ОТЗЫВ
о работе диакона Андрея ЮРЧЕНКО
по сравнительно-богословскому анализу
статьи проф. Н. Д. Успенского “АНАФОРА”,
опубликованной в сборнике “богословские труды” № 13
(М.: Издание Московского Патриархата, 1976)

Работа диакона Андрея ЮРЧЕНКО
занимает 34 страницы машинописного текста
и 15 мая 1976 года направлена на имя Его Святейшества,
Святейшего ПИМЕНА, Патриарха Московского и всея Руси.

По благословению Его Святейшества
настоящий отзыв
подготовлен профессором Московской духовной академии
по кафедре православного догматического богословия
Василием Дмитриевичем САРЫЧЕВЫМ

1. Содержание работы и основной вывод

В начале своего послания диакон Андрей Юрченко поясняет, что оно касается “проповедания профессором Ленинградской духовной академии Н. Д. Успенским … несторио–лютеранских мнений об образе присутствия Господа нашего Иисуса Христа в святом таинстве Евхаристии” [с. 1].

Далее отец Андрей Юрченко отмечает, что православное учение о Евхаристии утверждает истину пресуществления Святых Даров и приводит свидетельства из текста Архиерейской присяги, Известия учительного Служебника и “Послания восточных патриархов о православной вере”.

Восточные отцы, говорит он, приняли этот термин в противоположность лютеровскому термину “консубстанциация” (то есть “сосуществление”) и употребили его наряду с ранее применявшимися (преложение, претворение, преобразование), напоминая при этом в “Послании”, что “словом “пресуществление” не объясняется образ, которым хлеб и вино претворяются в Тело и Кровь Господню, … но показывается то, что хлеб и вино, по освящении, прелагаются в Тело и Кровь Господню не образно, не символически, не преизбытком благодати, не сообщением или наитием единой Божественности Единородного, … но … истинно, действительно и существенно хлеб бывает самым истинным Телом Господним, а вино самою Кровию Господнею” [с. 1–3].

“Русская Православная Церковь, – пишет отец Андрей Юрченко, – приемлющая общеправославные символические книги: “Православное исповедание Кафолической и Апостольской Церкви Восточной”… и “Послание патриархов Восточно–Кафолической Церкви о православной вере”, … тем самым руководствуется догматическими положениями, которые обретаются в книгах сих” [с. 4].

“Профессор же Н. Д. Успенский, – отмечает автор излагаемого послания, – вопреки церковной традиции, частью отвергая, частью ошибочно истолковывая непрерывную цепь свидетельств, восходящих к Священному Писанию, …выступает с открытой апологией, псевдоаргументированно ссылаясь на некое мифическое “общецерковное сознание”, неоднократно осуждённого соборами православных иерархов (Константинопольским 1639 года, Ясским 1642 года, Иерусалимским 1672 года, Константинопольским 1691 года) сугубо ошибочного несторио–лютеранского учения о сосуществовании … в Таинстве алтаря хлеба и Тела Христова, вина и Крови Его” [с. 5].

Автор приводит слова проф. Н. Д. Успенского: “… общецерковное сознание принимало евхаристические хлеб и вино как истинное Тело и Кровь Христовы, не исключая … существование в освящённых Дарах физической природы хлеба и вина”; “словами “Преложив Духом Твоим Святым” Златоуст только указывал на восполнение этих Даров Божественной благодатью, так что хлеб становился “уже свободен от именования хлебом, но стал достоин имени Тела Господня, хотя натура хлеба в нём осталась” [с. 6].

При этом отец Андрей Юрченко отмечает, что, по словам проф. Н. Д.  Успенского, мнение о том, будто хлеб и вино, становясь с наитием на них Святого Духа Телом и Кровию Иисуса Христа, уже не являются хлебом и вином, “было высказано впервые западным богословом Пасхазием Радбертом (785–860)”, и что “православное богословие не может согласиться” с ним.

“В святоотеческой письменности, – приводит далее отец Андрей Юрченко слова проф. Н. Д. Успенского, – не встречается случая, где бы говорилось об изменяемости физической природы евхаристического хлеба и вина” после того, как “хлеб становится Телом Христовым и вино и вода – Кровию Христовою”.

“В действительности же, – указывает отец Андрей Юрченко, – святоотеческая письменность изобилует именно такими “случаями”, восходящими к глубокой древности и свидетельствующими об истинном понимании святыми отцами установительных евангельских слов таинства Евхаристии (Мф. 26, 26–28; Мр. 14, 22–24; Лк. 22, 19–20)” [с. 7].

Далее приводятся несколько святоотеческих свидетельств, опровергающих аргумент проф. Н. Д. Успенского. Цитируются творения св. Ки–рилла Иерусалимского (†396), св. Амвросия Медиоланского (†397), св. Иоанна Дамаскина (†777) и сопоставляются с приведёнными в статье проф. Н. Д. Успенского фрагментами из Пасхазия Радберта (785–860) [с. 8–9].

“Думается, – заключает автор послания, – не нужно особой проницательности, чтобы заметить, можно сказать, глобальное сходство тезисов Пасхазия Радберта, западного богослова IX века, и святых отцов IV века” [с. 10].

Далее приводятся мысли о действительном явлении Тела и Крови Христовых в таинстве Евхаристии св. Кирилла Иерусалимского и св. Григория Нисского, стремящихся путём аналогий уяснить тайну Преложения [с. 11–12]. Автор цитирует творения св. Амвросия Медиоланского об изменении природы элементов Евхаристии, приводит учение об этом западного богослова VI века Евсевия Эмиссенского и его современника Ремигия [с.13–14].

В последующем изложении отец Андрей Юрченко останавливается на уяснении данного у св. Иоанна Дамаскина образного сравнения горящего угля в видении Исаии и евхаристического хлеба. Он приводит цитату из статьи проф. Н. Д. Успенского, в которой последний понимает приведённый св. Иоанном Дамаскиным образ в смысле неизменяемости природы евхаристического хлеба.

Отец Андрей Юрченко разъясняет мысль св. Иоанна Дамаскина его же словами в других местах его творения и показывает, “что преп. Иоанн Дамаскин ясно и определённо говорит об изменении природы евхаристических элементов, о преложении их в Таинстве” [с. 15–20].

Следующим принципиальным моментом в работе отца Андрея Юрченко является отмечаемое им мнение проф. Н. Д. Успенского о неполноте присутствия Спасителя в таинстве Евхаристии, ограничиваемое присутствием только (условных) Плоти и Крови Господних. “Поэтому, – говорит проф. Н. Д. Успенский, – в Православной Церкви священник, преподавая святое Причастие, говорит: “Причащается раб Божий [имярек] честнаго и святаго Тела и Крове Господа нашего Иисуса Христа…”, но не: “Причащается раб Божий [имярек] Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа…”

Это мнение, – отмечает автор излагаемой работы, – “принципиально противоречит вышеприведённым словам преп. Иоанна Дамаскина (о двойственности Таинства в смысле соединения в Евхаристии Тела с Божеством. – В. С.), “Посланию восточных патриархов”, Известию учительному Служебника. Противоречит оно и правилу I Вселенского Собора (по Геласию Кизическому): “На Божественной Трапезе мы не должны видеть просто предложенный хлеб и чашу, но, возвышаясь умом, должны верою разуметь, что на Священной Трапезе лежит Агнец Божий, вземляй грехи мира (Ин. 1, 29), приносимый в жертву священниками, и, истинно приемля честное Тело и Кровь Его, должны веровать, что они суть знамения нашего Воскресения”.

“Это противоречие, – продолжает отец Андрей Юрченко, – имеет своим следствием то, что проф. Н. Д. Успенский осуждает определение Тридентского собора Римо–Католической Церкви, согласно которому “в святом Причастии присутствует Сам Иисус Христос”:

“Если схоластическое богословие пришло к отождествлению Тела и Крови Христовых с Самим Христом и Тридентский собор установил поклонение св. Гостии как Самому Господу, то православное богословие никогда не допускало подобного отождествления, как противоречащего евангельскому повествованию об установлении Евхаристии и учению о ней апостола Павла”.

И далее, – замечает автор работы, – “проф. Н. Д. Успенский цитирует … преп. Иоанна Дамаскина и как раз в том месте, где святой отец говорит о присутствии в святой Евхаристии Самого Христа — Его человечеством и Божеством” (!) [с. 21–22].

Далее отец Андрей, в подтверждение полноты присутствия Иисуса Христа в таинстве Евхаристии, приводит “несколько примеров от действительно православного богословия, литургического и догматического”, – молитвы на литургии Преждеосвященных Даров, литургии апостола Иакова, возглашение пред Причащением, указания из Известия учительного Служебника, цитату из “Православно–догматического богословия” митрополита Московского и Коломенского Макария [с. 23–25].

В последующем изложении автор рассматривает аргументацию проф. Н. Д. Успенского при посредстве выдержек из творений св. Иринея Лионского и св. Иоанна Златоуста.

В первом случае используется фрагмент: “Как хлеб от земли, после призывания над ним Бога, не есть уже обыкновенный хлеб, но Евхаристия, состоящая из двух вещей – земного и небесного, так и тела наши, принимая Евхаристию, не суть уже тленные, имея надежду воскресения” [с. 26].

Отец Андрей Юрченко отмечает совпадение трактовки этого фрагмента проф. Н. Д. Успенским с протестантской (Кислингия) и приводит противоположное толкование кардиналом Робертом Беллярмином.

“Естественно, – пишет отец Андрей Юрченко, – внеконтекстуальное толкование может привести к любым произвольным выводам. Контекст же всего учения св. Иринея Лионского даёт возможность однозначного толкования – православного”.

Для сравнения приводится фрагмент из сочинений блаж. Августина: “Таинство сие состоит из двух предметов: из видимого вида вещества и невидимого Тела и Крови Господа нашего Иисуса Христа”. “Св. Ириней, – по словам архиепископа Черниговского Филарета, – … называет это иначе: земным и небесным предметом” [с. 26–27].

Во втором случае проф. Н. Д. Успенским цитируется письмо св. Иоанна Златоуста к Цезарию монаху, где, между прочим, говорится: “Хлеб по освящении уже свободен от наименования хлебом, но стал достоин имени Тела Господня, хотя натура () хлеба в нём и осталась, и мы проповедуем не два тела, но одно Тело Сына” [с. 28].

Диакон Андрей Юрченко отмечает, что у древних писателей словом “” иногда означались свойства, а не сущность предмета, и тогда мысль св. Иоанна Златоуста можно понять как изъяснение общецерковного учения, что в Святых Дарах после преложения внешние признаки остаются неизменными.

Далее автор приводит выдержку из статьи проф. Н. Д. Успенского, где сказано: “Если бы Церковь отрицала существование в освященных Дарах физической природы хлеба и вина, то это служило бы для монофизитов хорошим аргументом против дифизитов. Но ни один монофизитский писатель не прибегал к этому аргументу” [с. 29–30].

В опровержение этого мнения отец Андрей Юрченко приводит соображение о том, что “дифизитство – совсем не признание природы хлеба и природы Тела в Евхаристии. Это – признание двух природ в Иисусе Христе. Поэтому те, кои признают истинное, реальное и существенное присутствие Христа в Евхаристии, те признают и двойственность Его присутствия – человечеством и Божеством Своим, а отсюда и двойственность Таинства (“ибо оно двояко” – у преп. Иоанна Дамаскина). Дифизиты остаются дифизитами, неукоснительно признавая два естества в Иисусе Христе. … Что же касается вещества хлеба и вина, то, “согласно православному учению, хлеб и вино существенно прелагаются в Тело и Кровь Христову”, как сказано в Резюме по евхаристической теме, принятом на Богословских собеседованиях (II) между представителями Русской Православной Церкви и Евангелическо–Лютеранской Церкви Финляндии, состоявшихся в Троице–Сергиевой Лавре в декабре 1971 года. И никакой двойственности на уровне хлеб – Тело после того, как происходит “пресуществление (или преложение. – Д. А.) хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы”, нет и быть не может, ибо в этом плане Дары моносубстанциальны: и до [хлеб и вино], и после [самое Тело и самая Кровь] освящения, потому что … “хлеб и вино прелагаются (по приведённому выше – пресуществляются, по Резюме – существенно прелагаются. – Д. А.) в истинное Тело и Кровь Христовы, притом так, что становятся таковыми субстанциально, а от хлеба и вина остаётся только чувственно–внешний образ или вид, из–за необходимости обеспечения физической возможности причащения (Мф. 26, 26–27)”. И в учении моносубстанциальности Святых Даров в этом плане нет никакого греха, в котором православных дифизитов в христологии могли бы упрекнуть монофизиты в доктрине христологической же, которые тоже являются сторонниками моносубстанциальности в учении об Евхаристии”.

Далее диакон Андрей Юрченко выражает недоумение по поводу того, что в одном и том же издании Московской Патриархии могли “появиться заявления прямо противоположного характера со ссылкой на авторитет Православной Церкви” [с. 31–32].

В отношении ссылок проф. Н. Д. Успенского на современных богословов отмечается, что приведённое в статье мнение архиепископа Дюссельдорфского Алексия, как и его (автора) собственное, не соответствует учению Православной Церкви. “Мысли же проф. прот. Сергия Булгакова, проф. Н. Н. Глубоковского и епископа Николая, ректора Софийской духовной академии, даже в той отрывистости, как они приводятся у нашего автора, не только не служат в пользу укрепления позиции проф. Н. Д. Успенского, но и прямо противоречат ей. Эти богословы недоумевают перед тайной, но не отвергают её, тайну преложения, преложения существенного, которое non est formalis, как у проф. Н. Д. Успенского, sed substantialis, как у проф. Н. Н. Глубоковского, “которое (согласно проф. прот. Сергию Булгакову) не доступно ни нашим чувственным восприятиям, ни разуму, а только вере” [с. 33–34].

Из сравнительно–богословского анализа статьи проф. Н. Д. Успенского “Анафора” явствует, что главной целью автора (анализа) – диакона Андрея Юрченко является опровержение выраженного профессором Н. Д. Успенским мнения о неизменяемости физической природы Даров в таинстве Евхаристии и обоснование понятия пресуществления (– существенного преложения) Святых Даров, а также утверждение учения о полноте присутствия Господа нашего Иисуса Христа в таинстве Евхаристии, то есть пребывания в этом Таинстве человеческой и Божественной природы Спасителя, что также отвергается профессором Н. Д. Успенским.

В своём анализе диакон Андрей Юрченко руководствуется различными памятниками Церковного предания, – в виде творений святых отцов, текстов символических книг и Архиерейской присяги, литургических формул, высказываний православных богословов и т. п. В каждом случае использования этих документов проявляется ясная, богословски–грамотная аргументация, придающая замечаниям и выводам диакона Андрея Юрченко безусловно православный характер и убедительность, доступную, кажется, для любого православного читателя.

В результате анализа он (диакон Андрей Юрченко) ясно показал – несомненную, впрочем, и без того – ошибочность, неправославность понимания Евхаристии, явленного проф. Н. Д. Успенским.

Для более полной оценки работы отца Андрея Юрченко и показания её церковности, при учёте чрезвычайной важности поднятого им вопроса, представляется целесообразным более подробно рассмотреть учение Церкви о таинстве Евхаристии, для чего необходимо дополнительно обратиться к широкому составу Церковного предания и богословских воззрений по поводу этого догмата.

2. Предание Церкви о таинстве Евхаристии

“Причащение есть Таинство, в котором верующий под видом хлеба и вина вкушает самого Тела и Крови Христовой для вечной жизни” [1].

Эта формула Православного Катехизиса определяет основу содержания православного богословствования о Евхаристии и является обобщением Предания Церкви, пребывающего непрерывно со времени установления Таинства на Тайной Вечери.

Слова Христа в установлении таинства Евхаристии Святая Православная Церковь всегда понимала в прямом смысле и всегда исповедала истину преложения хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы при совершении Таинства.

В понятие преложения вкладывается смысл чудесного внутреннего изменения евхаристических даров, при котором они являются Телом и Кровию Христа, то есть становятся Его человеческой природой, не отделимой от Его Божества, а от прежней субстанции даров остаются только их внешние признаки.

Термин “преложение” – один из тех, которые применяются в богословии Евхаристии, наряду с другими, с той или иной степенью ясности выражающими веру Церкви в истинное, существенное явление Христа в таинстве Евхаристии. В числе последних по времени возник термин “пресуществление”, имеющий то же значение, показывающее, “что истинно, действительно и существенно хлеб бывает самым истинным Телом Господним, а вино самою Кровию Господнею” [2].

В первые века христианства этот догмат охранялся живой верой первых христиан ввиду близости апостольского Предания и особой благодатности этого периода. “Вы помазание имеете от Святаго и знаете всё”, – писал святой апостол Иоанн [Богослов] этим христианам (I Ин. 2, 20).

Но затем, как это было всегда в истории Церкви, появление лжехристианских учений вызвало необходимость утверждения евхаристического догмата, и церковное учение о нём постепенно оформлялось и терминологически уточнялось.

Естественно, что в писаниях первых отцов Церкви могли быть только начальные указания на сущность таинства Евхаристии, “но единогласным убеждением, которое воодушевляло Церковь с первых веков, в проповеди всех отцов есть то, что под видами вещественных элементов Божественной Евхаристии, чрез их чудесное превращение [transformation], происходит действительное [reelle] и существенное [substantielle] присутствие Господа. У отцов апостольских мы находим первое свидетельство Предания, которое ясно утверждает этот догмат” [3].

Известно изречение св. Игнатия Богоносца (†107): “Они [то есть еретики] удаляются от Евхаристии и молитвы по той причине, что Евхаристия есть Плоть Спасителя нашего Иисуса Христа, пострадавшего за наши грехи, которую воскресил Отец по Своей благости, почему, противясь дару Божию, они умирают в своих изысканиях. Полезнее было бы им участвовать в Евхаристии, чтобы воскреснуть” (Послание к Смирнянам, глава 7).

“Сами по себе эти слова не говорят ничего определённого в пользу пресуществления”, – не вполне обоснованно замечает один из исследователей догмата о Евхаристии. “Другое получается, – продолжает он, – если мы обратим внимание на обстоятельство, их вызвавшее. Св. Игнатий Богоносец вооружается здесь против еретиков–докетов, которые учили, что Христос имел плоть призрачную, являющуюся, а не настоящую. Очевидно, и Евхаристию они не признавали Плотию Христа в том именно смысле … то есть не признавали её действительною Плотию Христа. Отсюда с необходимостью следует, что…сам Игнатий и прочие христиане не иначе смотрели на Евхаристию, как на действительную, а не воображаемую только Плоть Христову. Подтверждением этому служат и употреблённые Игнатием усиленные выражения для более точного обозначения составляющей Евхаристию Плоти Христовой как Плоти, которая страдала за наши грехи и которую воскресил Отец по Своей благости” [4].

“Понимать эти слова в реформаторском смысле, – замечает другой автор исследования о Евхаристии, – как указание на Евхаристию как символ Тела Христова – значит влагать в них смысл, противный буквальному, … и не обращать внимания на ход рассуждений святого отца. … От Евхаристии, как символа, может прямо проистекать польза для духовной только жизни; только через душу, следовательно, не прямо, а посредственно, Евхаристия как символ может спасительно действовать и на тело; а потому не понятно, зачем святой отец ставит воскресение тела в прямую зависимость от евхаристического тела Христова?” [5].

В другом послании св. Игнатий пишет: “Хлеба Божия желаю, хлеба небесного, хлеба жизни, [– хлеба,] который есть Плоть Иисуса Христа Сына Божия, родившегося в последнее время от семени Давида и Авраама, и пития Божия желаю, Крови Его, которая есть любовь нетленная и жизнь вечная” (Послание к Римлянам, глава 7).

“В этом месте св. Игнатий называет евхаристический хлеб прямо Плотию Сына Божия, как и в предыдущем месте, – замечает тот же автор, – и притом, опять согласно с этим последним, определяет, какая это Плоть: она есть та же самая, которую Сын Божий принял на земле от семени Авраама и Давида. Мало того, в рассматриваемом месте весьма выразительно он называет Евхаристию нетленною, свидетельствуя чрез то, что он верует в присутствие в ней самой нетленной Плоти и Крови Господа, так как к символу трудно прилагать эпитет нетленный. В этом же выражении и в словах: “жизнь вечная” содержится намёк на мысль о воскресении наших тел, питающихся нетленною Плотию Христовою” [6].

О причащении христиан св. Иустин Мученик († ок. 165) пишет: “Пища эта у нас называется Евхаристиею, и никому другому не позволяется участвовать в ней, как только верующему, что истинно то, чему он научен нами, и омывшемуся омовением во оставление грехов и в возрождение, и живущему так, как предал Христос. Ибо мы принимаем это не как обыкновенный хлеб и обыкновенное питие, но как Иисус Христос, Спаситель наш, воплотившийся чрез слово Божие, имел и плоть и кровь для спасения нашего, таким же образом мы научены тому, что пища эта, – над которой совершено благодарение чрез слово молитвы, от Него [данное], пища, от которой питается чрез преложение наша кровь и плоть, – есть Плоть и Кровь Того же воплотившегося Иисуса” (Апология I, глава 66).

По мысли А. Катанского, “если бы всеми своими рассуждениями святой отец хотел сказать только, что напрасно обвиняют христиан в детоубийстве, что хотя они и вкушают Тело и Кровь Христову, но это Тело и эта Кровь суть не более, как символы воплотившегося Христа (или, добавим, – элементы Его духовного проникновения. – В. С.), – в таком случае апологету не для чего было бы давать себе лишний и притом нелёгкий труд выяснять язычникам способ, посредством которого евхаристические элементы делаются истинным Телом и Кровию Господа. Прямое заявление о понимании христианами Евхаристии как символа только Тела и Крови Христовой (или – вещественных знаков их присутствия. – В. С.), избавляя апологета от лишнего труда, кроме того ближайшим путём вело бы его к главной цели, – к защищению христианства, – и делало бы ещё очевиднее и неосновательнее возводимые на христиан обвинения в убийстве и в ядении человеческого мяса и питии человеческой крови. Но он этого не сделал, хотя все обстоятельства тогдашнего времени и располагали его к тому, и чрез то дал неоспоримое свидетельство своего и общецерковного верования в действительное присутствие Тела Христова в Евхаристии” [7]. И, – добавим по смыслу высказывания св. Иустина, – в присутствие, не соподразумеваемое с хлебом, а единопребывающее в полноте своей сущности.

Св. Ириней Лионский (ок. 130–202) понятие о Евхаристии утверждает, исходя из того соображения, что мы имеем единение со Словом Божиим чрез Его творение и Воплощение.

“Поелику мы Его члены, – учит св. Ириней, – и питаемся Его творением, а творение доставляет нам Он, повелевая восходить солнцу и падать дождю, как Ему угодно, то чашу от творения Он признал Своею Кровию, от которой Он орошает нашу кровь, и хлеб от творения утвердил, чтобы он был Его Телом, которым укрепляет наши тела. Посему, когда растворенная чаша и приготовленный хлеб принимают Слово Божие и Евхаристия делается Телом Христовым, которым укрепляется и поддерживается состав нашей плоти, то как они [– еретики] говорят, что плоть не причастна дара Божия, который есть жизнь вечная,— [плоть] питающаяся от Тела и Крови Господа и составляющая член Его?… Если возможно, – продолжает святой отец, – что пшеничное зерно, несмотря на то, что проходит период тления, “во многом числе востает чрез Дух Божий” и может, “принимая Слово Божие, делаться Евхаристиею, которая есть Тело и Кровь Христова”, то что удивительного, если истлевшие тела наши востанут, что “Слово Божие дарует им Воскресение во славу Бога и Отца?” Это всё бывает, чтобы мы знали, что может [сделать] Бог” [8].

“Рассуждение о всемогуществе Божием, – резюмирует А. Катанский, комментируя приведённую цитату, – …служит самым естественным и самым лучшим заключением для сказанного им (св. Иринеем. – В. С.) выше о чуде претворения хлеба и вина в Плоть и Кровь Спасителя” [9].

Вера в наше воскресение как переход из тления в нетление утверждается на чуде изменения хлеба в Евхаристии в нетленную Плоть Христову – такова, можно думать, мысль святого отца.

Несколько выделяются из среды церковных писателей недостаточной ясностью своих действительных воззрений на Евхаристию Климент Александрийский († ок. 217), Ориген (ок. 185–254) и Тертуллиан (ок. 160–220). Но если первые два – вследствие пристрастия к символизму, то последний – по причине отрывочности своих высказываний о Евхаристии, позволяющих их различное толкование в зависимости от контекста. Но и у Тертуллиана, наряду с сомнительными, ввиду их неясности, находятся мысли, позволяющие считать его выразителем православного взгляда на Евхаристию, хотя он и не высказывал прямо своей веры в пресуществление [11].

Что касается Климента Александрийского, то следует здесь иметь в виду крайний аллегоризм, приводивший его к сравнениям и образам, далёким от действительной сущности исследуемого предмета. Это создавало “покров, под которым он скрывал истинные свои взгляды”, в частности, и на таинство Евхаристии. Но и Климент смотрел на это Таинство “как на соединение Божества и человечества Иисуса Христа с видимыми элементами”, причём, согласно его мнению, “Евхаристия является средством для соединения человека, состоящего из души и тела, с Божеством и человечеством Иисуса Христа, “которые в евхаристических элементах находятся действительно, а не умопредставляются только или созерцаются” [12].

В воззрении на Евхаристию Ориген также не был прямым символистом и признавал действительное присутствие в ней Самого Христа, но он “отличался от традиции Православной Церкви отрицанием пресуществления, в которое Она всегда веровала, и допущением отвергнутого Православною Церковью учения о нисхождении прославленного Тела Христова на евхаристические элементы” [13].

Частность этого взгляда, его отдалённость от общецерковного усматривается из самих же сочинений Оригена. “Простые люди, – отмечает А. Катанский, – держались другого взгляда, которого Ориген явно не излагает, но который (судя по тому, что александрийский учитель нападает на признание самой материи хлеба святынею и на мнение о пользе вкушения Евхаристии независимо от нравственного состояния вкушающего) состоял в том, что большинство и простые люди думали, 1) что евхаристические элементы теряют свои свойства обыкновенного вещества, претерпевают изменение в самом их существе, 2) что самое их вкушение, хотя бы и недостойным человеком, освящает последнего”.

В данном случае для нас важно отметить, что даже в те времена неустоявшегося богословия не прерывалась вера в изменение – преложение евхаристических элементов в Тело и Кровь Господа, вера православная по существу, хотя и преломлявшаяся в сознании некоторых в наивное мнение о спасительности Святых Таин для каждого причащающегося.

Давая в подстрочном примечании объяснение этого мнения, А. Катанский заключает: “Из этого видно, как несправедливы те из протестантов, которые утверждают, что учение о пресуществлении является в Церкви будто бы не ранее IV века” [14].

Понимание Евхаристии св. Киприаном Карфагенским († 258) можно уяснить из его послания к Цецилию, где он касается исключительно этого предмета. Иногда в этом послании ищут следы символизма, что явно ошибочно уже по одному тому, что святость Киприана означает его церковность и православность понимания им величайшего Таинства. Кроме того, некоторые выражения в послании, вроде “Кровь Христову представляет вино”, только в отрыве от общего содержания его могут навести на мысль о символизме. В Евхаристии он видит “хлеб насущный”, просимый в молитве Господней, и уверяет, что Христос есть наш Хлеб, что в Евхаристии мы касаемся Тела Его и что те, кто Его причащается, имеет жизнь вечную.

По имеющимся историческим данным, отцы Первого Вселенского Собора (325) исповедали: “На Божественной Трапезе мы не должны видеть просто предложенный хлеб и чашу, но, возвышаясь умом, должны верою разуметь, что на Священной Трапезе лежит “Агнец Божий, вземляй грехи мира” (Ин. 1, 29), приносимый в жертву священниками, и, истинно приемля честное Тело и Кровь Его, должны веровать, что они суть знамения нашего воскресения” [15].

Словами “истинно приемля честное Тело и Кровь Его” выражается та мысль, что под видами хлеба и вина приемлется истинное Тело и истинная Кровь Спасителя.

Эту же истину более полно излагает последующий отец Церкви — святой Кирилл Иерусалимский (315–396).

В толковании Послания апостола Павла к Коринфянам, в той части, где Апостол пишет о Евхаристии (1 Кор. 11, 23–25), св. Кирилл говорит: “Сего учения блаженного Павла достаточно к удостоверению вашему в рассуждении Божественных Таин, которых сподобившись соделались вы сотелесниками и единокровными Христу. Ибо сам Павел недавно взывал: “Яко в нощь, в нюже предан бываше”, Господь наш Иисус Христос, “прием хлеб и, благодарив, преломи”, и дал Своим ученикам, говоря: “Приимите, ядите, сие есть Тело Мое”. И, прияв чашу и благодарив, сказал: “Приимите, пийте, это есть Кровь Моя” (1 Кор. 11, 23–25). Посему, если Сам Господь определённо сказал о хлебе: “Сие есть Тело Мое”, – кто осмелится после того сомневаться в этом? И если Сам подтвердил и изрек: “Сия есть Кровь Моя”, – кто усомнится и скажет: это не Кровь Его?”

И далее, возводя мысль слушателей к чуду в Кане Галилейской, где Христос “претворил воду в уподобляющееся крови вино”, святой отец вопрошает: “Не заслуживает ли вероятия и то, что вино претворяется в Кровь? Он, позванный на брак плотский, совершил такое необычайное чудо, не тем ли паче за несомненное будет признано, что сынам брачным дарует вкушать Тело Свое и Кровь Свою?”

“Посему, – продолжает святой отец, – со всею уверенностью будем причащаться сего и как Тела Христова, и как Крови Христовой, потому что под образом хлеба даётся тебе Тело и под образом вина даётся тебе Кровь, чтобы, причастившись Тела Христова и Крови Христовой, соделаться тебе сотелесником и единокровным Христу. Так делаемся мы Христоносцами, потому что Тело и Кровь Христовы сообщены нашим членам. Так, по словам блаженного Петра, бываем “Божественнаго причастницы естества” (2 Петр. 1, 4)”.

“… Посему взирай [на Святые Дары] не просто как на хлеб и как на вино, потому что, по Владычному изречению, они — Тело и Кровь Христовы. Хотя чувство и представляет тебе хлеб и вино, но да укрепляет тебя вера. Не по вкусу суди о вещи, но верою несомненно удостоверься, что сподобился ты Тела и Крови Христовых”.

И далее св. Кирилл с ясностью изречений, подобной определённости евангельского повествования об установлении Таинства, продолжает: “Дознав это и удостоверившись, что видимый хлеб есть не хлеб, но Тело Христово, и что видимое вино есть не вино, хотя и подтверждает то вкус, но Кровь Христова и что о сем древле сказал псалмопевец Давид: “И хлеб сердце человека укрепит, умастити лице елеем” (Пс. 103, 15), – укрепляй сердце, причащаясь его как Хлеба духовного, и умащай лице души своей” [16].

Евхаристический догмат здесь изложен с такой ясностью и полнотой, что только духовная повреждённость может стать причиной его непонимания. И, как бы предвидя это, святой отец предостерегает: “Кто осмелится…?”

Эту же истину о становлении хлеба и вина Евхаристии Телом и Кровию Спасителя утверждает святитель Григорий Нисский (†394) в своём Огласительном слове. “Хлеб и вино в Евхаристии, – говорит он, – прелагаются Богом в Его Тело и Кровь молитвою и силою благословения” [17].

Преподобный Ефрем Сирин (начало IV – начало V вв.) убеждает не вдаваться в пытливость, в инакомыслие о Таинстве: “Будь простодушно верным. Со всею верою причащайся пречистого Тела Владычнего в полном убеждении, что истинно вкушаешь самого Агнца. Тайны Христовы – бессмертный огнь. Посему не будь пытлив, чтобы не опалиться тебе в причащении Таин. Патриарх Авраам небесным ангелам предложил земные яства, и они ели. Великое подлинно чудо – видеть, как бесплотные вкушают на земле предложенное в снедь плоти. Но всякий ум и всякое слово превосходит то, что сотворил для нас Единородный Иисус Христос, Спаситель наш, нам плотяным в снедь и питие даровав огнь и дух, то есть Тело Свое и также Кровь Свою” [18].

О действительном внутреннем изменении Даров в таинстве Евхаристии учит также святитель Иоанн Златоуст (347–407). В утверждение истины приобщения Христу в Евхаристии он указывает, что действия этого Таинства совершаются Силой Божественной: “Тот, Кто сотворил их на оной Вечери, – говорит Святитель, – совершает их и ныне. Мы занимаем место слуг, освящает же и претворяет Дары Сам Христос” [19].

По мысли святителя, Сын Божий “ради нас не только приобщился плоти и крови, соделался истинным Человеком, не переставая быть Богом, но эту же самую Плоть и Кровь…опять предлагает нам” – в таинстве Евхаристии. Следовательно, по представлению св. Иоанна Златоуста, евхаристическое Тело Господа тождественно с тем, которое явилось миру в Воплощении и стало носителем Божества в деле Искупления. Таким образом, в Евхаристии человек принимает истинное Тело и истинную Кровь Христа, вкушая их под видами хлеба и вина.

“Единственно возможное объяснение подобного факта – это признание претворения Даров, или допущение того творческого акта, по которому хлеб и вино существенно прелагаются в Тело и Кровь Господа нашего Иисуса Христа, так что остаются только их виды, а не материальная сущность. Таким образом, хотя святой отец не говорит прямо, но даёт все основания к предположению, что он признаёт существенное претворение Святых Даров” [20].

И в других местах творений св. Иоанна Златоуста находятся мысли о преложении евхаристических Даров в Тело и Кровь Господа. В одной из бесед святой отец говорит: “…была некогда пасха иудейская, но теперь отменена, и наступила Пасха духовная, которую преподал Христос. Ибо, когда ученики ели и пили, тогда Он, говорится, взял хлеб, преломил и сказал: сие есть Тело Мое, за вас ломимое во оставление грехов. Посвящённые разумеют сказанное. Также взяв и чашу, сказал: сия есть Кровь Моя, за вас изливаемая во оставление грехов (Мф. 26, 26–28). И Иуда присутствовал, когда Христос говорил это. Сие есть Тело [Мое], которые ты, Иуда, продал за 30 сребреников; сия есть Кровь, о которой ты недавно заключил бесстыдные условия с неблагодарными фарисеями… Христос употребил всё со Своей стороны для вразумления Иуды, но он остался при своём намерении. Но время приступить к этой страшной Трапезе… И ныне предстоит Тот же Христос; Кто приготовил ту Трапезу, Тот приготовляет и эту теперь. Ибо не человек делает, что предложенное делается Телом и Кровию Христа, но Сам распятый за нас Христос. Иерей, выполняя образ, стоит и произносит оные слова; сила же и благодать от Бога” [21].

Слова святого отца совершенно ясны и вразумительны. Но даже его учение о Евхаристии перетолковывается протестантами в пользу своих ошибочных взглядов. При этом используются отдельные изречения Златоуста безотносительно к другим его мыслям, определяющим сущность воззрений святого отца.

В действительности только одно место в его творениях как будто противоречит выявленному выше взгляду на преложение Святых Даров и тем самым делает значительным возражение протестантов. Это – письмо к Цезарию монаху. В нём святой отец касается догмата о единстве Лица Христова и сохранении свойств обоих естеств при их неслитном соединении, причём употребляет сравнение: “как хлеб, нежели освятится, мы называем хлебом; когда же Божественная благодать освящает его при посредстве священника, он уже свободен от наименования хлебом, но стал достоин имени Тела Господня, хотя натура хлеба в нём осталась, и мы проповедуем не два тела, но одно Тело Сына; так и здесь, по внедрении Божественного естества в тело, то и другое вместе составили одного Сына, одно Лицо, при нераздельности в то же время и неслитности познаваемое – не в одном только естестве, но в двух совершенных” [22].

Протестантское толкование этого места сводится к тому, что как Сын Божий в Воплощении вступил в общение с человеческой природой и образовал единое Лицо – Христа, причём оба естества сохраняют свои свойства, так и в Евхаристии с хлебом соединяется Божество и образуется новое единство – Тело Христа, и так как хлеб и Божество сохраняют свою природу, то хлеб неизменно остаётся хлебом.

Даже признавая это послание подлинным (в отношении чего были сомнения), мы не находим достаточных оснований для толкования его в протестантском смысле. Выражение “хотя натура хлеба в нём осталась” не имеет решающего значения, потому что слово “натура” в древнегреческом языке означает не только “природа”, “естество”, но и “природные свойства”, “характер”, “наружность”, “вещество”, “материал”. Поэтому приведённое выражение может иметь другой смысл: хлеб, по освящении, делается Телом Христа, “хотя природные свойства [внешние признаки] в нём и остались”. При таком понимании приведённое изречение имеет вполне православный смысл и соответствует другим высказываниям св. Иоанна Златоуста.

Как отмечает один из исследователей, существенное значение имеет добавление: “не два тела, но одно Тело Сына мы проповедуем” [23], то есть не два тела – одно истинное, а другое образное в хлебе, но одно, – разумеется истинное Тело Сына Божия, – является под видом хлеба в Евхаристии.

Сравнение, указываемое святым отцом, хотя и не совсем ясно выраженное, приобретает смысл: “Как в Воплощении Тело и Божество составили единое Лицо Христа, так и в претворённом, по освящении, хлебе – Теле Христа присутствует Его Божество, ипостасно с Телом соединённое в нераздельное единство”.

Такое понимание тем более вероятно, что святой отец, по содержанию послания, поясняет догмат Воплощения, то есть, по–видимому, он исходит из признанного верующими единства Христа в Евхаристии и приводит к истине единства Лица в Воплощении. Как внешний вид хлеба в Евхаристии открывает единство и полноту присутствия Христа, так и плоть, видимая во Христе, открывает Его единое Божественное Лицо.

При исследовании подобных мест в святоотеческих творениях следует иметь в виду выраженное в письме 150 к А. Н. Муравьёву суждение митрополита Московского Филарета о том, что “часто можно замечать у отцов не очень строгие изречения о таких частях учения, в которых Православие не потерпело ещё искушения от неправомыслящих и потому ещё не довольно возбудилась догматическая строгость выражений”.

Св. Кирилл Александрийский (†444) в толковании текста Мф. 26, 28 говорит: “Он рек с ясностью и наглядностью: сие есть Тело Мое и сия есть Кровь Моя, чтобы ты не подумал, что видимые суть образы, но что они претворены в прелагаемое Тело и Кровь Христа истинно, несказанным действием Бога, Который может всё; приобщаясь их, мы получаем животворную и освящающую силу Христа” [24].

Истина преложения здесь высказывается с такой же точностью и определённостью, как у св. Кирилла Иерусалимского.

В 22–й беседе на Евангелие от Матфея св. Григорий Двоеслов (ок. 540–604) говорит: “Что такое Кровь Агнца – этому мы научились не только чрез слышание, но и чрез питие. Ибо эта Кровь в том и другом случае полагается: когда всасывается не только устами сердца, но и устами тела”.

В этих словах святого отца выражена мысль об истинном претворении евхаристических элементов. “Здесь Григорий говорит, что христианин в Таинстве не только сердцем воспринимает Христа, духовно с Ним соединяется, но и воспринимает Его чувственно. Чувственное же восприятие может быть, очевидно, лишь только в случае преложения, пресуществления хлеба и вина в Тело и Кровь Христа” [25].

Предостережением не верующим в чудо претворения Святых Даров являются слова св. Софрония Иерусалимского (†641 или 644): “Итак, пусть никто не думает, будто святая сия суть образы Тела и Крови Христовой, но да верует, что предлагаемые хлеб и вино прелагаются в Тело и Кровь Христа” [26].

В своём точном изложении истин, исповедуемых Православной Церковью, св. Иоанн Дамаскин (ок. 673–777), приведя слова установления таинства Евхаристии, утверждает истину преложения, претворения предложенных Даров.

“Если “слово Божие – живо и действенно”, – говорит святой отец, – и “вся елика восхоте Господь, сотвори”; если Он сказал: “да будет свет, и бысть; да будет твердь, и бысть”; если “словом Господним небеса утвердишася, и духом уст Его вся сила их”; если небо и земля, и вода, и огонь, и воздух, и всё украшение их совершились словом Господним, также и это, конечно, славное живое существо – человек; если Сам Бог Слово, восхотев, соделался Человеком и из чистых и беспорочных кровей Святой Приснодевы бессеменно осуществил для Себя плоть, – то ужели Он не может соделать хлеб Своим Телом и вино и воду – Своею Кровию?… Ибо, подобно тому, как всё, что Бог сотворил, Он сотворил действием Святого Духа, так и теперь действие Духа совершает то, что превышает естество, чего [ничто], кроме одной только веры, не может вместить.…И теперь ты спрашиваешь, каким образом хлеб делается Телом Христовым и вино и вода – Кровию Христовою? И я говорю тебе: Дух Святой приходит и делает то, что превосходит разум и мысль” [27].

Далее св. Иоанн Дамаскин указывает на полноту присутствия Господа в таинстве Евхаристии и в качестве аналогии приводит тайну Воплощения: “Тело (– претворенный хлеб. – В. С.) поистине соединилось с Божеством, Тело, родившееся от Святой Девы, не потому, что вознесшееся Тело нисходит с неба (– и соединяется с хлебом. – В. С.), но потому, что самый хлеб и самое вино изменяются в Тело и Кровь Бога. Если же ты отыскиваешь тот образ, как это происходит, то тебе достаточно услышать, что с помощью Духа Святого, – подобно тому, как при содействии Святого Духа Господь для Себя и в Себе осуществил и плоть от Святой Богородицы; и больше мы ничего не знаем, за исключением того, что слово Божие истинно, и действенно, и всемогуще, а образ – неисследим” [28].

“Хлеб и вино не есть образ Тела и Крови Христа (да не будет!), – предупреждает святой отец о возможных извращениях, – но самое Тело Господа обожествлённое, так как Сам Господь сказал: “сие есть Мое” – не образ Тела, но – Тело; и не образ Крови, но – Кровь” [29].

При наличии таких предельно точных изречений св. Иоанна Дамаскина о тайне преложения Святых Даров ясным становится и его последующее образное выражение: “Исаия увидел “угль”; но уголь – не простое дерево, а соединённое с огнём; так и хлеб общения – не просто хлеб, но соединённый с Божеством”.

Ясно, что завершающая часть изречения означает: “так и хлеб общения [– хлеб, преложившийся в Тело Христово] не простой хлеб [– не просто Тело], но соединённый с Божеством [– Тело, соединённое с Божеством]”.

Далее подтверждается правильность приведённого понимания: “Тело же, соединённое с Божеством [– преложившийся хлеб], – не одно естество, но одно, конечно, принадлежит Телу, другое же – соединённому с ним Божеству. Поэтому то и другое вместе – не одно естество, но два” [30].

В приведённой части “Точного изложения православной веры” святой отец сравнивает духовные понятия: уголь в духовном видении Исаии и духовный хлеб – Тело Христово – в Евхаристии. В этом сравнении он, конечно, не утверждает догмат о двух естествах в Иисусе Христе (это им осуществлено в другом месте), а, наоборот, исходя из него, утверждает истину полноты присутствия Христа в Евхаристии – Тела (после преложения хлеба) и нераздельно соединённого с ним Божества.

Предполагать (как это имело место), что здесь говорится о простом, материальном хлебе, который изображает Тело Христово, и при этом мнении отрицать истину преложения Святых Даров – значит пренебрегать ясными высказываниями святого отца в пользу этой истины и объявлять его символистом, вопреки его прямому отрицанию образности в Евхаристии, выраженному в приведённом ранее изречении (“хлеб и вино не есть образ Тела и Крови Христа, – да не будет!”), а также и в другом месте того же творения святого отца: “Если же некоторые и называли хлеб и вино образами Тела и Крови Господа, подобно тому, как говорил богоносный Василий, то сказывали [сие о хлебе и вине] не после их освящения, но прежде освящения, называя так самое приношение” [31].

Ту же истину возвещает и Седьмой Вселенский Собор (787), в опровержение еретического мнения иконоборцев, которые, отвергая изображение Спасителя, заявляли, что у христиан есть один образ Христовой плоти – образ её в Евхаристии. По этому поводу архиепископ Макарий (впоследствии – митрополит Московский) пишет: “Отцы Седьмого Вселенского Собора, в обличение еретиков, свидетельствовали: “Никто из труб Духа, то есть святых апостолов и достославных отцов наших, Бескровную Жертву нашу, совершающуюся в воспоминание страданий Бога нашего и всего Домостроительства Его, не называл образом Тела Его. Ибо они не принимали от Господа так говорить и возвещать, а слышали Его благовествующего: “аще не снесте Плоти Сына Человеческаго, ни пиете Крови Его, живота не имате в себе”; и также: “ядый Мою Плоть и пияй Мою Кровь во Мне пребывает и Аз в нем”; и ещё: “приидите, ядите, сие есть Тело Мое”… а не сказал: приимите, ядите образ Тела Моего… Итак, ясно, что ни Господь, ни апостолы, ни отцы Бескровную Жертву, приносимую священниками, никогда не называли образом, но самим Телом и самою Кровию. И хотя прежде, нежели совершится освящение, некоторым из святых отцов казалось благочестивым называть сии вместообразными, но по освящении же они суть Тело и Кровь Христовы и так да веруются” [32].

Собор, следовательно, поучает следовать прямому, действительному значению слов Спасителя для православного понимания Евхаристии. Истина преложения не выражена буквально, но она явно подразумевается.

В изъяснении Божественной литургии Николай Кавасила (XIV в.), архиепископ Фессалоникийский, выражает это в терминах описания. “Произнеся самые слова эти (– слова Спасителя при установлении Таинства), – пишет он, – священник потом преклоняется до земли, молится и просит, применяя к предлежащим Дарам Божественные изречения Единородного Сына Божия, Спасителя нашего, чтобы Всесвятой и всемогущий Дух Божий, почив на них, преложил хлеб в самое честное и святое Тело Христа, а вино – в самую честную и святую Кровь Его. После сих слов всё священнодействие окончено и совершено, Дары освящены, Жертва уготована, великий и священный Агнец, закланный за грехи мира, зрится лежащим на священном Престоле. Ибо хлеб Тела Господня уже не образ, не дар, представляющий только вид истинного Дара, уже носит в себе не изображение некое спасительных страданий, как бы на картине, но есть самый истинный Дар, самое всесвятое Владычнее Тело, истинно приявшее все оные укоризны, поношения, раны, распятое, прободенное, свидетельствовавшее при Понтийстем Пилате доброе исповедование (1 Тим. 6, 13), претерпевшее заушения, биение, заплевание, вкусившее желчь. Подобным образом и вино есть самая Кровь, истекшая из прободенного Тела. Это та Плоть и та Кровь, которые соединены Духом Святым в одно Тело, рожденное от Святой Девы, погребенное, воскресшее в третий день, восшедшее на небеса и сидящее одесную Отца”.

“Так…освящение Даров или самая Жертва, – говорит архиепископ Николай Кавасила несколько далее, – возвещает Его (Христа) смерть, Воскресение и Вознесение, потому что эти честные Дары претворяются в самое Тело Господне, то самое, которое всё это приняло на себя, которое было распято, воскресло и вознеслось на небо” [33].

Эта вера исповедалась и в последующее время, что можно видеть в содержании трактата о Евхаристии Геннадия Схолария, учёнейшего патриарха Константинопольского (1453–1459, † 1460), причтённого в Греческой Церкви к лику святых. Геннадий первым из восточных писателей применяет термин пресуществление, понимая его в смысле перехода одной “субстанции” в другую с сохранением неизменности случайных признаков – “акциденций”. В обычных понятиях это означает, что в Евхаристии под видами хлеба и вина являются истинные Тело и Кровь Спасителя.

Разумеется, термин пресуществление по своему смыслу изменения евхаристических элементов соответствует более древним терминам преложение, претворение, преобразование и т. п. Следовательно, применение нового термина не внесло никаких изменений в постоянное верование Церкви в отношении сущности евхаристической тайны. Это усматривается и из того, что появление трактата Геннадия не вызвало никаких разногласий или волнений, естественно возникающих при появлении новых религиозных понятий. “Так учит наша Матерь – Христова Церковь”, – говорит Геннадий Схоларий в том месте своего трактата, где раскрывается мысль об евхаристическом хлебе как истинном Теле Христа [34].

В 1640 году появилось вероизложение под наименованием “Православное исповедание Кафолической и Апостольской Церкви Восточной”, составленное киевским митрополитом Петром Могилой для охранения чистоты Православия от влияния протестантства и католичества.

“Сперва оно рассмотрено было на соборе Киевском и вскоре (в 1643 году) на соборе Ясском, потом рассмотрено и одобрено всеми четырьмя восточными патриархами и единодушно принято всею Греческою Церковью; наконец, и для всей Церкви Русской одобрено и утверждено патриархом Иоакимом (в 1685 году) и патриархом Адрианом (в 1696 году)… и Святейшим Правительствующим Всероссийским Синодом” [35].

В ответе на вопрос 107 “Православное исповедание” учит: “… священник, освящая Дары, так должен мыслить, что самое существо хлеба и самое существо вина прелагаются в существо истинного Тела и Крови Христовой, действием Святаго Духа, Которого призывает в сие время для совершения сего Таинства молитвою и словами: “Низпосли Духа Твоего Святаго на ны и на предлежащие Дары сии, и сотвори убо хлеб сей честное Тело Христа Твоего; а еже в чаши сей – честную Кровь Христа Твоего, преложив Духом Твоим Святым”. После сих слов немедленно бывает пресуществление: хлеб пременяется в истинное Тело Христово, а вино – в истинную Кровь; остаются только одни виды их, представляющиеся взору” [36].

Здесь ясно определяется сущность Таинства, и в этом отношении, как и в других, “Православное исповедание” является ценным памятником церковной письменности, хотя приводимые в ответе на вопрос 107 дополнительные рассуждения о евхаристическом Теле носят следы средневекового католического натурализма.

На Иерусалимском соборе 1672 года, под председательством Иерусалимского патриарха Досифея, было составлено “Изложение православной веры восточной”, изданное на русском языке под именованием “Послание патриархов Православно–Кафолическия Церкви о православной вере”. Оно было составлено преимущественно для ограждения Православия от кальвинистских и вообще протестантских заблуждений.

Изложение, по словам греческого литургиста и догматиста П. Трембеласа, “было действительно щитом (Православия. – В. С.), получило неоднократное соборное одобрение и заслуживает большого уважения. Оно занимает главное место среди Символических книг Православной Церкви”, к числу которых относится и упомянутое “Православное исповедание веры”, признанное в достоинстве Символической книги на этом же соборе [10].

“Веруем, – говорят восточные патриархи о таинстве Евхаристии, – что в сем священнодействии присутствует Господь наш Иисус Христос, не символически, не образно, не преизбытком благодати, как в прочих таинствах, не одним наитием, как это некоторые отцы говорили о Крещении, и не чрез проницание хлеба, так чтобы Божество Слова входило в предложенный хлеб существенно, как последователи Лютера довольно неискусно и недостойно изъясняют: но истинно и действительно, так что, по освящении хлеба и вина, хлеб прелагается, пресуществляется, претворяется, преобразуется в самое истинное Тело Господне, которое родилось в Вифлееме от Приснодевы, крестилось во Иордане, пострадало, погребено, воскресло, вознеслось, сидит одесную Бога Отца, имеет явиться на облаках небесных; а вино претворяется и пресуществляется в самую истинную Кровь Господа, которая, во время страданий Его на кресте, излилась за жизнь мира. Еще веруем, что по освящении хлеба и вина остаются уже не самый хлеб и вино, но самое Тело и Кровь Господня, под видом и образом хлеба и вина” [37].

Для выражения веры в тайну изменения хлеба и вина в Евхаристии патриархи используют четыре термина, считаемые равнозначными. Этим признаётся непрерывность православной традиции в понимании евхаристического догмата и невозможность словесного выражения его тайны.

Вводя в символическое употребление слово “пресуществление”, об этом говорят и сами патриархи: “Словом “пресуществление” не объясняется образ, которым хлеб и вино претворяются в Тело и Кровь Господню, – ибо сего нельзя постичь никому, кроме Самого Бога, и усилия желающих постичь сие могут быть следствием только безумия и нечестия, – но показывается только то, что хлеб и вино, по освящении, прелагаются в Тело и Кровь Господню не образно, не символически, не преизбытком благодати, не сообщением или наитием Божественности Единородного… но, как выше сказано, истинно, действительно и существенно, хлеб бывает самым истинным Телом Господним, а вино самою Кровию Господнею” [38].

Последующий Константинопольский собор 1691 года указывает основание для применения термина “пресуществление” и утверждает его соответствие учению о Евхаристии. “Появились, – отмечают отцы собора, – еретики, которые извратили древнее церковное учение. Когда же учители Святой Церкви стали против них вооружаться, то они (еретики) тот час же воспользовались теми же самыми словами, что и Церковь, для уловления простейших. Ввиду этого Церковь, в силу присущей ей власти и обычая, под руководством Духа Святого, и воспользовалась словом “пресуществление”. Слово это ничего другого не обозначает, как только преложение или претворение в Таинстве”. “Собор похваляет учивших о пресуществлении и изрекает анафему на инакомыслящих” [39].

В своём творении “Дванадесять статей о пресуществлении” святитель Димитрий Ростовский (1651–1709) поучает: “Право веруй с Церковию о Страшных Таинах. Хотя телесными очами усматриваешь ты видимый хлеб и вино, но веруй крепко, без сомнения, тому, что существо их, наитием и действием Святаго Духа и властию всемогущего Слова Божия, пременяется в Тело и Кровь Христову, так что ничего иного здесь не остаётся, а только самое истинное Тело и Кровь Господня под видами пшеничного, квасного, новопечёного мягкого хлеба и вина, выжатого из виноградных гроздов, то есть ягод” [40].

Выражением истинного осознания святоотеческого учения о Евхаристии являются слова великого писателя–христианина Н. В. Гоголя (1809–1852): “В сию минуту, когда на клиросах возносится сие умиляющее и тихое сладкопение: “Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, Господи, и молим Ти ся, Боже наш”, в алтаре происходит страшнейшее и таинственнейшее во всей Литургии священнодействие, когда приносимое в жертву Творцу становится действительно тою самою Жертвою, которую принёс Искупитель на Голгофе за всех людей: хлеб и вино, доселе бывшие образами Тела и Крови, становятся самыми Телом и Кровию Христа” [41].

Знаменитый старший современник Н. В. Гоголя первоиерарх Московский митрополит Филарет (1782–1867) с обычной силой своего рассуждения определяет причину уклонения в неправомыслие в вопросах веры. “Кто признает, – пишет он, – что в предметах, которые не в круге опытов настоящей земной жизни, не надежно полагаться на собственный философствующий разум, а надобно следовать Божественному Откровению и объяснениям оного, данным людьми, которые более нас молились, подвизались, очищали свою внутреннюю и внешнюю жизнь, в которых потому более прояснился образ Божий и открылось чистое созерцание, которых дух и на земле ближе нашего граничил с раем: тот поверит своё мнение с учением Вселенской Церкви и в “научении странна и различна не приложится”. Но кто доволен тем, что нравится сам себе во мнении, … тот, по всей вероятности, приведен к сему следующим началом: что моему философствующему разуму кажется истинным и возвышенным, то верно и есть истинно и возвышенно. Такому человеку, если вы представите моё мнение, не согласное с его мнением, вы доставите ему одно только новое познание, – то, что я рассуждаю ниже, нежели он” [42].

Чисто–православное учение митрополита Филарета известно уже по его Катехизису. Противников церковного учения о Евхаристии он именует “врагами пресуществления” [43]. И к ним можно отнести его полуироническое обращение: “Не угодно ли посмотреть и в самую Библию с таким расположением, чтобы брать из неё мысли, которые она даёт, а не вставлять насильственно в её слова мысли, нам нравящиеся?” [44].

“Непостижимо таинство; непостижимо действие пресуществления; непостижимо, как совершается преложение: это православное учение”, – говорит маститый иерарх [45].

Подобное же замечание о лжеисследователях Писания, что у митрополита Филарета, мы находим и у его одноименника – Филарета, архиепископа Черниговского (1805–1866), притом выраженное непосредственно в отношении евхаристического догмата: “Отступать от буквального смысла слов там, где нет никакой нужды в том, означало бы поступать вопреки правилам обыкновенного разумения; а в настоящем случае ничто не указывает на нужду в несобственном объяснении слов Спасителя; в настоящем случае несобственные объяснения слов Спасителя представляют в своей сложности смешение мыслей, из которых одна другой более не твёрды и все основаны на неразумном произволе”.

В обличение протестантских лжемудрований в извращении евхаристического догмата архиепископ Филарет пишет: “Кто не знает, что слово (в установлении Таинства. – В. С.) иногда означает то же, что изображает, представляет образ? Но столько же известно, что им же обыкновенно выражается действительное бытие и что нет никакого сравнения настоящего места (в Евангелии. – В. С.) с такими словами (каковы, например, Мф. 13, 38–40; Ис. 40, 6), где или совсем невозможен смысл собственный, или несобственное значение показано самим же Писанием” [46].

Другой знаменитый богослов и церковный историк – архиепископ (впоследствии – митрополит Московский) Макарий показывает непрерывность церковной традиции в исповедании евхаристического догмата. В своём догматическом сочинении он утверждает, что “святые отцы и учители Церкви также выражались, что в таинстве Евхаристии хлеб и вино прелагаются, изменяются, преобразуются, претворяются в Тело и Кровь Христовы, или соделываются, становятся, бывают Телом и Кровию Христовою” [47].

Завершающий по времени группу виднейших богословов 19–го века епископ Феофан Затворник (1815–1894) для обозначения евхаристической тайны также применяет слово “пресуществление”. В толковании на 1–е послание апостола Павла к Коринфянам он пишет: “По благодарении и благословении, хлеб – Тело и вино – Кровь; почему, преломив хлеб, Господь сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое. Взял хлеб, а по благодарении и благословении подавал ученикам уже не хлеб, а Тело: ибо он пресуществился благословением” [48].

Изъясняя таинство Евхаристии и приближая чудо претворения к своему сознанию, современник епископа Феофана отец Иоанн Сергиев (†1908) размышляет: “Что удивительного, если Сам Бог Слово, Творец всего видимого и невидимого, претворяет, пресуществляет хлеб и вино в пречистое Тело и в пречистую Кровь Свою? В этих – хлебе и вине – воплощается Сын Божий, …воплощается тем самым Телом, которое прежде воплотилось. …Множество тайн в природе, коих не может постигнуть даже в вещах мой разум: однако же вещи существуют со своими тайнами. Так и в этом Таинстве животворящего Тела и Крови – тайна для меня, как хлеб и вино делаются Телом и Кровию Самого Господа; – но Тайны Тела и Крови на самом деле существуют, хотя и непонятны для меня” [49].

Проникая в спасительную сущность таинства Евхаристии, отец Иоанн пишет: “Из постоянного чуда пресуществления хлеба и вина в истинное Тело и Кровь Христову, с Его Божеством и душою соединённые, я вижу чудо постоянного оживотворения человека божественным дыханием и сотворения его в душу живу” [50].

Вера Церкви в прямое, действительное значение установительных слов Спасителя свидетельствуется содержанием литургических чинопоследований, начиная с древнейших. “Во всех древних литургиях, – пишет архиепископ Макарий, – начиная с литургии святого апостола Иакова, употребляющихся не только в Церкви Православной, но и в обществах неправославных, как–то: у несториан, евтихиан, армян, сирийцев–яковитов и в Церкви Римской, находится молитва к Богу Отцу пред освящением Святых Даров, чтобы Он преложил, пременил, претворил Духом Святым хлеб в честное Тело Иисуса Христа, а вино – в честную Кровь Его. Такое полное согласие всех древних литургий и в столь важном предмете учения о таинстве Евхаристии неоспоримо свидетельствует, что таково именно было предание Апостольское о сем предмете и так всегда веровала о сем Святая Кафолическая Церковь” [51].

Об этом же говорит и современный греческий богослов–литургист П. Трембелас: “Свидетельства отцов запечатлены и усилены свидетельством древних литургий, где Слово призывается низойти на евхаристические Дары, “чтобы хлеб стал Телом Слова” и “чаша Кровию Истины” (Серапион); где Бог, Который возлюбил нас, умоляется ниспослать Духа Святого на Дары, чтобы Он соделал хлеб Телом Христа, вино Кровию Христа (св. Кирилл Иерусалимский), и показать “этот хлеб дражайшим Телом Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, и эту чашу – дражайшею Кровию Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, пролитою за живот и спасение мира” (св. Василий)” [52].

Будучи одним из основных признаков Православия, вера в преложение – пресуществление Святых Даров свидетельствуется, разумеется, и в современном православном богословии.

Выше были даны выдержки из сочинения современного греческого богослова П. Трембеласа, относящиеся к некоторым моментам истории догмата и показывающие и его личное разумение евхаристической тайны. Прямые высказывания автора по своей определённости и православному содержанию вполне соответствуют выраженным относительно.

“Божественная Евхаристия, – определяет П.  Трембелас, – есть таинство, в котором Христос присутствует действительно и существенно под видами хлеба и вина” [53].

“В то время, – отмечает он, – как в Крещении и Миропомазании освящённое вещество – вода или миро – есть средство, чрез которое божественная благодать сообщается крещаемым или миропомазываемым, в Евхаристии вещество – хлеб и вино – изменяется и превращается существенно в Тело и Кровь Христа по образу, в суть которого “одна вера может проникнуть”; ибо невидимо “Дух Святой нисходит и совершает то, что выше естества и разумения” [54].

“Мы согласны с римо–католиками в веровании, что в таинственном евхаристическом преложении хлеб и вино, хотя их внешний вид и видимые признаки сохраняются, вся сущность их изменяется в Тело и Кровь Господа” [55].

В современном русском православном богословии эта вера выражается не менее определённо.

“Таким образом, – находим мы утверждение, – всё приведённое свидетельствует, что освящение Даров совершалось молитвами и призыванием Святого Духа и что пресуществление хлеба и вина в Евхаристии издревле было предметом веры чад Христовой Церкви” [56].

“Видимым же знаком освящения Даров, пресуществления хлеба и вина в истинное Тело и Кровь Христовы, несомненно, должно было служить осенение предложенных Даров крестным знаменем”, – пишет тот же автор [57].

“На Тайной Вечери, – как было сказано на одном из межцерковных собеседований, – …“благодарение” производит таинственное “превращение” хлеба в Тело и вино в Кровь Христову, на что Он Сам ясно указывает: Сие есть Тело Мое… и сия есть Кровь Моя… Таким образом, мы видим, что уже при первом совершении Евхаристии Самим Господом нашим Иисусом Христом произошло то таинственное явление, которое впоследствии получило название “пресуществление”… Восточная Церковь вполне согласно с Западной всегда признавала это твёрдо и определённо, без каких–либо оговорок и символизма. Выражаясь философски, можно сказать, что хлеб и вино, оставаясь видимо неизменными, сохраняют свои акциденции (всё случайное), тогда как их субстанция невидимо прелагается в Тело и Кровь Христовы. Таким образом, Тело и Кровь Христовы здесь являются под видимыми образами хлеба и вина” [58].

На другом межцерковном собеседовании было сказано, что “Церкви – Православная, Римо–Католическая и дохалкидонские – исповедуют реальное пресуществление хлеба и вина в истинное Тело и истинную Кровь Иисуса Христа” [59].

Непрерывная цепь свидетельств о тайне Евхаристии как чудотворном пременении евхаристических Даров и преложении их в Тело и Кровь Спасителя с сохранением только их внешних признаков от времени Тайной Вечери доходит до наших дней, выражая истину, являющуюся одним из основных догматов православного христианства. В истории этого догмата получили запечатление усилия отцов и учителей Церкви, направленные на то, чтобы сохранить его в православной чистоте, предохранить его от попыток еретических извращений, предпринимавшихся, как известно, в отношении каждой христианской истины. Евхаристический догмат определяет веру в освобождение предложенных Даров от их внутренней материальности и преложение – претворение – преображение их в духовную сущность Тела и Крови Христовых, соединённых с Его душою, что и составляет, представляет, являет Его человеческую природу. Вследствие нераздельности соединения человеческой природы Иисуса Христа с природой Божественной принятие Святых Таин есть приобщение Существа Христова и залог участия в будущем духовном Царстве Его для достойных. Достойное отношение к таинству Причащения – Евхаристии, определяемое, в частности, православной верой в него, есть условие для наследования спасения и жизни вечной. Поэтому это Таинство у церковных писателей именуется иногда “Страшным Таинством”. И Церковь признала необходимым исповедание православной веры в него пред Чашей в известной молитве св. Иоанна Златоуста.

Учение Православной Церкви о действительности явления Тела и Крови Христовых под видами претворённых хлеба и вина основывается на словах обетования Христова о таинстве Евхаристии, которые, по содержанию евангельского повествования об этом (6–я глава Евангелия от Иоанна), можно понимать только в прямом смысле, на повествовании евангелистов о Тайной Вечери, когда Христос уже не беседовал с ученикам в притчах, а “глаголал не обинуяся” (Ин. 16, 29).

При установлении Таинства Господь употребил настолько простые и ясные слова, что только не сознающий божественного достоинства Иисуса Христа и предубеждённый против признания чуда преложения или вносящий в понимание его грубо–чувственные представления, вообще же – далёкий от Церковного предания совопросник может искать какой–то иной смысл в этих словах, кроме прямого, буквального.

Для сохранения и утверждения истинной веры в Таинство, в котором является Сам Христос, церковные писатели применяли различные термины для обозначения непостижимой и до конца невыразимой тайны преложения в Тело и Кровь Господа Святых Даров, сохраняющих при этом только внешние естественные признаки хлеба и вина. Последним по времени является в Православии термин “пресуществление”, заимствованный с Запада, где употреблению его способствовало появление ереси Беренгария Турского (†1088). Сей отрицал претворение хлеба и вина в Евхаристии, причём приводил высказывания некоторых древних писателей, что было возможно ввиду неточности их терминологии. Отсюда явилась потребность изыскать термин, явно опровергающий возникшую ересь, впоследствии, с некоторыми особенностями, повторённую Лютером и усугублённую его современниками–реформаторами.

“Слово “пресуществление”, выражающее совершенно ту же самую мысль (о преложении Святых Даров. – В. С.), – пишет архиепископ Макарий (Булгаков), составитель многотомной православной догматики, – начало входить в употребление на Западе с половины XI века, а на Востоке – с XV века, когда встречается оно у Геннадия, константинопольского патриарха. С того времени слово это, как правильно и весьма сильно выражающее мысль евхаристического догмата, стало постоянно употребляться Православною Церковью наравне со словом “преложение” [60].

Действительно, говорит тот же автор, “хлеб и вино не иначе могут соделаться Телом и Кровию Господа, как только чрез преложение, претворение, пресуществление” [61].

Принятие этого термина наряду с другими не вносит ничего существенно нового в евхаристическое богословие. И реакция в отношении него направлялась не против его значения как выражения полного изменения евхаристических Даров, а осмысливалась только в сравнении его с другими богословскими и литургическими терминами. Может быть проявлено предпочтение относительно того или иного термина в православно–богословских выражениях тайны Евхаристии, но во всех случаях является неизменным содержание церковной веры – исповедание существенного преложения, перехода в одухотворённое состояние, действительного внутреннего преобразования, претворения хлеба и вина в Тело и Кровь Спасителя.

Что касается полноты присутствия Господа в таинстве Евхаристии, то есть с Его Телом и Кровию – и Его Божества, то отрицающее эту полноту мнение является неправославным не только в противоречии с высказываниями церковых писателей и богословов, но – прежде всего – в отрицании догмата нераздельности и неразлучности естеств в Иисусе Христе согласно определению IV Вселенского Собора. Там, где пребывает человеческая природа Спасителя, там неминуемо сопребывает и Его природа Божественная. Само собой понятно, что это совершается и в таинстве Евхаристии, получившем в благоговейном нарицании именование “Страшного Таинства” и по этому его свойству.

Согласно этому догмату, как пишет архиепископ (впоследствии – митрополит Московский) Макарий, “хотя хлеб и вино в таинстве Евхаристии претворяются собственно в Тело и Кровь Господа, но Он присутствует в сем Таинстве не одним Телом Своим и Кровию, но всем Существом, то есть и душою Своею, которая нераздельно соединена с Его Телом, и самым Божеством Своим, Которое ипостасно и нераздельно соединено с Его человечеством; посему–тои выразился Спаситель: “Ядый Мою Плоть и пияй Мою Кровь, во Мне пребывает, и Аз в нем. Якоже посла Мя живый Отец, и Аз живу Отца ради: и ядый Мя, и той жив будет Мене ради” (Ин. 6, 56. 57). Равным образом и святые отцы учили, что “мы всецело вкушаем Самого Агнца”, что “Он вселяется во всех нас по благости Своей”, и замечали: “Сие Таинство называется Причащением, потому что чрез оное мы делаемся причастниками Божества Иисусова. Оно называется ещё общением, и действительно есть общение, потому что чрез оное сообщаемся со Христом, делаемся причастниками Его Плоти и Божества” [62].

Тот же высокопреосвященный автор выражает и производную истину: “Если хлеб и вино в Святых Животворящих Тайнах суть истинное Тело и истинная Кровь Господа, то сим Тайнам надлежит воздавать ту же честь и боголепное поклонение, каким мы обязаны поклоняться Самому Господу Иисусу” [63].

Таково Предание Церкви о таинстве Евхаристии, столь ясное и определённое, что становятся очень близкими нашему сознанию предостерегающие слова св. Кирилла Иерусалимского: “Если Сам Господь определённо сказал о хлебе: “Сие есть Тело Мое”, – кто осмелится после того сомневаться в этом? И если Сам подтвердил и изрёк: “Сия есть Кровь Моя”, – кто усомнится и скажет: это не Кровь Его?”

Ответ на эти вопросы святого отца, по–видимому, также может быть определённым: тот, кто не воспринял должным образом Предания Церкви, – кто “колеблется и увлекается всяким ветром учения” (Еф. 4, 14), – кто не до конца осознал святость и огнепальность Таинства, – кто преступает пределы разумного мудрования (Рим. 12, 3) и в своём легкомысленном увлечении приближается ко греху против Духа Святого, Которого призывает Церковь в своём молении о преложении евхаристических Даров.

А насколько близко и дорого церковное учение о Евхаристии православному человеку, можно видеть из признания митрополита Филарета:

“Если бы кто отверз уста с таким мнением о Евхаристии, в каком дают клятву английские короли (– об отрицании пресуществления. – В. С.), надлежало бы, хотя бы одному против всех, поднять спор за истинное Тело Христово и истинную Кровь Христову, и за сохранение душами истинной веры в таинство “Божественной Пищи” [64].

В. Сарычев,
профессор Московской духовной академии
Июнь–июль 1976 года

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Пространный христианский катехизис Православныя Кафолическия Восточныя Церкви. – 67–е изд. – М., 1889. – С. 53. К тексту

2. Там же. – С. 56. К тексту

3. Trembelas P. N.. Dogmatique de l`Eglise Orthodoxe Catholique. – Trad. du grec. – T. III. – 1968. – P. 196–197. К тексту

4. В. Малахов. Пресуществление Святых Даров в таинстве Евхаристии. – Ч. 2. – Богословский вестник. – 1898, август. – С. 116–117. К тексту

5. А. Катанский. Догматическое учение о семи церковных Таинствах в творениях древнейших отцов и писателей Церкви до Оригена включительно. – СПб., 1877 – С. 70–71. К тексту

6. Там же. – С.72. К тексту

7. Там же. – С. 83–84. К тексту

8. Св. Ириней Лионский. Против ересей. – Кн. V, гл. 2, п. 3. – Цит. по: А. Катанский. – Ук. соч. – С. 102–103. К тексту

9. А. Катанский. – Цит. соч. – С. 103. К тексту

10. Trembelas P. N. – Oeuvre cit. – T. I. – 1966. – P. 78. К тексту

11. А. Катанский. – Цит. соч. – С. 290, 302. К тексту

12. Там же. – С. 161. К тексту

13. Там же. – С. 236. К тексту

14. Там же. – С. 225. К тексту

15. Архиепископ Макарий. Православно–догматическое богословие. – Т. II. – СПб., 1868. – С.397. К тексту

16. Св. Кирилл Иерусалимский. Тайноводственное слово 4–е, главы 1, 2, 3, 6, 9. – Творения. – Сергиев Посад, 1895. – С. 292–295. К тексту

17. Епископ Сильвестр. Опыт православного догматического богословия. – Т. IV. – Киев, 1897. – С. 515. К тексту

18. Там же. – С. 500–501. К тексту

19. А. Кириллов. Догматическое учение о таинстве Евхаристии в творениях св. Иоанна Златоуста. – Христианское чтение. – 1896. – Т. 1. – С. 39. К тексту

20. Там же. – С. 45–46. К тексту

21. Там же. – С. 563. К тексту

22. Там же. – С. 561. К тексту

23. Там же. – С. 562. К тексту

24. Trembelas P. N. – Oeuvre cit. – P. 214. К тексту

25. В. Малахов. – Цит. соч. – С. 134. К тексту

26. Архиепископ Макарий. – Цит. соч. – С. 395. К тексту

27. Св. Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры. – Перевод А. Бронзова. – СПб., 1894. – Кн. IV, гл. 13. – С. 220–221. К тексту

28. Там же. – С. 222. К тексту

29. Там же. – С. 223. К тексту

30. Там же. – С. 223–224. К тексту

31. Там же. – С. 225. К тексту

32. Архиепископ Макарий. – Цит. соч. – С. 398. К тексту

33. Николай Кавасила, архиепископ Фессалоникийский. Изъяснение Божественной литургии. – “Журнал Московской Патриархии”. – 1971, № 1. – С. 57, 60. К тексту

34. В. Малахов. – Цит. соч. – Ч. I. – Богословский вестник. – 1898, июнь. – С. 308. К тексту

35. Архиепископ Макарий. Введение в православное богословие. – СПб., 1871. – С. 408. К тексту

36. Православное исповедание Кафолической и Апостольской Церкви Восточной. – М., 1900. – С. 69–70. К тексту

37. Архиепископ Макарий. Православно–догматическое богословие, – Т. II. – С. 337. К тексту

38. Там же. – С. 402. К тексту

39. В. Малахов. – Цит. соч. – Ч. I. – Богословский вестник – 1898, июнь. – С. 318–319. К тексту

40. Прот. Н. Малиновский. Православное догматическое богословие. – Т. IV. – Сергиев Посад, 1909. – С. 190. К тексту

41. Н. В. Гоголь. Размышления о Божественной литургии. – 5–е изд. – СПб., 1911. – С. 86–87. К тексту

42. Письма митрополита Московского Филарета к А. Н. М. (Андрею Николаевичу Муравьёву). – Киев, 1869. – Письмо 124. – С. 173. К тексту

43. Там же. – Письмо 127. – С. 181. К тексту

44. Там же. – Письмо 124. – С. 174. К тексту

45. Там же. – Письмо 152. – С. 231. К тексту

46. Архиепископ Черниговский Филарет. Православное догматическое богословие. – Т. II. – Чернигов, 1864. – С. 256. К тексту

47. Архиепископ Макарий. Православно–догматическое богословие. – Т. II. – С. 400. К тексту

48. Епископ Феофан. Толкование 1–го послания апостола Павла к Коринфянам. – Сергиев Посад, 1913. – С. 213. К тексту

49. Прот. Иоанн Сергиев. Моя жизнь во Христе. – Т. I. – М., 1899. – С. 17–18. К тексту

50. Там же. – С. 166. К тексту

51. Архиепископ Макарий. Православно-догматическое богословие. – Т. II. – С. 399–400. К тексту

52. Trembelas P. N. – Oeuvre cit. – P. 204–205. К тексту

53. Там же. – С. 156. К тексту

54. Там же. – С. 160. К тексту

55. Там же. – С. 210. К тексту

56. Митрополит Ленинградский и Ладожский Никодим. Христианские храмы и богослужение во времена св. Иоанна Златоуста (по его творениям). – “Журнал Московской Патриархии”. – 1965, № 5. – С. 67. К тексту

57. Там же. – С. 66–67. К тексту

58. Архиепископ Дмитровский Владимир. Евхаристическое богослужение и человек XX века. – Доклад на собеседованиях богословов Русской Православной Церкви и Евангелической Церкви Германии (Арнольдсхайн–VI), Загорск, 26–29 ноября 1973 года. К тексту

59. Епископ Астраханский и Енотаевский Михаил. Евхаристия и единение христиан. – Доклад на православно–лютеранских богословских собеседованиях в Финляндии, 19–22 марта 1970 года. К тексту

60. Архиепископ Макарий. Православно-догматическое богословие. – Т. II. – С. 399–400, примечание. К тексту

61. Там же. – С. 393. К тексту

62. Там же. – С. 402–403. К тексту

63. Там же. – С. 405. К тексту

64. Письма митрополита Московского Филарета к А. Н. М. (Андрею Николаевичу Муравьёву). – Письмо 152. – С. 235. К тексту