которых этически мнимое выдается за подлинное. Кривлянием и передразниванием он глумится, профанирует "снижает" все, что выдает себя за "высокое" в нравственном смысле этого слова. Имитация звериных повадок превращается в преувеличенное и кривое изображение человеческих нравов. Таким образом, возникает связь подлинного с этически высоким и мнимого с этически низким, которое, однако, может выдать себя за высокое.
Не лишним будет подчеркнуть, что наш язык до сих пор обозначает различные моменты познания при помощи зрительных метафор, а этические понятия обозначает посредством пространственных категорий: слова взгляды, воззрения, точка зрения мы употребляем в значении мнения, убеждения; значение мы объясняем, выявляем, раскрываем, рассматриваем; идея у нас появляется, интерес мы проявляем или скрываем, недостатки выявляем, обнаруживаем, вскрываем или скрываем, пример показываем, содержание разъясняем; мы говорим о блестящих дарованиях, талантах, способностях, знаниях, идеях, примерах, о видной роли, видном посте, специалисте, ученом, об очевидном факте, очевидной истине, лжи, ошибке, цели, причине, о светлой мечте, жизни, светлом идеале, будущем; нередко мы рассуждаем о тьме невежества и свете истины, о просвещении; высшее общество называлось большим светом. Слово высокий характеризует положительные этические ценности, а слова низкий, низость относятся к отрицательным нравственным явлениям. Слово совершенство образовано от слова верх. Словом падение обозначается нравственное разложение. Ряды познавательных и этических метафор перекрещиваются и рождаются высокие идеи и низкие помыслы, светлые чувства и темные дела.
Мим представлял собой такое действо, в котором разыгрывалась драма (точнее комедия) подлинного и мнимого, высокого и низкого: мнимо высокое раскрывается, осмеивается и посрамляется, а подлинно высокое после временного сокрытия и унижения вновь обнаруживает свою светлую сущность и торжествует над своим антиподом. Это действо разыгрывалось между двумя персонажами: это аладзон (хвастун, шарлатан) и эйрон(притворщик, хитрец). Аладзон приписывает себе качества, которых у него на самом деле нет, якобы открывает в себе божественное сияние; эйрон, напротив, под мнимым простодушием и внешним безобразием скрывает хитрость, мудрость и подлинную красоту. Прикидываясь и мороча хвастуна-аладзона, эйрон заманивает его в ловушку, где раскрывается подлинная сущность того и другого: действительная пустота аладзона и скрытый свет мудрости эйрона.
Таким образом, с появлением понятийного мышления чисто зрительный характер мима стал утрачиваться, обманы зрения становится обманом души, разыгрываемое действо приобретает отчетливо выраженную познавательную и этическую окраску. Отрываясь от фольклорной почвы, мим становится предметом литературной обработки. Софрон и Герод делают из него сниженный показ нравов, Сократ использует форму мима как путь к познанию истины. Повествовательное начало в этих рассказах еще крайне неразвито, их ядром по-прежнему остается диалог. По словам О.М. Фрейденберг, "и в повествовательной форме мим продолжает сохранять свои былые черты, принявшие характер стилевой традиции: время в нем одномерно и кратко, отдельные куски жизни воспроизведены в нем наглядно, без углубления фона и анализа"(Фрейденберг 1978, 243-244). "Точечный" характер мима был очень удобен для быстрых зарисовок быта и нравов, для показа характеров в четко очерченных контурах. Таковы мимы Софрона, Эпихарма, Герода, Феокрита. Не трудно заметить, что основную продукцию раннего А.П. Чехова как раз составляют такие сценки-показы с отчетливым акцентом на нравоописании.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. См. об этом ст. "Астральные мифы", "Глаз" в кн. "Мифы народов мира", т.1, М.,1980
2. Слово жонглер происходит от лат. jocus "шутка, острота"; лат. jcularius означает "шуточный, потешный, комичный".